Аритмия (СИ) - Джолос Анна

— Нельзя было так с ним поступать! — искренне возмущается девчонка.

— Ты просто не видела, в каком состоянии был Ян, — вмешивается в этот экспрессивный диалог мать.

Она-то как здесь оказалась?

— Мне достаточно того, что я увидела тридцать первого ночью, — сухо отзывается Дарина. — Простите, но происходящее — просто за гранью. И слова смотрителя кладбища… Сколько лет это уже длится?

— Первый раз он сбежал туда в ночь на годовщину со дня смерти Алисы, — шмыгая носом, рассказывает мать. — Мы искали его везде, но не на кладбище конечно.

— А потом? — голос Арсеньевой дрожит.

— Это происходило почти каждый год. Иногда мы закрывали Яна дома. Иногда отправляли к деду в Петербург. Либо уезжали вместе с ним из страны. Однако с тех пор, как ему исполнилось пятнадцать… ничего уже не могли поделать. Он уходил. Когда считал нужным.

— И вы считаете подобное нормальным?

— Мы пытались помочь Яну преодолеть психологическую травму… — оправдывается мать. — Водили его по врачам. Да и сами посещали специалистов.

На хрена она об этом говорит?

Начинаю злиться. Арсеньевой вовсе необязательно знать подробности.

— Врачи… — неодобрительно выдыхает девчонка. — Может, не они были ему нужны? Может, Яну в тот непростой период просто хотелось чувствовать поддержку своей семьи?

Ее слова подобно стекловате заполняют грудину.

— Он хотел, чтобы мы оставили его в покое, — заводится отец.

— И вы оставили. Оставили его самостоятельно переживать смерть сестры.

— Каждый из нас… справлялся как мог, — цедит он сквозь зубы.

— Очень жаль, дядь Игорь, что вы делали это по одиночке.

Дядя Игорь.

Меня прям бомбит. И то, что он терпит от нее подобные высказывания, по меньшей мере, удивляет.

— Да, родители из нас вышли дерьмовые, но осуждать со стороны все мастера.

— Я не осуждаю.

— Думаешь, легко было с ним? Он рос жестоким и совершенно неуправляемым. Такое временами выдавал! Сколько раз я отмазывал его, не сосчитать!

— Скажите… Почему вы скрыли во время заседания суда правду о Леше?

Откуда она знает? Малой раскололся?

— Потому что мотивы, как мужчина, одобряю. Он же явно перед тобой вину искупить хотел.

— Игорь… Я не очень понимаю. О чем речь? — мать явно в замешательстве, но он на нее не реагирует.

— Будь благодарна за то, что брат остался на свободе и не мели об этом языком.

— Я благодарна. Только этот год Ян мог провести с Савелием, а не в стенах больницы, — произносит расстроенно.

— Это вряд ли. Так себе картина вырисовывается. Брат и бывший парень. Предварительный сговор. Месть… Повезло, что Каримов был в угаре и ни хрена не помнил.

— Игорь…

— Марьян, не сейчас, — отрезает раздраженно.

Молчат. Минута. Две. Три…

— Если Савелий… к нам не вернется… мы все должны будем поддержать Яна, — нарушает звенящую тишину решительно-уверенный голос Арсеньевой.

Внутри что-то резко обрывается.

Если Савелий к нам не вернется… Твою мать. Твою мать…

Отшатнувшись, возвращаюсь в гостиную. Зарываюсь пальцами в волосы. Тяну их. На огонь смотрю. Дышать нечем. Легкие как будто сажей по самый верх забиты.

Иду к двери, сдергиваю с вешалки куртку, обуваюсь и выхожу из дома. Прислоняюсь к кирпичной стене и невидящим взглядом наблюдаю за падающим снегом. Он бесшумно ложится на землю слепяще белым покрывалом.

Черт. Как же больно…

Я вообще не понимаю, как принять это. На этот раз действительно… все? Моего Чудика не станет? Совсем? И что будет дальше? Да я ведь только им и живу все эти годы. Ради него где-то стараюсь быть лучше, чем есть. Рядом с ним гниль свою усердно поглубже закапываю. Прячу. А теперь что? Есть ли вообще хоть какой-то смысл моего жалкого существования?

Оседаю на ступеньки. Удрученно роняю лицо в ладони. Прокручиваю в голове нашу с Савкой последнюю встречу. Вспоминаю его внимательный, такой осознанно-взрослый взгляд. И то, как отчаянно он прижимался ко мне.

«Люблююю».

«Что еще за приступ нежности?»

«Ну, так…»

Горит под ребрами адски. Веки жжет.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

«Я выыырасту и буду врачом. Всех нас вылечу».

«Почитать тебе? Давааай. Ложись».

«Вот бы вееелик как в цирке».

«Хочу твои кууучери».

«Моооре нарисуй. Посмотрим его, да?»

«Мы с тобой навсегда?»

Раскачиваюсь и, стиснув челюсти до хруста, пытаюсь не заскулить.

Несправедливо. Неправильно. Не так все должно быть…

За спиной хлопает входная дверь.

Плевать.

— Ян, ты слышал, да? — обеспокоенно спрашивает мать, нависая надо мной.

— А что? Не собирались говорить? — не поднимая головы, интересуюсь зло.

— Сынок…

— Оставь меня, — убираю от себя ее руки.

— Сынок, вернись в дом. Ты ведь болеешь.

— Уйди!

Вздумала играть в заботу? Кому оно сейчас надо?

Ощутив на себе мой чрезмерно агрессивный настрой, уходит. Только и минуты не проходит, как на улице появляется Арсеньева. Мне даже видеть ее не надо. Чувствую, что это она. Невербально считываю.

Сколько сидим не знаю. Поднимаю на нее взгляд далеко не сразу.

— Поедем к Савелию завтра? — шмыгает носом и смотрит на меня глазами, полными слез.

— Без тебя разберусь, мать Тереза. Или ты не успокоишься, пока долг не исполнишь?

— Снова грубишь? — печальная усмешка трогает розовые губы.

А меня вдруг накрывает. Понимаю, что она здесь только потому что, мать его, «благодарна», «должна».

— Чего-то другого ожидала?

— Честно? — склоняет голову чуть влево. — Нет.

— Разобрались значит, — бросаю холодно.

— Я просто хотела быть рядом. Хотела, чтобы чувствовал: ты не один.

— Это лишнее.

Кивает. Встает. Надевает шапку и спускается по ступенькам.

— Куда втопила? — ору ей вслед. — Дядю Игоря подожди. Или позвони своему дружку.

Игнорирует. Идет в сторону ворот.

Поздно. Подмосковье. Как и с кем поедет?

— Арсеньева!

Не оборачиваясь, показывает мне средний палец.

Зараза.

Приходится пойти за ней. Прямо дежавю долбаное!

— Я сказал тебе, донора дождись! — нагоняю почти у самых ворот. Ловлю за капюшон, вынуждаю остановиться.

— Такси вызову, — отвечает спокойно.

— В дом вернись. Он отвезет.

— Это лишнее. Отпусти, — дергается, разозлившись.

— В дом. Вернулась! — командую настойчиво.

— Да пошел ты, Абрамов! — взбеленившись, рьяно пытается освободиться от моего захвата.

— Ночь на дворе!

— Мне все равно! — кричит, вырываясь. — Не надоело? — шипит змеей.

— Что конкретно? — сильнее сжимаю ее в кольце своих рук.

— Играть со мной не надоело? Нужна — не нужна! — гневно смотрит на меня исподлобья. — Достал!

— В дом. Вернулась, — повторяю еще раз.

— Нет! Я ухожу! Пусти! — ловко изворачивается, но я в последний момент успеваю ее задержать.

— Мне не нужна твоя жалость. Не нужна забота из чувства долга. Ясно? — зачем-то решаю объясниться.

— Дурак… — разочарованно сипит.

— Да. У меня и справка с диагнозом есть. Ты же знаешь, — с силой сдавливаю через куртку тонкие косточки.

— Я задохнусь сейчас! — задирает голову вверх, к небу.

— Прикопаю во дворе, — парирую невозмутимо.

— Пусти! — вопит громко.

Рывок. Не удержав равновесия, на пару заваливаемся у фонаря в сугроб.

— Аааай! Холодно!

— С электриком у тебя что? — придавливаю ее собой, утрамбовывая в снег.

— Ты бредишь, Ян? — пытается из-под меня выбраться. Активно боремся друг с другом, и в процессе ее идиотская шапка сползает набок.

— Михаил Потасов кто такой? — сжимаю ладонями девичьи щеки. — Отвечай мне немедленно!

Аж трясет всего. Колошматит.

— Кто? — настойчиво требую пояснений.

— Отвечу, — на ее лице отражается хитрая улыбка. — Но сначала расскажи мне до конца стихотворение про Питер. Что там после трепетных ресниц и глаз, в которых небо?