Российский колокол №3-4 2017 - Коллектив авторов

Авторское слово современных фантастов (на материале романов И. Белогорохова «Милиционер социума» и С. Лукьяненко «Застава»)

Что такое авторское слово? Зачем автор обращается к нему? И может ли обычное слово стать таковым? Эти вопросы возникают при прочтении книги Ивана Белогорохова «Милиционер социума» (1).

Скажем сразу, что мы не будем рассматривать лексемы, изобретённые автором без опоры на канонические слова, хотя таковые, несомненно, встречаются на страницах романа («орклир», «флорен» и т. п.). Нас интересуют лишь номинации, созданные на базе обычных слов русского языка, поскольку количество словообразовательных моделей, имеющихся в языке, по сути неисчерпаемо. Ведь, думается, такие единицы, как «видеоглаз», «суперсолдат» будут вполне узнаваемы и понятны, однако привлекают внимание читателя в гораздо большей степени, чем базовые аналоги, которых, впрочем, практически невозможно подобрать.

Теперь определимся, как же называть такие слова. В науке нет единого мнения относительно их именования. Чаще всего используют термин «неологизм», хотя он неприменим к подобным единицам именно из-за того, что неологизмы, как правило, являются единицами языка, т. е. закреплены в словарях, а придуманные И. Белогороховым (далее – И.Б.) слова не отражены ни в одном толковом словаре.

Существует мнение о том, что рождённые в творческом поиске слова следует считать потенциальными. Так, исследователем Л. Джоглидзе еще в 1979 году было высказано предположение, что они «…являются реализацией потенциальных возможностей языковой системы» (2). То есть, заполняя лакуны языка, эти словоновшества могут появляться для обозначения чего-либо по необходимости. Однако слова из романа вряд ли могут считаться таковыми по причине того, что если они появились на страницах книги, то это говорит не о потенциальности, а, скорее, о реальности. Да и в язык они не входят, оставаясь уместными лишь на страницах романа.

Отсюда можно сделать вывод, что лексические новации И.Б. могут быть названы окказионализмами, т. е. единицами художественной речи, предопределяемыми изобразительной ореольностью контекста. Образованные по аналогии, они выразительно «богаче» своих узуальных (общеязыковых) собратьев, но не могут использоваться в языке по причине неуместности либо отсутствия самого объекта изображения.

Мы знаем, что в разные исторические периоды авторы всегда обращались к таким словам. «Непромокабли» и «мокроступы» у Н. Лескова, «рыхотелье» и «безъязыкая» у В. Маяковского, «архиважно» и «архинужно» у В. Ленина – это лишь малая часть примеров словотворчества, ставшего визитной карточкой речи указанных лиц.

На страницах книги «Милиционер социума» автор разместил множество словоновшеств, которые часто повторяются. Весьма показательно в плане словообразовательных пристрастий. Характерна для И.Б. словоформа «техномаг»: «…повинуясь силам техномага, каменная крыша под ногами Менга разошлась…» (с.6). Встречаемость данного слова высока, и производные от него «техномагия», «техномагиня» воспринимаются как вполне естественные в контексте. Эта естественность обусловлена не зрительной представляемостью (она весьма условна), а продуктивностью словообразовательной модели-образца. Слово создано способом интерфиксации по аналогии с номинациями типа «робокоп».

Подобных примеров у автора много. «Видеоглаз», «птицеробот», «крысочерви», по сути, созданы по одному образцу и имеют одинаковое строение. Но одинакова ли их образность? Нет. Весьма условные и плохо представляемые, они останутся только в контекстах. Их функция – привлечь внимание читателя. Характеристика таких слов весьма скупа. Так, птицеробот изображён «…в виде четырёхлапой красной птицы с длинным узким клювом» (с.12), а крысочерви – как «…полуметровые создания с телом червяка и крысиной мордочкой» (с.18).

Интерфиксация продуктивна для И.Б. и в плане создания им сложных окказиональных прилагательных. Уместно вписываются в текст слова «лиловоголовый» и «крысоголовый», причём автор, вероятно, намеренно, располагает их рядом, в пределах абзаца: «– Эй! – крикнул лурн, лиловоголовый человекоподобный монстр, чья морда напоминала крысиную» (с.22); «…в весе тело крысоголового существа почти что достигала сотни килограммов» (с.22).

Думается, интересны слова, претендующие на обозначение новых видов оружия и техники. Привлекают внимание номинации с префиксоидом кибер-: «киберангел», «кибермагический узор», «кибермагический барьер» и «киберинформационная сеть». Данный префиксоид позволяет автору сделать ставку на некую научность вновь изобретённых слов, что, впрочем, вполне отвечает требованиям жанра (ср. напр. «…эктоплазматическая пуля пробила защитный кибермагический барьер вокруг техномага…» (с.39).

Показательно слово «ампер-пистолет», оно облекается в «научную» оболочку именно использованием в качестве первой части реальной физической величины. Это слово характерно для И.Б. и встречается неоднократно: «Ампер-пистолет мог не успеть выпустить нужный залп…» (с.19); «Крайт спокойно опустил ампер-пистолет дулом вниз…» (с.19) и т. д.

Использование префиксоидов показательно для фантастики вообще, и книга И.Б. – не исключение: «гипервоздушный пистолет», «суперсолдат», «микросекунда» – эти слова привлекают внимание, но не удивляют. Являясь характерными для жанра в целом, они вряд ли могут считаться экспрессивными образованиями.

А вот находки автора в области создания им сложных слов представляются более интересными. Характеризуя гибкость и другие внешние признаки гуманоида, писатель использует слово «человек-кошка»: «Человек-кошка… довольно заурчал, сделавшись на миг большим котёнком» (с. 45). Видно, что большую роль здесь играют глаголы: «заурчал», «промурлыкал», «прошипел», «промяукал». Конечно, читатель зримо представит образ фантастического существа лучше в сравнении с кошкой, нежели просто увидит незнакомое слово «флорен». Но, чтобы фантастический ореол проявлялся сильнее, он наделяет придуманного гуманоида отличительным качеством «синекожий».

Изображая вампира, писатель применяет слово «зубы-иглы»: «Вампир даже не шелохнулся, только на сером лице расцвела сочувствующая улыбка, а вместо передних резцов бардовые дёсны выпустили кровососущие зубы-иглы» (с.33) (орфография автора – А.А.). Возможно, с точки зрения жанрового своеобразия это интересная находка, а в плане языка данная лексема выразительна именно сочетанием несопоставимых понятий.

Ироническая оценка звучит в словоформе «дылда-эльф»: «– Дурацкий дылда-эльф всё же попал в тебя, приятель…» (с.23). В представлении обычного читателя эльф – существо небольшое, а сочетание с просторечным «дылда» – «человек высокого роста» (3) придаёт ему черты насмешки, что поддерживается метким определением «дурацкий».

Как видно из представленных примеров, при описании фантастических существ трудно обойтись без «новых» слов, однако все они «работают» только в окружении канонических, и образность таких номинаций высока только в контексте. Поиск таких слов автором – всегда трудный процесс, и его успешность зависит от смыслового наполнения окказионального слова и построения по моделям, характерным для русского языка в целом. Словотворчество – не показатель малого словарного запаса, напротив, оно говорит о широком кругозоре творческой личности, способной на многое. Как знать, может быть, создание слова даст толчок развитию науки и, как следствие, появлению самого предмета, как это случилось некогда со словом «робот».

Можно сказать, что для И.Б. окказиональные слова – акт самовыражения, средство художественной выразительности. Их нереальность обусловлена контекстом, в котором такие лексемы обретают «прописку».

Однако всегда ли только вновь образованное слово способно оттенить новые понятия, и вообще, какой встречаемостью оно характеризуется у известных фантастов? Для сравнения мы обратились к роману С. Лукьяненко «Застава» (4), что обусловлено неким сходством общей тематики – проблемы социума, а также объёмом.

Фантастика – благодатная почва для появления окказиональных слов, однако в названном произведении С. Лукьяненко (далее – С.Л.) их меньше, чем у И.Б. Это объясняется простотой языка автора, желанием быть понятнее читателю, что может содействовать расширению читательской аудитории.

Интерес представляют вновь образованные сложные имена существительные («технопасторальность», «наноробот», «псевдоноздря»). Выразительна словоформа «технопасторальность»: «Картина подкупала своей технопасторальностью» (с.145). Словари фиксируют лишь «пастораль» и производное от него «пасторальный» (5), не обозначая форму «пасторальность», что само по себе усиливает новые смыслы. Однако в «сцепке» с техно- слово воспринимается весьма органичным, что видно в расширенном контексте («В железном паровозном нутре было светло – горело несколько газовых рожков – и неожиданно уютно» (с.145). Пастораль – т. е. идиллическое изображение жизни пастухов и пастушек на лоне природы в сочетании с техно- романтично изображает машиниста на своём паровозе. Важна сама картина, фон, и окказиональное производное от «пастораль» (как жанра прошлого) получается образным именно при изображении паровоза.