Время таяния снегов - Рытхэу Юрий Сергеевич

11

Как-то, возвратившись из школы домой, Ринтын увидел около яранги привязанных собак. Это была чужая упряжка. Ринтын хорошо знал всех собак стойбища. "Должно быть, гость приехал", — подумал он.

Мать высунула голову из полога:

— Ринтын, накорми собак гостя.

Упряжка состояла из отборных, но усталых собак: наверно, путь был не близкий. Но кто же гость? Не тот ли самый Таап, о котором часто упоминали и Гэвынто и мать? По их словам, Таап был их близкий друг и лучший каюр на всем побережье от Улака до Въэна. А быть может, и не он. С тех пор как отчим Гэвынто стал председателем колхоза, к нему часто наезжали незнакомые люди, имевшие с ним какие-то дела.

Ринтын накормил собак и вполз в полог. Под меховым потолком плавал густой табачный дым. В нос ударил спертый запах спирта.

Когда глаза привыкли к тусклому свету, Ринтын разглядел незнакомца. Он был в одной набедренной повязке, и его рука лежала на спине сидящей рядом матери. Напротив мотал головой пьяный отчим. Когда отчиму удавалось приподнять от груди голову, он кричал и лез целоваться к гостю:

— Ты мой лучший друг! Таап! Как хорошо, что ты приехал!

Таап слегка отворачивал лицо и тихо говорил:

— Ну, ну… Выпей лучше…

— Ты добрый и хороший друг… — продолжал бормотать Гэвынто, — ты единственный оставшийся у меня друг…

Гость заметил Ринтына.

— Твой сын? — спросил он у Арэнау.

Мать едва кивнула головой: она была тоже пьяна.

Таап пододвинулся к Ринтыну, приподнял ему подбородок и со сладенькой улыбкой спросил:

— Хочешь, чтобы я был твоим отцом?

Ринтыну от этих слов стало так гадко и противно, что он не выдержал, бросился вон из яранги.

В ту ночь он остался у дяди Кмоля. И так каждый раз, когда приезжал Таап, Ринтын уходил. Он не мог без отвращения вспоминать слова гостя: "Хочешь, чтобы я был твоим отцом?" В них было что-то липкое, неприятное, которое трудно стряхнуть с себя.

12

Ринтына давно тянуло поближе посмотреть на этот маленький круглый домик, чем-то похожий на ярангу. Он стоял в двух километрах от полярной станции. Крыша домика была покрыта позеленевшими медными листами, из стен торчали такие же медные шляпки гвоздей. Ринтын вынул нож и поскреб зеленый налет.

— Что ты делаешь, мальчик?

Ринтын выронил от испуга нож.

Над ним склонилась Лена — радистка полярной станции. Как она сюда попала?

Лена нагнулась и подняла нож. Повертев его в руках, она вздохнула:

— Ну что за люди! Разве можно давать таким малышам ножи? Пойдем-ка со мной.

Девушка взяла Ринтына за руку и повела за собой. Ринтын еще не успел опомниться от испуга и покорно последовал за ней.

— Ты знаешь, что этот дом нельзя трогать железными вещами?

Ринтын помотал головой.

— Потому его далеко и выстроили, чтобы поблизости никакого железа не было. Называется дом — магнитная обсерватория. Запомни это, мальчик, раз и навсегда.

Ринтын молча кивнул.

Они шли вдоль замерзшей лагуны, мимо вылезших на берег, занесенных снегом льдин. Можно было удрать по льду, но Лена крепко держала за плечо Ринтына.

— Хорошо, что не увидел тебя Анатолий Федорович… Он бы задал тебе! — не то шутя, не то серьезно сказала девушка.

На полярной станции Лена провела Ринтына в свою комнату.

Мальчик остановился на пороге, пораженный необыкновенной, никогда не виданной им чистотой. Вдоль одной из стен стояла узкая железная кровать — вся белая, а у противоположной стены стоял деревянный, покрытый белым чехлом диван. На него и усадила Ринтына Лена.

"Когда я встану, на белом, наверное, останется грязное пятно", — думал Ринтын, разглядывая висевшую на стене фотографию толстощекой девочки.

— Это я маленькая, — с улыбкой сказала Лена, перехватив взгляд мальчика. — Похожа?

— Да, — ответил Ринтын, не находя никакого сходства между фотографией и самой Леной.

Девушка взяла стоявшее на столике зеркало и начала расчесывать свои мягкие и тонкие светлые волосы. Она видела в зеркале Ринтына и улыбалась ему. Вдруг она нахмурилась, подошла к мальчику и, дотронувшись белым пальцем до его щеки, спросила:

— Ты сегодня умывался?

— Нет, — ответил Ринтын.

— А почему?

— Теперь каникулы, — удивился непонятливости девушки Ринтын. — В школу не ходим.

Лена задумалась. Видно, она не ожидала такого ответа.

— В таком случае раздевайся, и пойдем мыться, — сказала она.

Ринтын похолодел от ужаса. Как же это — раздеваться?

— Ну что? Снимай кухлянку, — сказала девушка, держа в одной руке полотенце и мыло.

— Я лучше пойду домой, — тихо сказал Ринтын.

— Нет. Пока я тебя не помою и пока ты мне не пообещаешь умываться каждый день, не отпущу, — решительно объявила Лена и стала около двери.

— Я раздеться не могу… У меня рубашки нет, — еле слышно пролепетал Ринтын. У него даже слезы навернулись на глаза.

Лена присела перед ним на корточки.

— У тебя нет рубашки? А кто у тебя отец? Не Гэвынто ли? — спросила Лена, и ее лицо помрачнело.

Ринтын уже давно замечал: стоило когда-нибудь в разговоре упомянуть отчима, как на него оглядывались, и в этих взглядах Ринтын ясно видел жалость. Он слышал, что в колхозе по вине отчима плохо идут дела. Приезжали районные начальники в кожаных пальто и подолгу сердито говорили с Гэвынто. В стойбище среди членов артели чувствовалось какое-то напряжение, все чего-то ждали…

Лена принесла большой зеленый таз с водой.

— Теперь снимай, брат, кухлянку. Не стесняйся.

После мытья Лена вытащила из чемодана белую блузку с широкими рукавами и стеклянными пуговицами. Девушка обрядила Ринтына в блузку и подвела к зеркалу. Из зеркала на него смотрел незнакомый мальчик в нарядной белой рубашке с пузырчатыми, как у уккэнчина,[9] рукавами. Ринтыну раньше никогда не приходилось носить что-либо подобное. Материал, из которого была сшита блузка, был какой-то особенный, гладкий, как будто по телу мальчика потекли прохладные, приятные струи.

Девушка ножницами подправила Ринтыну волосы и, полюбовавшись на него издали, сказала:

— А теперь можно пойти покушать.

В большой столовой, которую полярники называли кают-компанией, за длинным обеденным столом сидели несколько человек. У окна, в конце стола, загораживая широкой спиной свет, сидела очень полная женщина с напудренным лицом и накрашенными губами. Ринтын ее узнал: она несколько раз приходила в стойбище, и все называли ее женой начальника полярной станции. "Точно кровь пила, — подумал Ринтын, взглянув на ее губы. — А лицо как у пекаря дяди Павла".

— Леночка, опять опаздываешь, — сказала толстая женщина. — Анатолий Федорович где?

— Анатолий задержался в обсерватории. Обещал скоро прийти, — ответила Лена. — А это мой маленький друг. Как тебя зовут, мальчик? — обратилась она к Ринтыну.

— Ринтын…

— Какой хорошенький! — всплеснула руками жена начальника. — Вот уж не думала, что чукчи могут быть такими симпатичными!

Лена посадила Ринтына рядом с собой. На столе было много вкусных вещей. Глаза у мальчика разбежались: всего, что здесь было наставлено, он не только никогда не ел, но и никогда не видел.

Вошел Анатолий Федорович.

— Смотри, Толик, какой у Леночки гость, — сразу же обратилась к нему жена начальника полярной станции.

Лена, искоса поглядывая на замиравшего от страха Ринтына, рассказала, как она его застала с ножом у домика магнитной обсерватории.

Когда отяжелевший от непривычной еды Ринтын слез с высокого стула, к нему подошел Анатолий Федорович и, подавая руку, серьезно сказал:

— Будем друзьями, Ринтын.

Ринтын почти каждый день стал бывать на полярной станции. Если Лены не было дома, в ее чистенькой маленькой комнате, мальчик знал, куда идти: в радиорубку. В комнате, наполненной писком и таинственным миганием зеленых огоньков, Ринтын чувствовал себя в другом мире, на перекрестке невидимых путей, где навстречу друг другу со всех концов земли мчались новости на непонятном, птичьем языке. Ринтын любил слушать Москву. Почему именно Москву, он и сам не мог бы сказать. Просто однажды Лена включила приемник, и, когда комната радиорубки наполнилась звоном кремлевских курантов, она сказала: