Золотая змея. Голодные собаки - Сиро Алегрия

— Я никогда к суду не привлекался, сеньоры…

А те не без задней мысли спрашивают:

— Военный билет при тебе?

— Правильно, давай-ка сюда военный билет… Такие всегда стараются увильнуть от службы…

Хотя сейчас нет призыва в армию, все равно таким способом легче всего разделаться с этой деревенщиной. Они ждут, ухмыляясь, пока наконец Артуро не находит билет в одном из самых дальних карманов.

— Не сомневайтесь, сеньоры, я всегда отмечаюсь в срок… — И он протягивает им замусоленную, обтрепанную книжечку желтоватого цвета.

Один из полицейских внимательно изучает ее, записывает в свой блокнот фамилию и, снова приняв важный вид, возвращает военный билет Артуро:

— Можете идти…

Артуро и Люсинда, пробравшись сквозь толпу зевак, — интересно ведь, чем дело кончится: может, арестом? — уходят. Парень расстроился:

— Это они из-за тебя прицепились… Собаки… Раньше полицейские были все-таки больше на людей похожи…

Медленно подкрадываются сумерки. Горы — пурпурные, лиловые, желтые — к вечеру принарядились поярче, неподвижным хороводом обступив притихшее селение, и всем очень жаль, что кончается этот последний день ярмарки. Люди расходятся по домам, растекаются по горным тропинкам. Какой-то неугомонный музыкант далеко в ущелье заиграл на флейте, потом забили в барабан: бум-бум… бум… бум… бум… Флейта всхлипывает все тише, жалобно стонет… А барабан ей отвечает: бум… бум… бум…

Черным крылом кондора накрыла землю ночь.

Рохе вернулся на постоялый двор, еле передвигая непослушные ноги: встретил дружков из долины и прокутил весь вечер. Артуро рассказал ему про неприятный разговор с полицейскими, и братья принялись лениво обсуждать это событие.

— Будь у тебя с собой железяка, ты бы по-другому мог с ними поговорить…

— Кто же знал, что эта нечисть тут объявится…

— Всегда надо брать с собой хоть какое-нибудь оружие…

Они имеют в виду ржавый револьвер, который давно уже валяется на дне вещевого мешка в углу хижины Артуро.

Вдруг полицейские появились снова. Они бросили на братьев недобрый взгляд, и у тех едва не сорвалось с языка крепкое словцо, но они вовремя сдержались, — на галерею вышла донья Доротея посидеть, поболтать немного. Парни ей рассказывают, что коку они не привезли на ярмарку, продали всю еще раньше, что урожай в долине хороший, река же… река течет себе, и все… Хозяйка смеется, а когда братья спрашивают, что ей привезти из долины на будущий год, начинает перечислять разные травы и листья и целый час объясняет, что такая-то трава наверняка может вылечить такую-то болезнь, а другая трава еще какую-то болезнь, и еще какую-то, и вообще все болезни, какие только есть на свете.

* * *

Когда совсем стемнело, все отправились к донье Росарио. Люсинда не отказалась от приглашения братьев, да и донья Доротея ее особенно не отговаривала, хотя братишку Люсинды пришлось оставить дома — он спал как убитый. Артуро просил так кротко и жалобно:

— Ведь праздник кончается, сегодня самый последний день…

И мать с дочкой не устояли.

Донья Росарио женщина очень набожная. В самой просторной комнате у нее алтарь богородицы — святой покровительницы Сартина. Пресвятая дева стоит в углу алтаря, за ней выстроился ряд свечей, а кругом цветы и румяные картонные ангелочки. Сегодня у доньи Росарио играют на двух арфах и скрипке. Один из арфистов поет надтреснутым голосом. Танцующие, прежде чем повернуться спиной к богородице, наклоняют голову в ее сторону и быстро крестятся. Понемногу веселье разгорается, правда, не без помощи чичи и каньясо. Танцующих становится все больше. У стен, на ящиках и лавках, остаются сидеть только древние старики и старухи. Они смеются, шамкают беззубыми ртами, едят маисовую кашу и громко прихлебывают из кружек. Мелькают ноги, раскачиваются бедра в такт музыке, пары сходятся, меняются местами, возвращаются обратно и снова как бы теряют и находят друг друга; поклоны в сторону богородицы становятся все реже… Артуро и Люсинда танцуют в уголке, подальше от остальных, тесно прижавшись друг к другу, стараясь держаться так близко, чтобы совсем смешалось их разгоряченное чичей дыхание.

— Значит, пойдешь со мной в Калемар?

— Пойду, только ведь мама скажет, обязательно надо повенчаться…

— Ну и что же, священник еще здесь, завтра же и повенчаемся.

Артуро, совсем ошалев от радости, на минутку перестал танцевать и громко выкрикнул начало припевки: «Несите водку, пора прочистить глотку!» Люсинда куда-то убежала и быстро вернулась с кружкой чичи. Не торопясь, они осушают ее, стараясь касаться губами одного и того же места. Рохе как бы между прочим замечает:

— Эге, братец, уж не втроем ли нам придется возвращаться?

Артуро собирается что-то ответить, но слова застревают у него в горле: в комнату входят те самые полицейские с карабинами, входят и окидывают всех высокомерным, презрительным взглядом. Молодежь продолжает танцевать, но теперь уже безо всякой охоты — в самом деле, почему они так пристально смотрят? «Вот принесла нелегкая!» — досадует какая-то женщина.

Один из полицейских подходит к Артуро:

— А ну-ка, уступи мне свою девчонку.

И начинает танцевать с Люсиндой. Только очень уж у них плохо получается, все смеются, а девушка еле переставляет ноги, как бы давая понять, что пошла танцевать просто из приличия. В это время к Артуро подходит второй полицейский.

— Ты что зубы скалишь, сукин сын? Я тебе покажу, подожди…

И встает перед ним в вызывающей позе — ногу выбросил вперед, рука на кобуре. Парень старается сдержать себя, надеясь, что скоро непрошеные гости уберутся и все опять пойдет своим чередом, но расходиться стали как раз танцующие, тихо, будто крадучись. Осталось всего несколько человек, и, что уж совсем плохо, теперь оба полицейских хотят танцевать с Люсиндой. Братья пошептались в углу, и вперед вышел старший:

— Послушайте, сеньоры, вас, между прочим, никто сюда не звал, это во-первых, а во-вторых, завтра мы с этой девушкой венчаемся, так что нечего к ней приставать…

Полицейские, будто по сигналу, встали рядом, вскинули карабины и взвели курки. «Индейцев, может, этим и испугаешь, а уж нас-то нет!» — говорит какой-то здоровенный чоло, прерывая танец. Остальные пары тоже остановились. У доньи Росарио в глазах ужас. Между тем уже и другие чоло стали что-то бурчать себе под нос, чувствуя, как чича поднимает в них боевой дух. Вон сколько глаз, словно лезвия ножей, сверкает вокруг полицейских. Решив, что пора действовать, один из них говорит:

— Эй вы, убирайтесь-ка отсюда оба, нахалы неотесанные…

Они замахиваются кинжалами, но не тут-то было. Братья бросаются вперед, раз-два — и блюстители порядка обезоружены. Женщины пронзительно визжат. Ударом кулака Рохе валит на землю одного полицейского, и тот теряет сознание. Артуро прыгает на другого, сжимает ему горло и падает вместе с ним на пол. Они долго катаются, переваливаются друг через друга, вовсю работают кулаками, кусаются… «Еще, еще… дай ему, дай!» — подзадоривают собравшиеся вокруг парни, размахивая руками. Наконец ударом в челюсть Артуро заставляет притихнуть своего врага. Теперь и этот потерял сознание. Победитель, присев на корточки, хочет приподнять его, но тело полицейского совсем обмякло, а голова, откинувшись назад, глухо стукнулась об пол.

Братья Ромеро, Люсинда и все, кто был в комнате, бросаются к двери и исчезают в темноте. Полицейские лежат, вытянувшись во весь рост, у обоих изо рта и носа хлещет кровь, стекая на пол, а прямо перед ними богородица устремила в небо свой молящий взор. Карабины валяются рядом, тускло поблескивая в мерцающих отблесках свечей. Донья Росарио, выскочив на порог, машет руками, как крыльями:

— Старосту!.. Скорей!.. Сюда!..

Но подходят только индейцы, они останавливаются у двери, заглядывают внутрь, смотрят на распростертые тела. Их медные лица с угловатыми профилями таинственны, как эта ночь, полная неясных шорохов и мрака. Может быть, они даже усмехаются, кто знает? «Старосту!.. Скорей! Скорей!..» Наконец какой-то понго[22] кричит, что староста занят в другом месте.

Братья и Люсинда что есть духу припустились домой, сбивая с ног всех, кто не успевал вовремя отскочить в сторону, а люди, выбежав на порог посмотреть, что происходит, ничего не могли разобрать, кроме каких-то трех светлых пятен, промелькнувших в темноте.

Разговор был коротким:

— Едем сейчас же…

— А мама?..

— Никаких мам, жди меня на углу, и все…

Люсинда колеблется. Ей хочется вбежать в дом, обнять мать, остаться с ней навсегда, но какой-то голос, сильный и властный, зовет ее в неведомый мир, в желанную даль… И она, покорившись, идет навстречу своей судьбе.

Пока Рохе отвязывает коней, старший брат приводит в порядок сбрую — нельзя терять ни минуты. И только он стал прилаживать стремена, на галерею вышла донья Доротея.