Горбун - Вероника Кузнецова

— Вы, наверное, хотели узнать, был ли яд в графине? — любезно спросила я.

Я ожидала, что он смутится или, если совладает с собой, начнёт жадно выспрашивать о подробностях, но его ответ меня удивил.

— Теперь это вряд ли имеет значение.

Если бы он знал, как ещё имеет!

— Почему?

— Даже если бы вода в графине не была отравлена, намерения преступника выдал яд в кофе.

— Бедный Ларс, — сказала я, считая, что справедливее было бы горбуну самому отведать приготовленный им напиток.

— Да, бедный Ларс, — согласился Дружинин, но я уловила издёвку. — У вас удивительно лёгкая рука, Жанна.

Меня это окончательно вывело из себя.

— Раз вы работаете, мне бы не хотелось вам мешать, — сказала я. — До свидания.

— У меня уже прошло желание работать, — заявил он. — Давайте, поговорим.

Я представила, как он будет смеяться надо мной на том конце провода, смеяться откровенно, зная, что я не вижу его лица, и мне стало ещё больнее от его красивого располагающего голоса и кажущегося внимания ко мне.

— Зато я спешу, — отказалась я.

— Куда вы спешите? — сразу насторожился он.

Какое ему дело до моих планов?

— Я ухожу, — сухо сказала я.

— Счастливого пути, — ответил он. — Кстати, Ирина дома или ушла?

Мне показалось забавным уверить его в том, что хозяйка осталась дома. Пусть приедет и обнаружит, что птичка улетела.

— Дома. И не собирается никуда уходить. Честно говоря, я беспокоюсь за неё, и мне совсем не хочется оставлять её одну. Но часа через три я вернусь и, надеюсь, за это время ничего не случится.

Я нарочно предупредила, что вернусь через три часа, чтобы он не вздумал заехать к нам в то время, когда Ира может вернуться.

— Конечно, не случится, — подтвердил горбун, — если она не будет открывать дверь кому попало, как это делаете вы.

Его слова были бы справедливы, если бы под "кем попало" он имел в виду себя, но он, конечно же, подразумевал кого-то другого, и мне пришлось оставить его в этом счастливом заблуждении.

— До свидания, — попрощалась я.

— Wait for a moment! Вы не сказали, был в графине яд или нет.

В числе моих достоинств была значительная доля вредности.

— Какое это теперь имеет значение! — воскликнула я и положила трубку.

Я была довольна, что досадила ему и вместо ответа повторила его же слова, но наслаждалась недолго. Вскоре мне перестало быть весело, а потом и вовсе стало так грустно, что я едва удержалась от слёз. Не знаю, почему я так сильно переживала из-за какого-то горбуна, но ничего не могла с собой поделать. Мои мысли не переставали крутиться вокруг него, а нервы остро реагировали на каждое упоминание о нём.

Чтобы не терзаться ещё больше, я поспешила выйти из дома и шла вперёд и вперёд, не замечая, что ноги сами несут меня к парку, где мне встретились Петер и Марта. Сознание, что я надеюсь их вновь увидеть на том же месте, пришло ко мне поздно, уже около книжной лавочки. Мне пришлось приостановиться и подумать, хорошо ли я делаю, направляясь в парк. Когда мы видимся, девочка не отходит от меня и, наверное, рада была бы не расставаться. Стоит ли приучать её к себе?

К сожалению, голос разума заглушался такими несовершенными чувствами как тоска и одиночество. Мне очень не хотелось быть одной. Я мечтала, что в парке случайно выйду на Петера, и его общество отвлечёт меня от неотвязных мыслей о подлом человеке, который влез в мою жизнь.

Как я ни переживала, но пройти мимо книжного магазинчика оказалось выше моих сил, а когда я оттуда вышла, то вид у меня был, должно быть, немного ошарашенный. Скажите на милость, каким образом в эту жалкую лавчонку просачивались книги в русском переводе и даже изданные в России? Я ругала себя, укоряла, стыдила, но ничего не могла с собой поделать и купила-таки толстый том Андре Жида, где помимо двух романов были ещё и заметки о России, которые мы с мамой читали в журнале «Звезда», заказанном нами у знакомой библиотекарши, и хотели бы иметь дома. Приятно, что желание осуществилось, но сумма, которую я заплатила недрогнувшей рукой, временно лишила меня способности соображать абстрактно, так что всю дорогу до парка я была занята подсчётами, сколько такая книга может стоить на прилавке спекулянта в Москве и не сглупила ли я, купив её сейчас, а не дотерпев до приезда домой. Для собственного успокоения я достала книгу и взглянула на последнюю страницу. Тираж показался мне смехотворным. Нечего было и думать, что эти книги проваляются среди «Анжелик», книг ужасов и фантастики до моего возвращения. Даже если бы я не уезжала из Москвы, вряд ли можно было ожидать, что я их застану.

Книги книгами, но моя прогулка могла бы кончиться очень печально, не отскочи я вовремя от летящей на меня машины. И виновата в трагедии была бы только я, потому что я слишком глубоко задумалась над своей покупкой и стала переходить улицу не только в неположенном месте, но даже не посмотрев по сторонам. Я растерянно посмотрела вслед вишнёвой машине неведомой мне марки и осторожно перешла на другую сторону, кляня свою невнимательность. Я даже в Москве не позволяю себе расслабляться, а в Дании надо быть бдительной вдвойне, так как нежданная-непрошенная смерть вообще-то неприятна, а за границей она сопряжена с устрашающими расходами по перевозке тела. Одно время советских граждан просто-таки донимали газетными статьями о стоимости перевозки тел в долларах. Вряд ли честный, не обременённый миллионами человек вправе ожидать, что в случае несчастья его похоронят в родной земле.

Удивительно пустынно было на улицах и в парке. Никогда этого не замечала, но, помня совет Хансена держаться поближе к людям, я поняла, что это не так-то легко выполнить. То есть, можно было держаться поближе к двум каким-то мужчинам, постоянно попадавшимся мне на глаза, но я боялась незнакомых мужчин в парке, хотя, по-моему, они и сами смущались столь частому совпадению наших маршрутов. Прогулка не доставляла мне никакого удовольствия, и я решила, если не встречу Петера с дочерью, съездить в Копенгаген.

Я лишь приблизительно помнила место, где в тот день расположились датчане, поэтому шла медленно, словно чинно прогуливалась, чтобы никто не заподозрил во мне ищейку, потерявшую след.

Мои надежды оправдались, и я увидела знакомую группу: Петер, играющий с Мартой в мяч, пудель, погружённый в сон, и Ханс, углубившийся в какую-то книгу. По моему пристрастному мнению, игроков явно было недостаточно и им нужен был третий, но я медлила, наблюдая на ними издали и не решаясь подойти.

Странное дело: я рыскала по всему парку, надеясь оказаться в обществе милый людей, но стоило мне их найти, как я уже не знала, сохранилось ли у меня прежнее желание. Петер был очень славный человек, но ведь он мне совсем чужой, и поделиться с ним своими мыслями мне не позволят не только мои жалкие познания в английском языке. Я могла разговаривать с датчанином только на самые ограниченные темы, дозволяемые приличиями и словарным запасом. Если бы Дружинин оставался умным, снисходительным и порядочным человеком, каким он мне очень долго казался, лучшего собеседника я не могла бы представить. Он бы говорил, а я молча слушала и, уверена, очень скоро тяжёлые переживания забылись бы.