История Манон Леско и кавалера де Грие - Антуан Франсуа Прево

Я решился тотчас, же послать за г. Леско. Он, посоветовал, мне отправиться сейчас, же к г. начальнику полиции и г. главному прево Парижа. Я туда отправился, но на великое для себя несчастие, ибо, сверх того, что как моя попытка, так и те, которые я заставил предпринять названным двух чиновников, не привели ни к чему, я дал Леско возможность переговорить с сестрой и внушить ей за время моего отсутствия согласие на ужасающее решение. Он сказал, ей о г. де-Ж, М., старом, сластолюбце который роскошно оплачивал свои наслаждения, и в таком виде; представил ей, как ей будет выгодно пойти к нему на содержание, и что в том смущении, в каком она находилась, благодаря нашему несчастию, она согласилась на все, в чем ему вздумалось убеждать ее. Эта честная сделка была заключена до моего возвращения, а исполнение было отложено до завтра, когда Леско успеет предупредить г. де-Ж. М.

Я застал его еще у себя; но Манон легла у себя в комнате и приказала своему лакею передать мне, что она нуждается в отдыхе. Леско ушел, предложив мне несколько пистолей, которые я и взял.

Было около четырех часов, когда я лег в постель; я долго раздумывал о способах поправить свое состояние и заснул поздно, так что не мог проснуться раньше одиннадцати или двенадцати часов. Я быстро встал и пошел осведомиться о здоровья Манон; мне сказали, что она вышла с час назад со своим братом, который заезжал за ней в наемной карете. Хотя эта поездка с Леско и показалась мне таинственной, но я насильственно подавил в себе всякие подозрения. Прошло несколько часов, в течение которых я читал. Наконец, не будучи в состоянии совладать с тревогой, я стал прохаживаться большими шагами по комнатам. В комнате Манон я увидел запечатанное письмо, оно лежало на столе. Письмо было адресовано мне; я узнал ее почерк. Я со смертельным содроганием распечатал его. Оно было написано в следующих выражениях:

«Клянусь тебе, дорогой мой кавалер, что ты идол моего сердца и что только тебя я могу любить так, как люблю; но, душечка, разве ты не видишь, что в том состоянии, в каком мы очутились, верность просто глупая добродетель? Иль ты думаешь, что можно нежничать, когда нет хлеба! Голод привел бы нас к какой-нибудь роковой ошибке; я в одно прекрасное утро отдала бы последний вздох, думая, что вздыхаю от любви. Я тебя обожаю, верь этому, но дай мне время устроить наше счастье. Горе тому, кто попадется в мои сети! я стану работать, чтоб мой кавалер был богат и счастлив. Мой брат известит тебя о твоей Манон и о том, как она плакала, видя необходимость бросить тебя».

Мне трудно было бы описать, в каком состоянии я очутился после чтения письма, ибо до сегодня я не знаю, какого рода чувство волновало меня тогда. Это одно из тех исключительных положений, подобного которому не приходится испытывать; другим объяснить их нельзя, потому что они не имеют о том понятия; трудно их уяснить хорошенько и самому себе, потому что они единственные в своем роде и не могут быть даже сближены с каким-нибудь другим известным чувством. Однако каковы бы они ни были, несомненно, что в них входили горесть, досада, ревность и стыд. Хорошо, если к ним не примешалась и любовь!

– Она меня любит, и я охотно тому верю; но разве она не была бы чудовищем, – восклицал я, – если б ненавидела меня? Кто имел когда-либо такие права на чье либо сердце, какие я имею на нее? Что ж мне еще остается сделать для нее, после, того, как я пожертвовал ей всем? И все-таки она меня бросила! и, неблагодарная, думает, что обезопасила себя от моих упреков тем, что говорит, будто она не перестала любить меня. Она боится голода, великий Боже! что за грубость чувств и как дурно отплатила она мне за мою деликатность! А я не боялся же его, я, так охотно рисковавший ради нее впасть в нужду, отказываясь от будущности и спокойной жизни в отцовском доме; я, обрезавший себя во всем до самого необходимого, только б удовлетворять ее прихотям и капризам! Она говорит, что обожает мена. Если б ты обожала меня, неблагодарная, то я прекрасно знаю, с кем бы ты посоветовалась; ты, по крайней мере, не бросила бы меня, не простившись. У меня надо спросить, какие жестокие страдания чувствуешь, расставаясь с тем, кого обожаешь. Надо лишиться рассудка, чтоб по доброй воле решиться на это.

Мои сетования были прерваны посещением, которого я никак не ожидал: пришел Лески.

Палач! – вскричал я, схватив шпагу, – где Ланон? что ты с ней сделал?

Это движение испугала его; он отвечал мне, что если мне угодно таким образом принять его, когда он пришел сообщить мне о величайшей услуге, какую он только мог мне оказать то он уедет сейчас же, и никогда не ступит ко мне ни ногой. Я бросился к двери, и тщательно ее запер.

Не воображай, – сказал я, оборачиваясь к нему, – что ты можешь снова провести меня как дурака и обмануть меня выдумками; или защищайся, или отыщи мне Манон.

Эх, какой вы горячий! – сказал он. – Да я затем только и явился. Я пришел объявить вам о таком счастье, какого вы и не ожидали, и вы, может быть, и сознаетесь, что хотя несколько обязаны им мне.

Я потребовал, чтоб он немедленно объяснил все. Он рассказал мне, что Манон, будучи не в силах, вынести страха бедности и особенно мысли, что мы сразу должны переменить обстановку, просила его познакомить ее с г. де-Ж. М., который считался человеком великодушным. Он не побоялся сказать, что сам подал ей совет; ни того, что раньше, чем свезти ее, подготовил почву.

– Я свез ее к нему нынче утром, – продолжал он, – и этот честный человек был до того очарован ее достоинствами, что пригласил ее тотчас же отправиться с ним на дачу, где он хочет провести несколько дней. Но я, – добавил Леско, – сразу постиг, в какое выгодное положение это может его поставить, а потому дал ему прямо попить, что Манон, понесла значительные потери, и до того подзадорил его щедрость, что он тут же подарил ей двести пистолей. Я сказал ему, что для подарка это превосходно; но что в будущем сестре потребуются большие расходы; что она сверх того обязана заботиться о младшем брате, который у нас остался на руках после смерти отца и матери, и что если он считает, что она достойна его уважения, то, конечно, не дозволит ей страдать об этом бедном мальчике, которого она считает за другую свою половину. Этот рассказ растрогал его. И он обязался нанять удобный дом, для вас, и Манон; ведь вы-то и есть этот братец-сиротка; он обещал, что даст приличную обстановку и станет выдавать вам ежемесячно по четыреста ливров чистоганом, а это составит, если я умею считать, четыре тысячи восемьсот в год. Перед отъездом в деревню, он отдал приказ управляющему нанять дом и чтоб к его приезду все было готово. Тогда вы увидите Манон, которая поручила мне расцеловать вас за нее тысячу раз, и уверить, что она больше, чем когда, вас любит.

Я сел, и стал раздумывать об этом странном повороте в моей судьбе. Чувства во мне до того разделились, и были вследствие этого столь смутны, что их трудно определить, и я долго не отвечал на множество вопросов, которые поочередно предлагал мне Леско. В этот миг честь и добродетель пробудили во мне некоторое угрызение совести, и я со вздохом обращал взоры к Амьену, к родительскому дому, к семинарии святого Сульпиция, ко всем местам, где я жил в невинности. Какое огромное пространство отделяло меня от этого счастливого состояния! Я видел его только издали, как тень, которая привлекала еще мои взоры и желания, но была уже не в состоянии возбудить во мне силы.

– Вследствие какого рокового обстоятельства, – говорил я, – я стал преступен? Любовь страсть невинная, каким же образом она превратилась для меня в источник бед и распущенности? Кто мешал мне вести с Манон спокойную и добродетельную жизнь? Отчего я не женился на ней раньше, чем она отдалась мне? разве отец, который меня так любит, не согласился бы, если б я неотступно просил его о деле законном? Ах! сам отец нежил бы ее, как прелестную дочь, слишком достойную, чтоб стать женой его сына; я был бы счастлив любовью Манон, привязанностью отца, уважением честных людей, благами фортуны и спокойствием добродетели. Гибельный поворот! Какую подлую роль предлагают мне разыгрывать! Как! и я разделю?.. но можно ли колебаться, когда Манон уже решила, и я, не согласившись, лишусь ее.

– Г. Леско, – вскричал я, закрывая глаза, как бы для того, чтоб устранить столь огорчительные размышления! – если у вас было намерение оказать мне услугу, то я благодарю вас. Положим, вы могли бы избрать путь более честный, но дело уж кончено, не правда ли? что ж, подумаем, как воспользоваться вашими заботами и выполнить ваш проекта.

Леско, которого мои гнев, сопровожденный слишком долгим молчанием, поверг в замешательство, был в восторге, видя, что я принял совсем, иное решение против, того, которого он, опасался; он, вовсе не отличался храбростью, в чем я впоследствии имел случай убедиться.

– Да, да, – поспешно отвечал он мне, – я оказал вам великолепную услугу и вы увидите, что она доставит нам больше выгод, чем вы ожидаете.