Время нас подождёт - Ульяна Орлова

Ещё сегодня не пришёл на уроки Колька — вот третья причина, почему я оказался там.

Был у этих ребят такой обычай — курить за школой. Надо сказать, что у нас на территории школы это делать запрещёно. Так вот, вывалились они на улицу, я — с ними, отошли в незаметный глазу угол, который они облюбовали, затянулись и стали обсуждать свои дела. Мне тоже предложили.

— Будешь? — спросил меня Володя Крюков, белобрысый, низенький, с глянцевыми щеками и прозрачными зелёными глазами, командир «хулиганов».

Я замотал головой.

— Чё, от родителей влетит?

Я промолчал, за меня ответили другие.

— Да не, ему не влетит, у него отец нормальный.

Эти ребята, как и все остальные не знали, что я усыновлённый. Об этом знал только Колька, но он никому не говорил, как я и просил…

— Просто не хочу, вот и всё, — ответил я. Почему я обязан оправдываться?

— А кто у тебя папа? — снова спросил Володя.

— Моряк, — буркнул я. — Штурман.

— Тю… — захлопал он глазами. — Врёшь! Сейчас штурманы вообще не нужны — такие навигаторы делают!

— Да ладно тебе, не нужны, а если навигатор сломается! Да и на навигаторах кто сидит? — заспорили парни. Они ничего в этом не понимали, и каждый выдвигал свою гипотезу, а я стоял и молчал.

Потом разговор плавно перешёл на математику, обсуждение учителей и как лучше прогулять контрольную… Потом стали выяснять — на какой фильм пойдут в кино… А мне стало совсем скучно. Я здесь чужой. Они болтали про какого-то только им известного Тёмыча, у которого на той неделе был день рождения, про очередную бродилку-стрелялку на суперновом дорогущем планшете, которого у меня нет и не будет… Фразы они щедро сдабривали такими словами, какими ругался Перец, когда со своими дружками меня лупил. От этого делалось ещё тоскливее.

А ещё тягостно было на сердце оттого, что я не вступился за Юру и промолчал. Согласился, выходит с ними, что профессия у него бесполезная? Нет, я так не считал! Выходит, струсил?

Попытался успокоить себя, что это я просто решил не спорить — не получилось. Будто я отказался от него при всех — вот какое было у меня чувство. Будто предал его, что ли…

Но я не подавал виду. Просто стал думать, куда же подевался Колька, и когда ему лучше позвонить? Или зайти после школы?

Потом из-за угла показался наш сторож, Семён Степанович, и мы рванули в класс.

Вот и всё, ничего особенного, если бы не мой медальон. В классе я увидел, что его нет. Точнее, не нащупал под рубашкой.

Все уроки извёлся — лишь бы никто не поднял его! Как мне его найти?! Это же… последняя память о родителях! Это же… Итак плохо, ещё и медальон этот…

Решил посмотреть на том месте, где мы стояли. Может, он упал, когда мы убегали от сторожа?! Зацепился за майку, и цепочка порвалась, бывает же…

Перед глазами так и стоял аккуратный серебряный овал с тоненькой узорной чеканкой. Мне всегда казалось, что его носила моя мама.

Понятное дело, что я не мог так уйти. И после уроков, с замирающим сердцем, отправился его искать. Дошёл до угла, присел на корточки, стал голыми руками разгребать липкий снег и окурки… Сидел долго и чуть не плакал… Уже потом, нечаянно бросив взгляд в сторону, увидел его в сторонке у железной лестницы, где стоял я с мальчишками… Взял в ладони — холодный, увесистый, маленький овал… Цепочка оборвалась, так и есть, ну да я дома его повешу на веревочку! Сжал покрепче и хотел было его убрать во внутренний карман, как вдруг меня окликнул резкий голос:

— Вот я тебя и поймал!

Потом чья-то ладонь сжала моё плечо, а я сжался сам.

Глава 11.

Ссора.

Нет, это был не Перец, не Гвоздь, не одноклассники, а наш сторож Степан Семёнович. Он давно уже точил зуб на курильщиков, а тут ему попался я. Среди свежих бычков. Я даже не стал сопротивляться от неожиданности.

Конечно, он меня потащил к директору. Волоком. При всех. Впихнул меня в тёплый, большой, уютный кабинет с ярким ковром и бежевыми занавесками — грязного, в снегу, — на этот чистый ковёр, прям в самую середину. А они — директор, завуч и несколько учителей — как раз пили чай и о чем-то спокойно, мирно беседовали.

— Вот он! — торжествующе провозгласил сторож, и все оторвались от своих кружек, и стали смотреть на меня.

Я всё ещё сжимал в руке медальон и молчал.

Они тоже молчали и смотрели на сторожа.

— Нашёл одного из курильщиков, — сказал сторож уже спокойнее и махнул рукой, — а… разбирайтесь с ним сами, а мне работать надо. Я его видел сегодня во время уроков со своей бандой, они там стояли, а после уроков — опять там торчит! Нет бы домой пойти — так ведь совести нет, сидит, ещё в бычках ковыряется! Эх, молодежь…

Он ушёл, и началось.

Они сначала доброжелательно так. Директор у нас молодой, не сердитый, учительница по физкультуре — та ещё дама, может и прикрикнуть, ну да я привык… Вторую женщину — я не знал, наверное, она из старших классов — немолодая женщина, с крашеными чёрными короткими волосами, подтянутая, строгая. И был ещё учитель труда — он у нас как-то заменял уроки, ох, и болтливый мужик! Так вот они говорят:

— Курил?

— Нет, — говорю. — Медальон искал.

Они:

— Хватит смеяться над нами! — устало даже, мол, скорее бы разобраться и по домам разойтись.

— Да не курил я! — возмутился я, а потом решил молчать. Потому как:

— Зачем ты нас обманываешь?

— Раз не курил — то зачем стоял? Просто так? Не бывает…

— Вот совсем просто так? Ладно, допустим… Ну тогда скажи, кто там ещё был?

— Тебе ничего за это не будет!

Та незнакомая женщина все хотела мне прочитать лекцию про поведение в школе. Я молчу. Ну что я им скажу?

Друзей не выдают. Одноклассников — тоже, какими бы друзьями или недругами они тебе не приходились. Есть такое негласное правило. Я в детдоме этому очень быстро научился. И теперь просто уже автоматически, при вопросе — кто? — я замолчал, и больше не произнёс ни слова.

Закончилось всё тем, что меня попросили выйти, а завтра прийти вместе с отцом.

Вот и всё.

Никто не кричал.

Не угрожал.

А я выходил из школы, и мне хотелось плакать. Я шёл домой медленно, стараясь оттянуть тот момент, когда я скажу об этом Юре. Ноги еле двигались, один раз вспомнил про Кольку и только вздохнул: не хотелось ему звонить… Зачем…

Дома уронил рюкзак возле стола, достал дневник и бросил его на стол, на видное место. Они там всё написали, пусть Юра сразу увидит! Чтоб поскорее, не мучаться…

Постоял, подумал и, не раздеваясь, уселся строить трассы для шариков.

Об этом конструкторе разговор отдельный. Его я увидел в нашей библиотеке. Библиотекарша — молодая тётечка, почти девчонка, а у неё двое мелких детей. Они постоянно орут, дерутся и требуют внимания. Так она им притащила шарики. Я когда впервые увидел — не понял, что за башни?! А потом смотрю — дочка её в самый вверх этого сооружения бросает шарик, и он оттуда по желобкам скатывается вниз, да не просто по желобкам, а по извилистым трубочкам с дырочками… Так вот надо построить несколько трасс. А малыши выбирают — какая короче. Так я в тот день часов до пяти вечера с ними возился — такую им трассу построил! Я-то понимаю, что им надо не покороче, а подлиннее, чтоб они за этим самым шариком наблюдали, пока мама работает… Потом рассказал Наташе, а она возьми да купи их мне!

Вот я и сел их собирать. Желобков у меня много, конструктор большой — не наскучит. Строю, а у самого слёзы стоят в горле.

Наташа постучалась в комнату, вошла.

— Миша, иди поешь!.. Ой, а ты чего не разделся?.. Миша!

Я молчу. Чтоб не заплакать. Чтоб не нагрубить.

— Ого, какая красота! — она присела рядом, осторожно провела пальцем по ложбинкам.

— Где Юра?

— Юра ушёл к Валерию Алексеевичу, ну помнишь, который нам с документами помогал.

Вот делать ему нечего! Лучше б не уходил…

— Миш… А …ты чего такой? Вы с Колей поссорились?

Это было выше моих сил.

— Отстань! — резко сказал я и вдруг увидел, какими растерянными стали её глаза. Поэтому отвернулся и сел за стол, стал доставать учебники и тетрадки.

Стояла тишина. Я оглянулся — Наташи не было, ушла. Смеркалось, за окошком падали крупные жёлтые снежинки, и в комнате стало уже достаточно темно — я включил настольную лампу.

«Ну, и чего ты творишь?»

«Да ничего! Уроки учу, не видишь?»

«Миха, кому ты врёшь-то? Себе?! Что ты хочешь, чего ты добиваешься?»

Тут на глаза мне попалась детская Библия. Та же Женщина ласково глядела на маленького Младенца, так же задумчиво и осторожно улыбались пастухи (да, я уже знал, что это пастухи, которые пришли на день Рождение к маленькому Иисусу), да только вот я… был уже другой. Мне хотелось отвернуться и от детской Библии.

В ясельках лежал совсем крошечный Младенец. И у Наташи будет младенец…

А я уже сейчас на него обижаюсь и не хочу его принять, и вообще всячески себе доказываю, что или он, или я… Или не только себе? Или Наташе тоже?! Доказываю, что бросят они меня из-за него, и поэтому хожу обиженным на всех сразу… Хотя с чего я взял?