Мургаш - Добри Джуров

из богатырей, чтобы родить ему богатырских детей.

Жил в турецком махале молодой бей — стройный, сильный и богатый. У него были самые большие стада в горах, самые лучшие нивы, самые плодородные сады и бахчи. Попросил этот молодой богатый турок руки красавицы, но отказала она ему.

— Я тут господин, — сказал молодой бей. — Не пойдешь сама, по своей воле, пришлю за тобой сейменов[1], возьмут тебя силой.

— Власть твоя и сила твоя, — отвечала красавица. — Силой можешь ты меня взять, но насильно мил ты мне не будешь…

Поднял удивленно голову молодой бей. Не ожидал таких слов от гяурки[2]. Посмотрел на нее, и что-то дрогнуло у него в душе.

— Скажи, а что ты хочешь за свою любовь?

Встрепенулись ласточкины брови. И красавица не ожидала таких слов от властелина.

— Если возьмешь меня на руки и отнесешь на самую вершину горы, то и меня и мою любовь получишь.

Новость разнеслась по селу. Ради любви бей был готов поднять девушку на руках на самую вершину горы, где гуляет холодный северный ветер.

В воскресенье у подножия горы собралось все село. Седые турки, поглаживая бороду и покачивая головой, советовали бею отказаться от затеи: ради чего ломать себе шею?

— Ради любви, — с улыбкой отвечал молодой бей.

Пришла девушка в окружении подруг. Бей схватил ее, поднял на руки и помчался наверх по склону горы. Словно крылья выросли у него за спиной. Но чем выше он поднимался, тем тяжелее становилась драгоценная ноша в его руках.

Один, два, три раза хотел он остановиться отдохнуть, но ловил взгляд девушки, и силы его прибавлялись. Наконец достиг он вершины, поставил девушку на ноги и протянул к ней руки. И тут же свалился замертво. Душа покинула его и полетела в райские сады аллаха.

Неподвижно замерла девушка возле бея.

Люди поднялись на вершину. Увидев мертвого бея, молодые турки пришли в ярость и решили зарубить гяурку. Блеснули ятаганы, а в руках болгар оказались кинжалы и дубинки. Еще миг — и началась бы кровавая битва. Но тут поднял руку самый старый, самый мудрый и почитаемый турок.

— Человек погиб за любовь, — произнес он. — И мести тут не должно быть. Пусть в память о погибшем останется имя этой вершины — Гяурбаир, пусть она рассказывает нашим внукам и правнукам о красоте гяурской.

И стало так, как сказал старый турок… С тех пор вершина называется Гяурбаир — в честь красоты и гордости болгарки…»

Я посмотрел на чистый лист бумаги, где было написано лишь «Здравствуй, Лена!», и спросил себя: а если и она вот так же скажет: «Отнеси меня на руках на самую вершину…»

3

«Здравствуй, Лена!»

Я сжал карандаш, и опять воспоминания унесли меня на семнадцать лет назад…

Мой отчим Колё был чудесный человек. Как и отец, он скитался по свету, но богатство его, привезенное с чужбины, было невелико: фисгармония, несколько карманных часов, два будильника да шотландская волынка.

У отчима было трое детей — Марин, Миле и Цона, я с ними подружился. Особенно с Цонкой. Она была одного возраста со мной, и мы хорошо понимали друг друга.

Отчим никогда не забывал заводить все свои часы, и комната была наполнена разноголосыми «тик-так». Нас с Цонкой завораживали эти звуки, мы забирались на колченогий табурет и подолгу рассматривали часы. Как-то мы взяли один будильник и разобрали его. Нам понравились зубчатые колесики внутри.

— Может, возьмем по одному? — неуверенно предложила Цонка.

— Ага! Какой волчок выйдет из этого большого!..

Через минуту две шестеренки из будильника лежали в наших карманах. А будильник мы бережно поставили на место. Авось никто не обратит внимания на то, что он перестал тикать.

У меня был маленький ножик с кривым черенком, который я каждый день точил на каменной ступеньке. С помощью его я сделал тонкие палочки, надел на них колесики от часов. Получились чудесные волчки, которые подолгу кружились.

Мы играли этими волчками на улице, а соседские ребята нам завидовали и не верили, что дома у нас сколько хочешь таких колесиков.

Чтобы доказать им, что мы говорим правду, пришлось нам с Цонкой принести и остальные колесики. Теперь уже у всех ребят были волчки. В ход пошли и пружины и прочие части.

Наше ворованное счастье продолжалось три дня, пока отчим находился в отъезде. Вернувшись домой, он, как всегда, принялся заводить часы и, разумеется, с первого взгляда заметил произведенное опустошение.

— Цонка! Ты не трогала будильник? — спросил он.

— Не-ет…

— А ты, Добри?

— И я…

Папа Колё нахмурился — лжи он не выносил.

— Пойду отнесу сено корове, а когда вернусь, расскажете мне все, как было.

Цонка заплакала, а я втянул голову в плечи.

— Ну? — спросил вошедший отчим.

Мы признались во всем.

— И хорошие волчки получились? — поинтересовался он.

— Очень хорошие.

— Молодцы, что признались. Порки не будет.

Уже два года я жил вместе с моими новыми братьями и сестрами. Появился в доме и совсем маленький брат, которого назвали Георгием. Все шло своим чередом. Но однажды пришла беда. Заголосили женщины по селу. И наша мама тоже.

Село заполнили войска и полиция. Они увезли с собой, заковав в наручники и связав веревками, многих мужчин, а с ними и нашего отца.

— Мам, почему их увели? — спросил я.

— Потому что они большевики.

— А что, большевики — плохие?

— Нет, хорошие.

— А тогда почему же их увели?

Матери, видно, надоели мои вопросы, и она дала мне подзатыльник. Я взвыл и отлетел шага на три.

На другой день рано утром сельский глашатай ударил в свой барабан. Все мы завидовали ему. Какие красивые палочки носил он за поясом! А иногда даже давал нам подержать эти палочки. Сегодня глашатай был хмур и сердит. Пока он бил в свой барабан, возле него собралась целая куча детворы. У ворот появились женщины. Но никто из взрослых не приблизился к глашатаю. А он тем временем развернул листок, набрал в легкие побольше воздуха и начал нараспев:

— Слу-шайте, селяне-е-е! По распоряжению правительства, все, кто имеет оружие, в течение двадцати четырех часов должны доставить его на площадь перед зданием общины. Кто не выполнит этого распоряжения и не сдаст оружия, будет предан суду как разбойник и преступник!

Глашатай ударил еще несколько раз в барабан и потащился в другой конец села.

У отца имелось два пистолета. Они лежали в сундуке на самом дне. Я испугался, как бы мать не отнесла их в общину, но и разбойниками слыть тоже не хотелось.

Я кинулся в дом. Огляделся.