Сложенный веер - Сильва Плэт

Тем не менее она слышит прерывистое дыхание, сиплое, сквозь проколотые сломанными ребрами легкие. И, осмелившись приоткрыть на секунду глаза, успевает увидеть в маленькую щелочку между ресницами чью-то окованную железом перчатку, на которую намотаны окровавленные, вымазанные пеплом белые космы. Мир, окружающий ее, уплывает, щелочка захлопывается…

* * *

Ей двадцать четыре. Она, недавно объявленная наследницей престола, стоит с двоюродной бабушкой — правящей королевой — за эбриллитовой ширмой. В зале, в том самом, где теперь так пахнет кровью и ужасом, царит аромат летних циконий. День на редкость хороший, поэтому основное действие королевского праздненства разворачивается в Хангафагоне. Принцессам за ширмами стало скучно: все дары перебрались в сад, и наблюдать в зале некого.

Только двое мальчишек — светлый и темноволосый — с воодушевлением меряются новенькими кинжалами. Темноволосый что-то бубнит рассудительно — отсюда не слышно — светлый смеется, закидывая голову, потом, опомнившись — вдруг кто-то увидит, — напускает на себя серьезный вид. «Корвус, не умничай!» — уже громче говорит темный, похожий на небольшого кряжистого медведя, и дергает друга за длинный «конский хвост», перевязанный фиолетовой, в цвет орада, лентой. Белобрысый Корвус крутит головой недовольно, но глаза, матово-серые, почти бесцветные, улыбаются.

— Кто это?

— Который из двух? — старая королева смотрит на внучатую племянницу с интересом.

— Светлый.

— Корвус Дар-Эсиль, разумеется. Мой, точнее, твой будущий первый вельможа, да продлит святая Лулулла дни его отца.

— А почему орад фиолетовый?

— Никто не запрещает. До объявления преемника. И за ширмы прислать его к тебе тоже никто не мешает. Хочешь прямо сейчас? — взгляд старухи становится испытующим.

— Он маленький.

— Мне осталось недолго…

— Какая связь?

— Ты сядешь на трон. Королева не может себе позволить.

— Я знаю.

— Так прислать?

Мальчишки в зале продолжают смеяться. Корвус скидывает орад: у него, наверное, только что завершилось альцедо, и он рад похвастаться шикарными черными с фиолетовым узором крыльями: раскрывает полностью, подставляет под предзакатное, но еще яркое солнце. «Медведь» восторженно цокает языком, разглаживает короткими сильными пальцами перья. «Твоими стараниями, твоими стараниями…» — приговаривает, жмурясь от удовольствия, будущий первый вельможа. Наследнице трона становится неприятно.

— Он маленький, — решительно говорит она, поворачивается и уходит из зала, взметая моментально налетающую сквозь открытые окна весеннюю пыль пышными юбками. Венценосная старуха недовольно качает головой, облокачивается о ширму двумя руками и заходится в кровавом кашле.

Она умрет через четыре дня, и в тронном зале пропоют хвалу новой королеве, которая спустя тридцать лет будет чувствовать себя такой же старухой.

* * *

Королева хватается руками за горло. Ей нечем дышать.

— Мне душно, — хрипло шепчет она. Глаза уже широко открыты, зрачки вываливаются из орбит.

— И снова совпадение. Аккалабату тоже требуется свежий воздух. Дайте его нам, моя королева, — выступающий из темноты дар протягивает лист пергамента и перо.

— Что там? — мертвым голосом спрашивает королева. Смотрит она почему-то только на лорд-канцлера, с вывернутыми руками стоящего на коленях у ее трона. У него нет даже сил поднять голову, и она скорее чувствует, чем видит или слышит, движение пересохших губ:

— Не подписывайте, Ваше Величество.

— Что там? — она все еще королева и не намерена читать лишнего.

— Независимость всех дариатов Гавиа, примыкающих к ним мелких дариатов Ямбрена и новых земель короны — территории Виридиса. Вплоть до среднего течения Эль-Эсиля.

— Не подписывайте, Ваше Величество!

— Молчи, скотина!

— Это треть территории Империи. Самые плодородные земли! Я не подпишу.

Королева опять зажмуривается. Шорох срываемого орада, свист плети.

Только круги от боли перед глазами, только хруст собственных выворачиваемых суставов в ушах, только слезы унижения, которые не получается, невозможно сдержать.

— Ваше Величество, не смотрите. Просто не смотрите и не подписывайте.

Как же это больно, оказывается, — ногой в солнечное сплетение. Наверное, потому, что сапог кованый. Интересно, я говорю это? Она меня слышит? Или я только думаю, что говорю? Не подписывайте, Ваше Величество.

— Есть и другой документ. Можете начать с него. Отречение в пользу… Впрочем, имя мы впишем сами. Зачем Вам знать?

Маленькая женщина на троне сжимается в жалкий комок. Она делает почти незаметный, безвольный жест правой рукой.

— Дайте перо, лорды, я подпишу.

Какая была бы эффективная пытка — жаль, что мне в голову не приходило! Крылья на пол плашмя — и сапогами по ним, сапогами. Это еще больней, чем по пальцам. Пальцы уже все равно ничего не чувствуют. Чем бы себя занять, чтобы не выть в голос? Сколько их, интересно, сейчас по мне ходит? Займемся подсчетами. И повторять, повторять с маниакальным упорством:

— Не подписывайте, Ваше Величество!

— Не подписыва…

— Заткнись, мразь!

* * *

Ей двадцать пять. Она только что взошла на престол. Ее первые выезды: в замки древнейших родов Аккалабата, во влиятельнейшие дариаты — почтить присутствием поименование младенца, свадьбу, введение в права нового дара. Многочисленный клан Дар-Эсилей принимает властительницу Хаяроса с особым размахом.

Королева даже танцует с хозяином дома: он, бывший двадцать пять лет лорд-канцлером при ее бабушке, — часть наследства, вместе со всей своей опытностью, преданностью и злокозненностью — родовыми свойствами Дар-Эсилей. И невозмутимостью.

Хотя невозмутимость хваленая сейчас ему изменяет, потому что с балкона доносится звон клинков и непотребная ругань… и хозяин дома, расталкивая толпу, летит наводить порядок, разнимать сцепившихся молодых даров Гавиа и Халема. Ибо нет повода, позволяющего обнажить мечи и подняться в воздушный бой на празднике в честь королевы, в присутствии Ее Величества. Это оскорбление для нее и для хозяина дома. А повод — вот он, растрепанный, отворачивающийся, чтобы скрыть лихорадочный блеск глаз и столь несвойственный Дар-Эсилям румянец:

— Хьеееееель, оставь его! Мицу, перестаньте!

И не только королеве — всем присутствующим ясно, из-за чего сыр-бор и весь этикет придворный коту под хвост. Слава великой Лулулле, молодой Дар-Халем силен, и Мицу Дар-Гавиа камнем летит на песок подъездной аллеи и только в последний момент под женский визг и ободряющие крики даров успевает расправить крылья и приземлиться не плашмя, а на четвереньки. А Дар-Халем, даже в полете напоминающий средней величины медведя, уверенно опускается на балкон, мечи свои заправляет в ножны и говорит Корвусу Дар-Эсилю, который дышит так тяжело, будто не на балконе стоял, а все это время дрался рядом со своим приятелем и соседом:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});