Пуговицы (сборник) - Ирэн Роздобудько

Из старых приятелей на поверхности остался только Макс, тот самый, с которым мы отдыхали в пансионате после поступления в институт сто лет назад. Он сам нашел меня после того, как диссертация стала притчей во языцех среди телевизионщиков. Я пригласил его поужинать в «Националь».

Когда мы встретились у входа в ресторан, я не узнал Макса. Он здорово изменился, покруглел. Он растерянно топтался на пороге у стеклянных дверей и, едва завидев меня, произнес:

– Ну ты, старик, крутой! Да здесь же бешеные цены!

Меня передернуло. Со времен службы в кинотеатре терпеть не могу разговоров о ценах и деньгах!

– Все будет за мой счет! – буркнул я и толкнул дверь.

Швейцар (кстати, бывший «афганец», с которым я как-то разговорился, а потом давал щедрые чаевые) вежливо нам поклонился, отчего Максово и без того красное лицо пошло пунцовыми пятнами. Я заказал множество вкусных вещей, водки и коньяка. И пока все это несли вышколенные годами обслуживания иностранцев официанты, вдруг понял, что нам совершенно не о чем говорить. Моя голова была забита новым проектом, недоступным для Максового понимания, он же, очевидно, считал меня снобом, недорезанным буржуем и вообще – предателем. Мы выпили по первой.

– О чем твой диссер, Дэн? – спросил Макс.

Я вкратце изложил суть, с каждым словом убеждаясь, что зря трачу время – классовая ненависть так и перла из глаз приятеля.

– Что знаешь о наших? – решил сменить тему я и тут же пожалел об этом. Ибо услышал малоприятные вещи: кто-то спился, так и не сняв ни одного кадра, кто-то уехал на заработки, кто перебивается в бюро ритуальных услуг, снимая похороны и свадьбы… Многие с головой ушли в политику. Оказалось, что я после своего ухода в армию прослыл на курсе героем, обо мне говорили и были уверены, что я геройски погиб.

– Кстати, – как можно непринужденнее сказал я. – А как поживает… та наша кураторша – Елизавета Тенецкая?..

– Она давно уже не Тенецкая, – ухмыльнулся Макс. – Разве ты не знаешь? Она… – Макс назвал известную фамилию одного из лидеров националистической партии.

– Вот как… – чтобы не молчать, произнес я.

– Да, да. Он ведь тогда, оказывается, сидел. А теперь – шишка!

Видя мою полную безграмотность, Макс пустился в длинный политический экскурс.

– Да ты ж, кажется, любезничал с его женушкой, – вдруг хлопнул себя по коленкам Макс. – Ну, да! Помнишь? Вас еще потеряли во время экскурсии. Неужели забыл?

– Что-то припоминаю, – сказал я. – Но смутно… Значит, она теперь домохозяйка?

– Ну ты темный! – возмутился приятель. – Да она же сейчас достаточно известна, особенно в твоих, телевизионных, кругах. О ней много говорили года три-четыре назад, когда ты в своей хацапетовке коров доил. Она ездила в Литву, когда там танки обстреливали телецентр, сняла потрясающий фильм. Да и в Москву к Белому дому тоже ездила. Самые крутые фильмы были, кстати. Талант не пропьешь!

– А что, она пила? – не понял я.

– Да нет, это выражение есть такое, мусульманин ты темный! Дождалась бабенка своего звездного часа. А бабенка, скажу тебе, была то, что надо… Но никто за ней и ухлестнуть не успел: как только тебя в армию забрали, ее и турнули с кафедры. Наши девчонки говорили, что работала она где придется… Чуть ли не подъезды мыла. Вот такие дела.

Мне стало грустно. Я отвернулся от Макса и оглядел зал. В основном в нем сидели постояльцы гостиницы – иностранцы из диаспоры, начинающие «делки» (тогда их еще можно было отличить по ярким пиджакам и толстым золотым цепочкам на бычьих шеях) с девицами, снятыми тут же, в холле. Диаспорцы были веселы, блистали вставными зубами, «делки» ржали, тыча китайскими палочками в рисово-рыбные рулетики, девицы выставляли ноги, хихикали и громко произносили непристойности. Я подумал, что ненавижу все это, что для любви во мне осталось слишком мало места…

– Хорошо тебе… – донесся до меня голос Макса. – Можешь ходить по таким шикарным местам…

Я кивнул. Я пытался представить Елизавету Тенецкую – сейчас. Наверное, солидная дама, известный режиссер, сценарист… Значит, рано или поздно наши дорожки могут пересечься. Но, увы, мне нечего будет ей предложить. Да, я вряд ли подойду.

…Я вернулся домой за полночь. И долго не мог заснуть. Оказалось, я не могу избавиться от памяти. Я помнил все то, что люди склонны забывать. Моя же память не была подобна губке, которую можно периодически отжимать, заполняя новыми впечатлениями. Я помнил все. Каждое воспоминание имело свою кнопку: нажмешь – и пошло-поехало… Мысленно я нажал кнопку с надписью «Август. 1977-й. Лес».

…Перед глазами возник красный огонек сигареты, мигающий во мраке, как око дьявола. Я даже почувствовал во рту привкус дешевого портвейна! И – тягостно-сладкую истому от звука хрипловатого, «раздевающего», голоса. Потом увидел бассейн с облупившимся синим кафелем, смуглое предплечье с золотистым пушком, волну волос… Дальше: запах сена, дождь, барабанящий в крышу сарая. Стоп, хватит!

Я вскочил и вышел на кухню, закурил, глядя в окно. Вот, оказывается, в чем дело было! Она кого-то ждала. Дождалась. Времена переменились, она – на коне. А мое ожидание было смешным, глупым, безнадежным: «Мудрец, я не люблю тебя!» Но почему моя жизнь дала такой сбой тогда, в августе семьдесят седьмого? Я мирно парил над пустыней, а потом самопроизвольно катапультировался на неизвестную местность, в чужую жизнь и побрел по ней, увязая то в крови, то в болоте, то в купонах и купюрах. А ведь я был мальчиком из хорошей семьи. Таким обычно не о чем жалеть, у них все идет по плану до самой старости…

2

Нас было пятеро. В команду я подобрал (почти в буквальном смысле – с улицы) талантливого оператора, которого знал еще по институту, звукорежиссером была моя студентка-старшекурсница, дальше – два водителя и я, выполняющий функции и режиссера, и сценариста, и редактора, и морального вдохновителя. Работали мы, как негры на плантации, но мои ребята зарабатывали хорошо, а наши ролики имели успех и даже побеждали на конкурсах. Я пытался помочь всем, кого встречал на своем пути из старых приятелей. И меня любили. Я это чувствовал. Но старался поменьше тусоваться в обществе в обществе коллег. Обедал только в «Национале», ужинал дома тем, что готовила домоправительница, приходящая два раза в неделю.

Однажды (это было в среду, четвертого ноября), поддавшись на уговоры оператора, я решил перекусить в Доме кино. Погода и настроение мое были отвратными: на улице плотной тягучей массой нависал над домами серый влажный туман, и такой же вязкий смог-сплин забивал легкие изнутри. Я давно не был в Доме кино, наверное, лет пятнадцать или больше. Его внутренний интерьер и меню в ресторане сразу же навели на меня еще большую тоску. Полумрак отдавал нищетой и запустением, а простые восковые свечи на столах скорее говорили о нехватке электроэнергии, нежели создавали романтическое настроение. Но, как ни странно, жизнь здесь кипела. За каждым столом сидели люди, оживленно беседовали, пили и вообще чувствовали себя непринужденно. И вот здесь, именно в тот день – хмурый, вялотекущий – я и увидел Лизу…

Это было, как… Даже не знаю, с чем сравнить то мгновение. Так бывает в триллере, когда в кадре практически ничего не происходит, – показывают интерьер комнаты, камера медленно скользит по картине, висящей на стене, спускается ниже, фиксируя обивку дивана, еще ниже… И зритель уже подозревает, что на полу, посреди великолепия и роскоши квартиры, вскоре будет обнаружен труп, лежащий в ужасной позе, и заранее прикрывает глаза, ибо музыка – нестерпима, а замедленность кадра – неестественна. Вот так и я увидел вначале сережку-капельку, светящуюся в мочке уха женщины, сидящей в противоположном конце зала. Не знаю, почему именно сережку. Скорее всего, она блеснула и ее «зайчик» сам прыгнул мне в глаза. Странно… Лиза и тогда началась для меня с огонька сигареты. То есть вначале был отблеск, светящаяся точка, ослепившая меня. Женщина сидела вполоборота, на ней было элегантное темное платье, туфли на высоких каблуках, густая челка волной закрывала пол-лица. Почему я сразу же понял, что это – она? Вот вопрос, на который я не могу ответить до сих пор. Глупо лгать, говоря, что я остался спокоен. Да, я бы хотел остаться невозмутимым. Но это от меня не зависело.

Я не зря вспомнил триллер – меня обуял настоящий ужас. Оттого, что через столько лет исполнилась мечта – вновь увидеть ее, но еще больший – оттого, что все, что я считал прошедшим, пережитым и забытым, оказалось таким же болезненным, как будто к груди приложили раскаленный кусочек железа. Как я мог непринужденно подойти, заговорить? При моем состоянии это было нереально. Сердце колотилось, ноги ослабели, я просто-таки прикипел к стулу. Две рюмки водки не спасли положение. Раньше я думал, что она должна сильно измениться, растолстеть или усохнуть, и тогда я бы смотрел на нее с сожалением. Но даже в полумраке было видно, что эта женщина – прекрасна, элегантна и так же недоступна. Может быть, черты ее лица заострились, а сеточка легких морщинок занавесила лицо легкой пеленой – не знаю. Я видел совершенно другое. То есть, как и тогда, много лет назад, не мог адекватно воспринимать ее внешность, ибо вокруг существовала некая аура, которая действовала на меня ослепляюще, как и тогда. Мне стало страшно, потому что ничего не изменилось. Более того, разглядывая ее издалека, я вдруг понял, что во всех женщинах, которые попадались на моем пути, искал подобные черты. Я собирал их по крупицам. У одной был хрипловатый голос – и я шел за ним, другая курила, третья – напоминала Лизу ростом и резковатыми движениями… Черт побери, да я же был смешон! И банален, как мальчишка, выбирающий невесту, похожую на мать. Я попытался успокоиться и наконец заметил, что она не одна. Ее приятельница сидела напротив, то есть – лицом ко мне. Они оживленно переговаривались.