Горбун - Вероника Кузнецова

— Такую очаровательную девушку лучше иметь другом, — засмеялся оправившийся от замешательства Ларс. — Я сдаюсь.

Мой гнев сразу остыл, я улыбнулась, но до самого конца не спускала с датчанина глаз, опасаясь, что втайне от меня он осуществит своё намерение и заговорит со "старым грибом" о портрете горбуна.

"Молодой жук" рассуждал по-немецки теперь не со мной, а с одной из "старых ведьм", бывшей его соседкой с другой стороны, ко мне же он предпочитал оборачиваться лишь тогда, когда этого требовала вежливость. Мне от его перемены не было ни холодно, ни горячо, но всё-таки от ненавязчивой антипатии родственников Мартина мне не становилось легче переносить этот день.

Однако всё на свете имеет обыкновение кончаться. Подошли к концу и поминки, лишь мои мучения грозили затянуться. Посетители, как нарочно, расползались по домам страшно медленно, как одурманенные «Примой» тараканы, а Ларс ещё и не преминул скорбно вздохнуть, сожалея о моей скромности, не позволяющей мне выпустить из рук ни портрет, ни рукопись. Попутно он шепнул мне об осторожности, которая равно необходима и в присутствии и в отсутствии Дружинина. Нонка поцеловала меня и шепнула на ухо, что уж она-то позаботится о том, чтобы мы с Петером сходили куда-нибудь вдвоём. Петер очень тепло со мной попрощался, что меня почти растрогало после холодности родственников Мартина, почти не обративших на меня внимания при уходе. Зато горбун меня удивил и смутил церемонным целованием руки и очень выразительным взглядом, смысла которого я не поняла. Денди простился проще. Он лизнул мне руку и повилял хвостом.

Сначала мне показалось счастьем, что все удалились и осталась только тётя Клара, собиравшаяся уехать завтра рано утром. По мне, было бы лучше, если бы и она уехала, но счастье никогда не бывает полным. Сначала старушка сохраняла сдержанность и чуждалась меня, но постепенно смягчалась, а уж когда минут через сорок после ухода гостей Иру стала одолевать жажда и она предложила выпить кофе, датчанка отбросила отчуждённость и вновь взяла на себя роль доброй и заботливой хозяйки. Пока тётя Клара суетилась, а она непременно хотела взять всю накопившуюся работу по уборке посуды на себя, мы с Ирой получили возможность поговорить. Однако я рано радовалась, потому что наши разговоры, только слегка коснувшиеся похорон и событий, им сопутствующих, переключились на горбуна и вились вокруг него, растравляя мои и без того наболевшие раны. Теперь от меня потребовалась ещё большая выдержка, чем при гостях, но я с честью перенесла испытание, показывая лишь негодование и отвращение и тщательно скрывая боль.

— А почему ты так разозлилась на Ларса? — задала Ира неприятный для меня вопрос.

Пришлось честно признаться, что я была против показа портрета Дружинина художнику, а Ларс настаивал.

— Нет, иметь дело с мужчинами невозможно! — взорвалась Ира. — Сам убеждал нас не раздражать Дромадёра, и первый же об этом забыл. Конечно, неплохо было бы вновь показать всем его рожу, но пока он не в тюрьме, лучше этого не делать. Ты молодец, что об этом подумала.

Похвала была незаслуженной, потому что при отказе показать портрет я руководствовалась совсем другими соображениями.

— Но как же они глупы! — изумлялась моя подруга. — Послушаешь — говорят так умно, рассудительно, а положиться на них нельзя ни в чём.

— Курица — не птица, мужик — не человек, — привела я излюбленное выражение дам нашего отдела.

— Это ещё что такое? — развеселилась Ира.

— Мудрость основной и лучшей части нашего народа, — объяснила я.

Иру, пока она жила в СССР, эта мудрость, по-видимому, обошла стороной, и теперь моя подруга наслаждалась приобретённым знанием.

— Если скажешь это при Нонке, не говори, что имеешь в виду её мужа, — попросила она. — Иначе лишишь её всякого удовольствия.

— Ну разумеется! — Я даже обиделась от такого недоверия.

— Принеси портрет Дромадёра, — попросила Ира. — Хочу на него полюбоваться. Пусть в одиночестве, но мы над ним посмеёмся. Верно?

— У меня нет портрета, — объяснила я.

— Куда же он делся?

— Дромадёр попросил, пришлось отдать.

Прав был горбун, когда говорил, что умный человек не тратит даром такой удобной вещи, как ложь. Не мешало бы мне проявить ум и, в целях собственной безопасности, придумать какое-нибудь другое объяснение исчезновения портрета.

— Нет, всё-таки правильнее было первоначальное изречение. Вот уж, действительно, "курица — не птица, женщина — не человек". Ты понимаешь, что себе же делаешь хуже? Он совсем взбесится, если ещё раз увидит своё изображение!

Гнев Иры долго держался на очень высоком уровне, но, наконец, пошёл на убыль.

— Будь теперь настороже, — посоветовала она.

Ночью меня мучили кошмары, в которых горбун то убивал Иру, кидался с ножом на меня, гонялся за Нонной и Ларсом, а то начинал глумиться над моими повестями, которых не читал и никогда не прочтёт, и издеваться надо мной. Он говорил едко и жёстко, разбирая по косточкам каждое моё высказывание, и так унижал меня, что даже во сне я чувствовала, как колотится у меня сердце и слёзы катятся по щекам. Когда я вспоминаю это время, мне становится жалко слёз, пролитых зря, и нервов, затраченных впустую. Хотелось бы мне знать, на сколько лет удлинилась бы моя жизнь, если бы не было этих безумных переживаний.

На следующее утро головная боль и общая вялость послужили мне возмездием за мою неспособность совладать с эмоциями, к тому же встать пришлось рано, чтобы проводить тётю Клару, с которой мы на прощание расцеловались, а тут ещё Ире вздумалось пилить меня за то, что я отдала горбуну его портрет.

— Ир, хватит, мне и без того плохо, — взмолилась я.

— А что с тобой? — подозрительно осведомилась она.

— Голова раскалывается. Интересно, какие таблетки принимал Дромадёр?

— Ты кормила его моими таблетками?! — возмутилась Ира. — А теперь они, конечно, отравлены!

— Нет, не отравлены. Ларс за этим проследил лично.

Ира сжалилась и дала мне таблетку, но моё состояние оставалось подавленным.

— Сегодня мне надо проведать своего старичка, — заявила Ира. — А что собираешься делать ты?

Лучше всего мне было бы лечь спать, но я заглушила голос инстинкта, так как разум убеждал меня, что спать можно и в Москве, а второй раз попасть в Копенгаген можно будет разве лишь в мечтах.

— Пойду, прогуляюсь, — сказала я.

— Сегодня погуляй, а завтра посади, пожалуйста, салат, лук и редиску. Я от тебя уже не требую вскопать обещанную грядку, но ткнуть в землю семена ты, по-моему, способна.

Упоминать лишний раз про горбуна не хотелось, а то я могла бы ей сказать, что он отработал за меня и своего дядю. Однако помочь Ире надо было, и я согласилась посвятить завтрашнее утро земледелию.