Обманутые скитальцы. Книга странствий и приключений - Сергей Марков

Лучшая часть города пошла к берегу Зейма, здесь пролегла и главная улица — Глуховская. В Рыльске — в шелесте садов, в соловьином пенье, в дыханье медовом воскобойных заводов — и рос молодой Шелехов. Считают, что он происходил из небогатых мещан, но в одном из шелеховских архивов записано, что мать Шелехова была будто бы рыльской помещицей. Дом, где родился Шелехов, выходил на главную, Глуховскую улицу.

В юности он обучался торговой цифири, сидел у отца в лавке. И не здесь ли его искали вербовщики, когда он, как говорили, скрылся от ненавистной солдатчины? В Рыльске и теперь ходит сказка о Григории Шелехове — будто убежал он от высокого рекрутского воротника, бродил по дорогам, ведущим в Путивль, Дмитриев и Севск, прятался в известняковой каменоломне. Наконец, решил он укрыться поближе к дому, взошел на высокую звонницу Вознесенской церкви, да так и просидел там под черными колокольными языками три дня, пока вербовщики из города не ушли и пойманных рекрутов не угнали.

От солдатчины скрываясь, Шелехов вскорости добрался до Курска, поступил на службу к винокуренному купцу, а винокурнями Курск издавна славился! У купцов-курян занятие одно — вино гнать да соловьев слушать. Вино в ту пору по всей России только одни купцы курили; дворяне в это дело еще не вступали, казенных палат, ведавших питейными делами, не было. Богатели на вине купцы и крепко держались за свои винокуренные права, никому их не уступая. Знай только плати сбор с кубов да особо — подведерные деньги, а вино для всех недорого стоило — рубль восемьдесят восемь с половиной копейки за ведро. Винному откупу свыше покровительство оказывалось; на домах питейных повелено было гербы царские вывешивать, а откупщики даже шпаги носили, будто дворяне какие. Но Шелехову не по нраву была служба у откупщика. Как говорят, он ушел из соловьиного Курска на Волгу, в понизовые города, и уже оттуда подался в Сибирь. Есть слух, что он побывал на границе с Китаем, в бойкой торговой Кяхте. Но на месте Шелехову не сиделось, и вот он добрался до Охотска.

Нерадостный город Охотск! С моря взойти к нему можно только три месяца в году; остальное время залив забит льдами. Протянулся Охотск вдоль песчаной косы, а ту косу все время подмывает Охтой-рекой. Вода да небо да серый крепостной частокол, кресты убогой церкви, ржавые засовы на дверях купеческих лавок. Вот и весь Охотск — город у дальнего студеного Ламского моря. Но дела здесь большие должны быть. Камчатка, Алеуты, Курилы, Алякса — земля Американская матерая, моря богатые — у Охотска под боком. И отселе идти русскому человеку, и на норд, и на ост — как сказали и господин командор Беринг, и Ломоносов, и Никита Шелауров. А на зюйде — богатые земли китайские, и зеленые Филиппины, и прелестные Марианские острова, коих лорд Ансон достигал. Почему мореходы британские на Восточный океан из Лондона взирают? Коломбам российским воды восточные ближе, нежели британцам.

Отважные люди живут в Охотске! И на чем они только не плавают в далекие воды! Балтийский флотский человек, поди, рассмеялся бы, увидев рули на охотских шитиках, лопасть такого руля в полторы сажени длиною. Чудны охотские мореходы — думают, что чем длиннее руль — тем быстрее ход корабля. И не раз бывало так, что рули нарочно наращивали, делали длиннее. И на такой посудине, терпя голод и нужду, неведомых земель достигали. А как сделать так, чтоб руль был обычайным — не короток и не длинен, а в самый раз? Чтоб этого руля слушался корабль? Чтоб мореходы умели правильно курс пролагать, а не шли наугад — как ходят вдоль гряды Алеутской? Как сделать, чтоб в промыслах пушных смысл был, чтобы зверя зря не били? Порядка не было на Восточном океане с тех пор, как Беринг умер. Бог знает что творилось. Купцу, известно, выгода нужна, чиновнику — корысть, а за все отдувается простой русский человек — мореход, передовщик, промышленный. Мошна купецкая длинна, чиновничья совесть — что у волка, а камчадалишке любому одни слезы достались. И купцы промеж себя грызутся — сладу никакого с ними нет: Орехов на Панова идет, Панов — на Устюжанина, Устюжанин — на Сизова… Что хотят, то и творят. Нет руля единого на всех, и все, кому не лень, сей руль и «наращивают», единственно по домыслу скудному своему… В мечтаньях своих Шелехов о всем этом и думал, думал, и говорил не раз и всюду, но каждый раз сначала встречал лишь смех и глумление от старовояжных купцов. Так говорили: пришел в Охотск незнаемый человек, вроде как бы рыльский целовальник, от штофа затычка, курянин, природный соловьятник. В Охотске не соловьи — ветер лютый свистит! Поглядим, как человек сей соловьем запоет! Но приказчика оконишниковского купца все же слушали. На что Лебедев-Ласточкин гордец — и тот Шелехова как-то к себе зазвал. Штоф выставил, пирог рыбник разломил, попотчевал гостя. О том, о сем поговорили. Шелехов хозяина сразу и огорошил разговором о Гренландской компании. По Шелехову вышло, что в Гренландской дальней ледяной земле порядок можно завести. Сказали умные люди, где надо — и по столу даже стукнули, правители ихние компанию утвердили, монополию ей дали, и теперь попробуй чужой человек, сунься в Гренландскую землю! Там все в кулак собрано. А ежели Гренландская компания чуть ли не возле полюса, а Индейская — в Ост-Индии, то Камчатка да Охотск — как раз посередке между ними. Понимать надо! Говорят, что Григорий Иванович так разошелся с этими речами, так Ласточкина пронял, что тот три дня потом из дома не выходил и мечтал, подобно Шелехову… А тут приспело еще происшествие, что на весь мир прогремело, и тот же Шелехов о нем свое понятие имел — Америка жизнь самостоятельную начала, захотела сама державой быть. И сие Шелехов одобрил, сказал греку Пелепонесову: торговать с Америкой будем. Но поскольку оная возвысилась, глядеть особо надо, чтоб в наши воды наведываться часто не начала. Лучше уж мы… в Восточном море.

Вслед за тем Шелехов сказал, что в прекрасной ближней земле Калифорнийской объявились монахи гишпанские, поселения учредили, а поселения ихние — суть миссии.

Лучше с бостонцами американскими коммерцию иметь, чем с темными монахами гишпанскими. Посколь католики в заливе Франциска, в земле Калифорнийской осели — ждать надо в Восточном океане мореходов гишпанских. А они издревле разбойным нравом известны; посему и надлежит в Камчатске и Охотске учредить гарнизоны и смотреть в оба, от пушек не отходить.

Вскорости Шелехов всем и про Кука — мореходца аглицкого обсказал. Вышло, что сего человека лучше всех опасаться должно, потому — упорен и ученей всех и отчизну свою крепко любит. Отечеству своему сей Кук славы великой желает, распространения державы его ищет; россиян на Восточном океане может крепко прижать. Посему российским зевать не должно. Мы тоже не лыком шиты. Измайлов-мореходец Куку, великому плавателю, для его писаний о россиянах на Восточном океане меморию представлял. И сам Кук не без греха оказался, как в юрналах морских пишут. Пали ошибки Куковы прежде всего на американские воды и земли. Взять залив Кенайский на Аляксе. Русским воды эти как залив известны, а Кук их принял за реку и о том весь мир с торжеством оповестил. Ну уж и открыл! Русские до него в Кенаях бывали. Скажи про Куково изобретение Потапу Зайкову — он смеяться будет.

Вор Беньовский еще раз злодейство свое покажет. Честные люди, вроде Бочарова, от вора отстали, вернулись в Сибирь и в Охотске трудятся ныне. А Беньовский, слыхать, подался на Мадагаскар, от французов главном губернатором, и с ним — стыд и срам — двенадцать беглецов большерецких, больше все горлопаны. Там и Чурин — штурман, и холодиловский приказчик Чулошников, и сын протопопа большерецкого Уфтюжанинов, и ссыльный егерский капитан Сибаев… Дикой Мичман где-то вычитал, что Беньовский город и крепость на Мадагаскаре строит, форты возвел, пушки поставил. Мадагаскар-то Мадагаскар, а вперед глядеть должно. Успокаиваться вор Беньовский не будет. Камчатку он хорошо знает и наскажет французам немало об океане Восточном. Посему поспешать надо, — как бы от французов какой шалости не воспоследовало. Беньовский, продажная душа, кроме французов, с Индейской компанией спознался и разное ей предлагал. Да что и говорить — гостей чужеземных вскорости на Восточный океан ждать должно. Аляксу россиянам подобает занять, покуда к ней британцы из Канады не добрались — к тому славная память Гвоздева и Чирикова призывает.

Так говорил Шелехов в Охотске. Вот так курский соловей, — думали купцы, — ведь, пожалуй, поет правильно. Разобраться во всем этом деле надо, подумать, а такой человек заговорить всех может и завлечь в очарование. Подождем!

Наталья Алексеевна, честного охотского купца дочь, уже в очарование шелеховское попала. Как пойдет павой по Охотску — так и норовит мимо оконишниковского дома пройти, а Шелехов своего не упустит — мигом к ней подойдет и в разговор любезный вступит. Штурман Мухоплёв всем мореходам говорит, что Наталью Алексеевну за невесту Шелехова считать пора. Купцы все на Шелехова взирают да ждут, что он еще скажет да чем себя объявит, а тем временем штурмана к нему шастаются и сами в дружбу идут. Мореход из устюжских мужиков, Шошин, ходил к Алеутам и их на карту положил. Как только он чертеж изобрел — шасть к Шелехову — картой хвастать. Господа компанионы — Орехов, Шилов и Лапин — даже в сердце взошли от шошинской дерзости: они-де посылали Шошина на своем корабле, они всему хозяева, и нечего чертеж чужому приказчику казать. А Василий Шошин бороду свою соломенную встеребил и предерзко ответил, что нонешний день Шелехов — приказчик, а завтрашний — сам хозяин. Шилов того не стерпел и давай на весь Охотск вопить, что он здесь один из первых, он план Алеутов составлял и высочайшему двору представил, от него, Шилова, господин Паллас о морской корове прослышал. И про высочайшую награду Шилов помянул — медаль золотую, коей он отмечен.