Роман Петровичъ - Виктор Заякин

Послышался шорох осыпающейся под чьими-то ногами сухой земли, и на бугре воздвигся мужик. Высокого роста, лысый, с карими глазами, длинным носом и выступающей нижней губой, двигался он, как-то пританцовывая, руки постоянно совершали какие-то движения, напоминающие хватательные. Одет он был в выкрашенную дегтем кожаную куртку и синие портки, под курткой определялась линялая майка, на которой сквозь легкий налет грязи просматривался загадочный рисунок в виде кулака с отставленным средним пальцем и надписью "United States off Zlopukino" На могучей в некоторых местах груди, на правом и левом лацканах куртки, на поясе и, как потом выяснилось, на спине болтались довольно большие позолоченные значки, с барельефом Геракла, разрывающего пасть турецкому султану и надписью вокруг барельефа "Serve & Protect. Zlopukinskaya state policy". "Минтяра!", — догадался Толян. "Сам ты минтяра!", — обиженно догадался в ответ местный городовой, любимец женщин и пенсионеров, гроза и по совместительству глава местной мафии Степка Сягайло…

Степка Сягайло был коренным злопукинцем, несмотря на то, что его родители были молдаване и никогда в Злопукино не были, да, к тому же, у них и детей-то никогда не наблюдалось (читатель, если ты можешь представить реальный расклад этого феномена — тащи нам, ей-богу, на печатаем!). Еще с босоногого детства в нем проявились такие замечательные качества, как хватание чего попало за что попало и задержание схваченного максимально долгое время. Варлам Сосипатыч, отнимая у семимесячного Степки вытащенную из его дома кувалду и упираясь валенком в лоб юному созданию, произнес историческую фразу. "Шоб ты сд**, ****, **** **** ****, ******** * ***** ***** ** **** *****! Не иначе — лягавым будет, когда вырастет!", — сказал он. Степке это запало в душу, и, дожив кое-как до двадцати лет, он убедил Петровича направить его в губернию, учиться на городового. Петрович, которому к тому времени уже начали надоедать захваты за что попало и задержания из-за угла по любому поводу, с радостью согласился и направил Степку не в губернию, а в столицу ("Авось сгинет быстрее!", — мудро решил он). Далее Степкина жизнь пошла наперекосяк. Прибыв в Москву, ошеломленный размахом столичного города, он, дабы сберечь психику от разлада, пропил деньги, выделенные на обучение и из последних сил присел прикорнуть на буфер какого-то вагона, с которого Степку согнали уже в Пекине, причем, что с ним было все те две недели, пока поезд тащился по Восточно-Сибирской железной дороге, он абсолютно не помнил… По болтавшись по Пекину, физически ощутив бремя конкуренции со стороны местных нищих, он решил уйти в провинцию, поближе к народу, где и набрел на полуразвалившийся монастырь, настоятель которого был известным мастером айкидо. Всех своих монахов он уже давно замучил постоянными тренировками по выдергиванию рук и ног, и, поэтому, на Степку он накинулся с особенным энтузиазмом. Степка, сообразив, что может научиться хватать и не пущать, как никто, учился охотно, и, в свою очередь, чтобы сделать монахам хоть что-то приятное, научил их гнать самогон из любого подручного материала. Через несколько лет после этого эпохального обмена достижениями культуры в монастыре было пропито все, что имело хотя бы малейшую ценность и Степка решил уйти. Провожаемый рыдающими монахами, он сел на пароход и отчалил в неизвестном направлении, прихватив с собой портативную модель самогонного аппарата в качестве платы за проезд… Дальнейшие похождения бравого молодца остаются тайной. Злопукинский историк Варлам Сосипатыч при вопросах о них принимает загадочный вид и начинает что-то бормотать о гибели «Титаника», первой мировой войне, падении Тунгусского метеорита и Великом Токийском землетрясении, но достоверно известно лишь одно: при попытке расспросить об этом Степку у того начинается неукротимая рвота. На родную землю он ступил через восемь лет после отъезда в столицу, со справкой лос-анжелесской полиции о том, что "…Стивен Сигал с отличием прослушал курсы по ведению полицейской работы среди населения средней полосы России и впредь имеет право работать полицейским везде, кроме территории Соединенных Штатов", которую гордо предъявил Петровичу. В результате дружеской проверки, которую Петрович решил устроить новому блюстителю порядка, рухнула церковь и три новых дома, был спущен деревенский пруд и разнесена вдребезги старая мельница. Когда Петрович, шатаясь от усталости, удостоверился, что оппонент еще держится на ногах, он был крайне удовлетворен и дал «добро» на новую Степкину должность.

Порядок в селе Степка навел довольно быстро. Местных «крутых» он заставил отчислять себе ровно половину нелегальных доходов, а вторую половину забирал сам, объясняя при этом, что воровать плохо. Местная «верхушка» без боя сдаваться не хотела и наняла Акафеста на предмет поучения нехорошего блюстителя порядка. После того, как они из камышей на берегу пруда двадцать минут понаблюдали, как Степка глушит Акафестом рыбу, единогласно было решено: "Платить!" На следующий день им еще и поддал Акафест — за то, что натравили на хорошего человека…

… Степка воздвигся на пригорок, и, иронически щурясь, оглядел притихших демократов:

— Лысый, я те чо говорил? Пач-чему лысина не по форме одежды? Я ж тебе, *****, говорил — выведи это пятно, **** **** ***, тоже, понимаешь, Михаил-Меченый нашелся! Я тянуть резину в долгий ящик не допущу — я ведь тоже — когда нормальный, а когда и беспощадный! Елкин! Доложите отделению о теме занятий и составе отделения!

Елкин торопливо принял подобие "стойки смирно" в исполнении страдающего геморроем верблюда и торопливо произнес:

— Граждынин, панимаиш, начальник! Зылапукинскойе… нну, отдиллени йе народной, панимаиш, дружины…

- ** **** ****, ******** *****…, - раздраженно произнес начальник, и Елкин торопливо закончил:

— Ннууу… для провиденийя строевых, панимаиш, занятий по рукопашному бою постройенна! Присутствують усе!

Степка прошелся вдоль строя, пристально посмотрел на потеющего Горбунковского, открыл было рот… но передумал, и вновь зашагал вдоль строя, собираясь с мыслями. Процесс этот закончился быстро, и Степка размеренным голосом попа на проповеди начал излагать тему занятий:

— Настоящий боец народной дружины не имеет право теряться перед опасностью. Он всегда должен быть настолько собран, что его ничто не должно застать врасплох; говоря фигурально, настоящий мастер должен успеть понюхать цветок, написать поэму и порадоваться хорошей погоде, а потом уже отбивать кирпич, летящий ему в голову… Всем понятно? Горбунковский, повторите!

— Настоящий мастер, перед тем, как отбивать кому-то голову, должон успеть понюхать кирпич, а потом уже писать на цветок! - отбарабанил Горбунковский, сверкая лысиной.

- * *****, - растерянно произнес Степка. Желая исправить положение, вперед вывалился Жиряковский и затараторил:

— Во дурак однозначчно! настоящий мастер должен успеть пописать и порадоваться, занюхать цветком, шоб в голову дало, а потом уже кирпичом отбивать што попало однозначчно…

Жиряковский улетел со сцены, и вперед строевым шагом вышел Лебединский. Сягайло обреченно посмотрел на него уже начавшими тускнеть глазами, а тот, гордый возможностью отличиться, медленно и весомо начал:

— Везде должен быть полный порядок. Я сам прослежу. Если мастер, перед тем как пописать, не успевает написать поэму — нечего ему делать в органах. Я так считаю, и все так считать будут. Говно он, а не мастер. Такого к кирпичам и близко нельзя подпускать, и я в этом уверен…

Только Елкин ничего не говорил. Он растерянно оглядывался в поисках поэмы — Степка пер на их шеренгу с кирпичом в руках, а Елкин был до сих пор о себе как о мастере очень высокого мнения.

"Надо срочно что-то предпринимать!", — лихорадочно раздумывал Толян…

—22—

… Он мгновенно достал свой обтрёпанный карандаш и начал натужно писать (ударение по желанию читателя) на бумажки… Исписав их до неузнаваемости, Толян спрятал огрызок карандаша и выскочил из-за при горка прямо перед вскипавшим Стёпкой…

Степан не очень любил, когда всякие козлы неожиданно выпрыгивают перед ним из-за пригорка и, на всякий случай, метнул кирпич в голову незнакомцу…

Толян как-то тоже был не особым любителем приёма кирпичей на голову, и увернулся. К несчастью при выполнении этого финта он вступил левой ногой в лужу, подскользнулся, и со всего размаху упал лицом в клумбу декоративных кактусов, которую Степан всегда носил с собой, чтобы успевать понюхать её в минуты опасности…

— От, блин, погодка, разломай твою кочерыжку! — вырвалось у Толяна, — третий раз в лужу наворачиваюсь…

Обомлевшая кучка руководства тупо выпучила умные глаза.

Толян выдернул десятисантиметровый шип из щеки и тихо, но очень отчётливо сказал: "Какой кретин тут поставил это вонючее фуфло!", подошёл к Сягайло и протянул ему листок бумаги.