Гарики из Иерусалима. Книга странствий - Игорь Губерман

Я помню очень хорошо тот день в холодном январе шестьдесят шестого года, когда стояли тесной группкой несколько ученых средних лет и обсуждали, как им лучше поступить. В некрологе, который отнесли в вечернюю газету, соглашались только на эпитет «известный», потому что для эпитета «выдающийся» требовалось специальное разрешение горкома партии. А времени уже не было, да и такого разрешения не дали бы наверняка. И кто-то вслух сообразил, как засмеялся бы над этой незадачей сам Николай Александрович, и вся проблема мигом рассосалась в воздухе.

Судьба человека

Осенью сорокового года в лагерь для польских военнопленных в Ламсдорфе приехала высокая комиссия. Сюда давно уже собирали украинцев из лагерей, разбросанных по всей территории Третьего рейха. Были здесь даже те, что когда-то эмигрировали в разные европейские страны, а теперь сражались в армиях этих стран и попали в плен.

Всего тут собралось около шестидесяти тысяч украинцев. Обращались с пленными настолько прилично, что давно уже поползли смутные слухи: скоро отпустят жить на завоеванных территориях, ибо немцы планируют восстановить в огромных былых размерах когдатошнюю независимую Украину. Соблазненные этим слухом, к украинцам стали примыкать польские пленные. Чтоб их найти, изобличить и отделить, прибыла из Берлина эта комиссия Центрального украинского комитета, озабоченного национальной чистотой будущей самостийной Украины.

В лагере непрестанно ходил еще один слух — быть может, именно он привлекал молодых поляков сильнее, чем улучшенное содержание украинцев. Поговаривали о неких специальных поселениях — «рассенлагерях», затеянных для физического укрепления арийской расы. Якобы уже отбирались красивые юные немки, преимущественно высокие блондинки с голубыми глазами, а также норвежки, датчанки и голландки таких же отменных статей. А мужчин для производства безупречно качественных детей решили выбрать среди украинских пленных.

У дверей барака, где заседала комиссия, в толпе царило нервное возбуждение. Нескрываемо волновался даже писарь, занимавшийся учетом пленных, огромного роста смуглый красавец с висячими по-казацки усами, уважаемый всеми за силу и добродушие Тимофей Марко. Он не выпускал изо рта трубку с длинным чубуком и не принимал участия в общем воспаленном разговоре. А на шутки, обращенные лично к нему (насчет улучшения арийской породы), только улыбался и молчал.

Кстати, именно на его воспоминания я опираюсь, рассказывая об этой комиссии. Тимофей Марко вошел в комнату и выбросил руку вперед, приветствуя сидевших за столом.

— Слава Украине! — громко сказал он.

— Слава вождю, — последовал ответ. Тимофей Марко приблизился к столу.

— Перекрестись, — последовал первый приказ.

На этой символике проваливалось много поляков, забывавших от волнения, что по православному обряду осенять себя крестом следует от правого плеча к левому, а по католическому ритуалу — наоборот.

Далее Тимофей Марко отвечал на многочисленные вопросы о православных праздниках и святых, не побоялся сознаться (ничего не зная о святом Себастьяне), что в церковь ходил редко и то лишь для того, чтобы заигрывать с девушками, и что молился, когда мать драла его за уши. Но в этой груди, сказал Марко, и простодушно ударил себя в грудь, бьется чистое украинское сердце, и за независимую Украину он хоть сейчас готов прыгнуть в огонь.

Председатель комиссии встал и, выйдя из-за стола, пожал Тимофею Марко руку.

— Если бы ты знал, сынок, — растроганно сказал председатель, — как нашей земле сейчас нужны такие дети.

Экзамен кончился, и Тимофей Марко вновь уселся за гору документов и списков: выявилось много украинцев среди пленных французской армии.

Лагерные слухи оказались реальностью. В ведомстве Гиммлера действительно был разработан план, по которому высоких и безупречно здоровых славянских мужчин следовало придирчиво отобрать, признать арийцами и с их помощью улучшить породу немецких сверхчеловеков. Первые опыты и первый отбор было решено проделать с украинскими националистами, собранными в лагере Ламсдорф. Далее — цитата из воспоминаний Тимофея Марко:

«Украинским пленным начали выдавать сладкий кофе, мармелад и маргарин к хлебу, кусочек сала к обеденному гороховому супу. Приступили к обмену изношенных мундиров. За короткий срок украинский лагерь уподобился скорее какой-то опереточной армии, чем лагерю польских военнопленных. На нас надели французские береты и плащи, чешские мундиры, английские брюки, можно было даже увидеть мундиры пожарных из какой-то оккупированной страны».

Однажды утром все были выгнаны на плац, выстроены в одну шеренгу (процедура длилась несколько часов, каждый барак строился отдельно), и группа офицеров СС принялась медленно ходить вдоль шеренги.

— Выйди ты, — время от времени говорил один из офицеров, и вышедшего из строя немедленно отводили в сторону. Явно выбирались высокие широкоплечие здоровяки, уже пронесся по рядам пугливый слух, что это отбирают пленных для работы в шахтах. Все нервничали и напряженно молчали.

О, вот где настоящий казак, — один из офицеров указал на Тимофея Марко. Остальные согласились, и Тимофею Марко приказали выйти из строя. Всего из почти шестидесяти тысяч украинцев было отобрано к вечеру шестьсот человек. Их отвели в барак, где стояли скамейки и столы, а в уборных были отдельные кабинки, что поразило пленных более всего. Утром их накормили так отменно, что даже ярые оптимисты заподозрили неладное в своей дальнейшей судьбе.

А пару дней спустя в одной из комнат их барака обосновалась комиссия, состоявшая из эсэсовцев и нескольких врачей в белых халатах и с медицинскими инструментами — нечто вроде комиссии по приему в армию, как немедленно согласились пленные.

В комнату входили по одному. Держали коротко, не более минуты. Вышедшие рассказали, что им заглядывали в рот, измеряли головы, осматривали руки, плечи и ступни, испытывали крепость зубов, смотрели уши. Как лошадям на ярмарке, злобно сказал кто-то. Чего хотят?

День был холодный, многие сходили за одеялами, чтоб не окоченеть в очереди, но дрожали все равно — уже от волнения. Тимофей Марко, когда пришла его очередь, на своем слабом немецком извинился за свою дрожь от холода.

— Да, да, — согласился врач, подходя к нему ближе и тут же залезая пальцами ему в рот. — О, какой здоровяк! — восхитился он, показывая коллеге десны и безупречно крепкие ровные зубы. Коллега восхитился тоже и с дружелюбным одобрением потрепал Тимофея Марко по могучему крутому плечу.

А ближе к ночи выяснилось, что судьба шестисот отобранных действительно решалась этой комиссией: их признали полноценными арийцами с правом жениться на немецких женщинах и обзаводиться детьми. Чем больше, тем похвальней. Они были отобраны, как племенные кони или быки. Соответственно это означало свободу и совершенно иную новую жизнь.

Выйдя из комнаты, где заседала комиссия, Тимофей Марко, не разговаривая ни с кем, быстро ушел в глубь барака. Там он заперся в уборной и с боязливой аккуратностью (руки еще дрожали) разрезал бритвой незаметную тонкую нитку, больно впившуюся ему в кожицу члена. Перед самой комиссией, минут всего за десять (но сейчас уже невыносимо было больно), он в этой же кабинке натянул кожу на головку члена и, сжав зубы, натуго захлестнул ее ниткой. Ибо на восьмой день своего рождения юный Саломон Штраус, как и полагается в приличных еврейских семьях, был обрезан, и сегодня это могло стоить ему жизни. Молодой портной из Львова, офицер Добровольческой роты польской армии, Саломон Штраус был тяжело ранен в сентябре тридцать девятого года и прямо с поля боя доставлен в госпиталь для военнопленных. Где-то далеко позади была учеба в еврейской религиозной школе, а после — театральная студия, где он играл казаков и украинских парубков-красавцев. Как он был теперь благодарен режиссеру Ионе Зингеру, который неукоснительно требовал знания всех обрядов и ритуалов, чтобы никакая неточность жестов не испортила роли! Позади было давнее вступление в коммунистическую партию.

Забавно, что именно последнее побудило Саломона Штрауса с первых дней плена думать о перемене личности. Как-то получилось, что о поголовном уничтожении евреев он еще не знал (точнее — слышал краем уха, но разум отказывался верить), а об отношении к коммунистам — уже знал. Именно это заставило его придумать себе новое имя, вспомнить все казацкие и украинские песни, что когда-то пел со сцены, и, конечно, — отпустить висячие усы и закурить классический чубук.

Уже давно среди военнопленных были выловлены все евреи: кто объявился сам по приказу выйти из строя, кого выдала внешность, кого — оставшиеся документы, кого — соседи по бараку, кого — баня. Однажды, чтобы не идти в баню со всеми, Саломон Штраус имитировал случайное падение с трехметровой высоты с мешком зерна в руках. Чудом он тогда не покалечился, но ведь и все его теперешнее существование было сплошным и зыбким чудом. А комиссия в Ламсдорфе была, похоже, последним из смертельных испытаний. Теперь он числился не только полноценным арийцем, но и улучшателем породы сверхлюдей — за эту роль молодой портной Саломон Штраус вскоре взялся с немалым усердием. Однако же вернемся к изложению событий по порядку.