Фехтовальщица (СИ) - Смородина Татьяна

— Тише, тише! — просила беременная Амели. — Сбавьте ход, а то я прям на дороге рожу!

— Да здравствует наш добрый хозяин господин Мишо! — кричали прачки. — Чтоб он побыстрее преставился! Разойдись! Разойдись! Чего таращишься, толстопузый?

До реки было недалеко, поэтому дорога не показалась Женьке трудной. Ей тоже было весело толкать вместе со всеми грубую тележку. Общее веселье портил только надсадный кашель худой Люс, которая не столько катила эту тележку, сколько держалась за нее.

Беранжере, как сразу догадалась фехтовальщица, принадлежало право старшей. Она следила, чтобы работа не стояла и направляла ее по своему разумению. При полоскании, как и в прачечной, женщина держала Женьку поближе к себе, но не из доброхотства, а скорее по необходимости. Новенькая могла испортить что-нибудь по неопытности или по причине дурного характера, который вполне мог обнаружиться у девушки, носящей под юбкой кинжал и мужские штаны.

— Первое, белье не упусти, — наставляла старшая прачка, — а то вовек не рассчитаешься, второе — не свались. Никто за тобой в реку не кинется. Третье — полощи лучше. Клеман нащупает, что скользит, всю партию переполоскать заставит.

Во время работы прачки говорили мало, иногда поругивались или шутили, чтобы хоть чем-то скрасить свой тяжелый труд. Громче всех разговаривала и смеялась Бригитта, ни во что не ставя тех, на кого гнула свою гибкую спину.

— О, у господина де Марс новые подштанники! Хо-хо! Да они в два раза шире старых! Таким пузом он скоро задавит свою милую женушку!.. Ой, Беранжера, а пятна на сорочках госпожи де Лавуа так и не отстирались!

— Простирнем еще раз.

— Скорей бы она замуж вышла, что ли!

— На что замуж? — сказала Амели. — Вон у дочки господина де Шале, я слыхала, уже месяц сорочки чистенькие, а она ведь не замужем, поди!

— У какой дочки? — бросила полоскать простыню фехтовальщица.

— У младшей. Их дом у Буше стирает.

Чистое белье по тому времени было одним из самых верных тестов на беременность, и прачки первыми узнавали, где ожидается прибавление в семействе. Таким образом, фехтовальщица поняла, что Катрин тоже ждет ребенка. «Это… это же ребенок Андре!.. Неужели они тоже вздумают отдать его в Приют Подкидышей?.. Или отошлют на Луару?.. А я?.. Что теперь будет с моим ребенком?» Женька невольно прикоснулась к своему животу и посмотрела на Амели.

— Ты что? Заболела? — поймала взглядом ее жест Беранжера. — Или, может, беременна?

— Нет, ничего… Это я так… Рука замерзла.

— Рука?.. — Беранжера усмехнулась — А то смотри, не сподобься. Здесь не любят, когда детей рожают.

— А как же Амели?

— Амели дура. Она сначала на развозе работала, а как живот на нос полез, так Мишо на ее место Пакету поставил.

— А ребенок чей?

— Бес его знает! Может, на развозе подцепила, может в «Дикой пчелке». У Амели этих кавалеров, что вшей у Тибо.

— А если кто замужем?

— А тут и нет никого замужем.

Это было правдой. Если кому-нибудь из прачек удавалось выйти замуж, они бросали прачечную. Возможностей для этого больше всего было на развозе, поэтому все, кто открыто, кто скрыто завидовали Пакетте.

Прополоскав, белье снова привезли во двор и стали развешивать во дворе под навесом.

После работы в прачечной появился Клеман. Он молча обошел помещение, посмотрел белье, замоченное в лохани, потом велел фехтовальщице подняться в комнату наверху.

— Что ему надо? — насторожилась Женька.

— Не боись, приставать не будет, — засмеялась Бригитта. — Я как-то сама хотела с ним закрутить, а он сказал, что блюдет законы Божьи и не спит со скотиной. Видала «герцога», а? Его батюшка не так привередлив был.

Бригитта не соврала. Клеман никаких попыток соблазнения своей работницы не предпринимал, а просто отчитал новую прачку за кинжал и мужские штаны под юбкой.

— Нож у меня забрали, — ответила фехтовальщица, — а штаны я не сниму. На улице декабрь, и я не хочу начать кашлять, как ваша Люс. Или вам нужна еще одна больная прачка, сударь?

— Как ты разговариваешь, работница? — нахмурился Клеман.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— А вы как? Я ваша работница, но не ваша собственность.

— Ты — женщина, и не можешь носить мужские штаны! Это нарушение законов, установленных Богом.

— Так вы тоже нарушаете их, сударь.

— Что ты такое говоришь?

— Мне сказали, что здесь не позволяют рожать детей, а ведь по вашим божьим законам это главное дело для женщины.

— Ты!.. Мы тебя выгоним!

— За что? Я плохо работала?

— Много разговариваешь!

— Вы сами позвали меня для разговора.

Клеман несколько смешался, потом посуровел, но, видимо, не решаясь предпринимать что-либо без разрешения отца, сказал:

— Ладно, иди. Завтра узнаешь, будешь ли ты работать здесь дальше.

Мудреная

Неизвестно было, что сказал сыну Мишо, но Женька осталась работать дальше и уже со второго дня почувствовала всю тяжесть стирки грязного белья сполна. Механизм прачечной с самого рассвета работал, как заведенный — замачивание, стирка, слив воды, мытье лохани, замачивание следующей партии, полоскание, развешивание, стирка, слив воды, мытье лохани, и так до темноты. Пакетта просматривала высушенное белье, отдавала его на утюжку Марсене, потом раскладывала в корзины и развозила заказчикам. Она вставала позже всех и в ожидании новой ходки болтала с водоносами, чинила одежду и крахмалила свои чепчики. У Марсены тоже иногда было свободное время, когда она успевала посидеть во дворе и покурить трубку.

В середине дня был получасовый перерыв на отдых и еду. Кормила прачек Амлотта — кухарка Мише, кормила скудно и однообразно, как тягловую скотину.

Первые два дня Женька во время дневного перерыва отлеживалась на дворовой скамье, как некогда в школе де Санда. Она даже успевала заснуть на ней, пока ее снова не призывал к работе гортанный крик Беранжеры:

— Жанна Пчелка, работать!

Фехтовальщица стерла себе руки, и Бригитта посоветовала перевязать их тряпками, чтобы дать возможность коже защититься мозолями. Прачки, в отличие от фехтовальщицы, давно свыклись с тяжелой ношей и их жизненных сил еще хватало, чтобы посмеяться байкам возчика Тавье, который правил тележкой Пакетты и побалагурить вечером с водоносами.

Клод и Жиль были сыновьями Амлотты, не имели за душой ничего, кроме матери-кухарки и скудного жалованья, поэтому серьезного интереса для девушек не представляли. Иногда кто-нибудь из прачек уединялся с одним или с другим в сарайчике для дров, но далее этого уединения дело не заходило. Водоносы пытались завлечь в сарайчик и фехтовальщицу, но она сразу дала понять, что сарайчик ее не интересует, чем вызвала даже некоторое недовольство Амлотты, которой стало обидно за своих сыновей. Парни были далеко не уродливы и девушки их любили.

— А ты может, больна? — с подозрением посмотрела кухарка на новую прачку.

— Почему больна? — не поняла фехтовальщица.

— Так только больная от таких красавцев откажется! Ты глянь, какие руки! А плечи! А мужская сила!

— Ну, и помогли бы нам тележку от реки толкать, раз такие сильные.

— Ишь, умная! Тележку сами толкайте! Водоносы они, а не возчики, и Арман не приказывал.

Амлотта еще больше обиделась за сыновей, однако парни, которым она пожаловалась на девушку, только посмеялись и с этого дня стали помогать прачкам толкать тележку на реку и обратно. Попутно они пытались всякий раз игриво щипнуть фехтовальщицу за ягодицу или прижать ее к бортику, заворачивая на поворотах. Она кое-как отбивалась, вызывая тем всеобщий смех и новую волну грубоватых ухаживаний, и уже сама была не рада тому, что побудила этих бычков к оказанию помощи. Ее попытки разбудить в них человечность разбудили совсем не то, что она хотела.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Изматывающим был и быт, в котором все, как в самой работе, понуждало к жизни животного, чего еще никак не могла позволить себе фехтовальщица. Едва Женька представляла, что от нее будет вонять, как от Тибо, она решительно рвала на салфетки свою нижнюю юбку и добывала ковш воды, чтобы хоть немного обмыться. Прачки, постоянно имевшие дело с водой и не боявшиеся ее, как остальные горожане, обычно обмывались в самой прачечной после окончания дня или в субботу. Свои сорочки они простирывали здесь же. Наиболее дерзкие, как Бригитта, втихаря замачивали их с господским бельем. Клеман, если ловил на этом, тут же награждал провинившихся крепким ударом своего хозяйского кулака.