Точка после «ять» - Виктория и Сергей Журавлевы

эти подписи? – уточнил Конев.

– Именно так, – кивнул эксперт, стряхивая с пальцев крошки мела.

– Что еще вы можете сообщить суду об этом документе? – спросил адвокат.

Графолог поставил перед собой небольшой деревянный ящичек, в котором в ряд стояли небольшие стеклянные пузырьки, наполненные бурой жидкостью.

– Следует также упомянуть, что поданный в Гражданскую палату документ исполнен чернилами разного сорта, – выступающий, подобно оркестровому дирижеру взмахнув в воздухе пальцами, вынул из ящичка один из сосудов и показал его публике. – Одна его часть – основной текст – написана более дорогими и стойкими чернилами, – вот такими, господа, а другая, – я имею ввиду подпись, – более дешевыми и плохими.

Эксперт, продемонстрировав судье, присяжным и зрителям второй образец, спрятал пузырьки обратно в ящик.

– Исследование показало, – продолжил он, – что подписи свидетелей явно совсем не одновременны, а плотность письма во всем документе неодинакова, будто одну из его частей умышленно пытались ужать и подогнать под другую, написанную более разгонисто.

– Значит, – спросил выступающего Конев, – цвет и величина подписи Савельева, цвет и размер текста самого завещания и цвет подписи каждого из свидетелей говорят о том, что документ сочиняли не в один день и час, а постепенно? Я правильно вас понимаю?

– Да, верно. Это дает основания полагать, что бумага была заполнена в несколько приемов, – эксперт поправил на носу пенсне и принялся загибать пальцы, – вероятнее всего, за шесть раз: росчерк купца, сам текст, подпись поверенного, а также подписи трех свидетелей.

– Прошу суд обратить внимание на это обстоятельство, – Конев повернулся к присяжным, – ибо поверенный и свидетели по правилам должны разом находиться при заверении завещания вместе с самим завещателем.

Присяжные переглянулись.

– Благодарю вас, – Конев поклонился графологу. – Уверен, ваши знания и опыт очень помогли нам приблизиться к истине!

Из-за своего стола неторопливо поднялся адвокат Кобриных:

– Может ли нажим пера, равно как и другие особенности почерка, зависеть от состояния здоровья пишущего?

– Да, – кивнул эксперт.

– Могут ли болезнь, немощь, угнетенность чувств заметно сказаться на почерке держащего перо? – юрист князей приблизился к исписанной мелом доске и взял в руку влажную тряпку.

– Да, но едва ли болезнь сказывается на привычной манере написания букв и слов.

– Значит, могут… Как хорошо, что вы это подметили! Могут! Запомните это, господа! – юрист князя обернулся к присяжным. – А что же касается букв, разве всегда они пишутся одинаково?

– Можно сказать, всегда…

– «Можно сказать», – защитник Кобриных медленным и ленивым движением стер с доски одну из букв, начертанную графологом, – это ведь не «абсолютно». Не абсолютно всегда, не так ли?

– Дело в том, – начал объяснять графолог, – что каждый человек изображает буквы со своими характерными особенностями, и, как правило, особенности эти сохраняются вне зависимости от…

– «Как правило», «можно сказать»… – перебил выступавшего адвокат Кобрина, продолжая стирать написанные на доске доводы эксперта. – Вы произносите эти слова перед каждым своим утверждением, тем самым компрометируя его. Опасаюсь, что ваши умозаключения не смогут приблизить нас к истине!

С этими словами юрист взял в руку мел.

– Ведь на почерк, – на доске из-под его руки, сопровождаемые отвратительным скрежетом, показались разнокалиберные пляшущие уродливые буквицы, – могут повлиять множество обстоятельств: болезнь, состояние чернил или пера…

– Мне поручили дать свою оценку документу, и я ее высказал, – вспыхнул графолог. – Я утверждаю, что…

– Вы делаете утверждения со множеством оговорок, наводящих на мысли о вашей неуверенности в собственных словах! – адвокат князя положил мел и сдул с рук белую пыль. – Однако у меня больше нет вопросов! Надеюсь, господа присяжные сделают правильные выводы.

Затем для дачи показаний пригласили писаря Бородина.

Одетый в скромное, но опрятное и старательно вычищенное платье, свидетель, стараясь говорить как можно внятнее и убедительнее, сообщил о том, что во время обеда в одном из московских трактиров он своими ушами слышал от ныне покойного приказчика Стратона Огибалова признание в том, что тот подделался под руку своего хозяина и подписал по указанию князя Кобрина фальшивое завещание.

В зале озадаченно зашептались.

Пришло время давать показания студенту Данилевскому.

С видимым трудом он поднялся с места и, опираясь на трость, подошел к кафедре для свидетелей. Окинув взглядом зал суда, он даже попытался улыбнуться, но улыбка получилась неискренней и вымученной; говоря по чести, в последние недели в нем здорово поубавилось жизнелюбия и обаяния молодости. Отвечая Коневу, он, несмотря на заблаговременные предостережения адвоката, говорил много, долго и подробно, и я видел, как он постепенно устает и слабеет. Он детально описал историю своего знакомства с молодым Барсеньевым, ход поиска и обретения векселей и завещания, его внешний вид и содержание, он вспомнил имена всех свидетелей, скрепивших документ своей подписью, а также в подробностях поведал о пропаже всех этих бумаг. Все это заняло едва ли не полчаса, и я с горечью заметил, как судья начинает зевать, а присяжные скучают и явно ожидают перерыва.

Но вот настала очередь адвоката Кобриных. Он подскочил к студенту и начал засыпать его вопросами:

– Интереснейшая история, молодой человек, прелюбопытная! Но скажите мне, вы присутствовали при обнаружении документов в тайнике купца Савельева?

– Нет, – буркнул Данилевский.

– Отчего же вы столь убеждены в их подлинности? Может статься, что эти документы есть плод творчества того же юного Барсеньева!..

– Вы можете это проверить. В числе бумаг, что передал мне Михаил Барсеньев, были именные векселя, выписанные на имя купцов Шрейдера, Ситникова и Храпунова. Досточтимый суд может распорядится проверить, являлись ли эти господа кредиторами старого князя. Если они таковыми являлись, то кто, кроме человека, обладавшего подлинными бумагами, смог бы узнать эти фамилии и каким образом?

Адвокат Кобрина не собирался сдаваться:

– При желании эти сведения можно добыть и без векселей. Особенно, если цель – опорочить имя видного человека!

– Изящная и напыщенная риторика может быть приятнее фактов, но гораздо дальше от истины, – Андрей был бледен, но глаза его блеснули азартом.

– Значит, вы придерживаетесь мнения, что завещание подложное, тогда как на руках никаких документов у вас нет, не так ли?

– Я высказываю убеждение, обоснованное на увиденном мной лично. Я не скрываю ни малейшей детали, и если отсутствие документов полностью сглаживает роль свидетеля, то зачем же тогда они вообще дают показания в суде? – продолжал говорить Данилевский, несмотря на протестующие возгласы юриста Кобриных. – Позвольте вам напомнить, что наличие или отсутствие истинного завещания совершенно не решает вопрос о подложности документа, который был оглашен в Гражданской палате как якобы последняя воля купца Савельева. Смерть главного свидетеля, который мог бы подтвердить, что это именно он написал текст подложного завещания, говорит не в пользу видного человека, репутацию