Пленная Воля - Сергей Рафалович

«На скамьях унылых сквера…»

На скамьях унылых сквераПары вытянулись в ряд…Небо серо, платье серо,Речь тускла, и бледен взгляд.

Вдоль реки, где мгла струитсяИ дневной спадает жар,Протянулась вереницаПовторяющихся пар.

За заводом, в травке хилой,Где скрипя прошли возы,Над болотистой могилойЛьнут к косынкам картузы.

В каждой хате, в каждом доме,Раздвигая темноту,На коврах иль на соломеВижу бледную чету…

В мыслях тайных явь творится:И нежданный гость теперьНезамеченный стучитсяК вам в незапертую дверь.

«Звуков резких сочетанье…»

Звуков резких сочетанье,Скрип наточенных ножей,И жеванье, и глотанье,И невнятный гул речей.

Звон посуды, залпы пробок,Струн назойливый напев,Нежный шепот и бок о бокСмех и брань визгливых дев.

Пахнет дичью, пахнет мясом,Сыром, фруктами, вином,Пахнет гуще с каждым часомИ едой и табаком.

Пахнет женскими духами,И цветами, и весной,И смазными сапогами,И навозом за стеной.

Блещут вольтовые дугиВ белых круглых фонаряхИ злословят на досугеОб алеющих зарях,

Оскорбляют звезды сплетней,Дерзким вызовом — луну,Шипом хриплым — ночи летнейОскверняя тишину.

Так все ярко, так все шумно,Без стыда обнажено,Безнадежно и бездумно,И безвкусно, как вино,

Так бесцветно-ограниченНеба бледного простор,Так уныло-безразличенЗвезд чуть видных тусклый взор,

Так спокойно все забыто,Что сердца гнетет нуждой,Так кругом все сыто, сытоИ любовью и едой…

Эти люди мне не судьи:Не понять им, для чегоВ самоцельном многолюдьеМиру нужно Божество,

И каким незримым чудом,Претворяя в жертву грех,Человек, восстав над блудом,Восстает один для всех…

В мутной луже пьяных оргийЧистый светоч душ угас.Но сквозь пьяные восторгиЧист, как он, я мыслю вас.

Памяти Толстого

Кольцо сомкнулось под землею:Где Достоевский, там Толстой.Один был нашею душоюИ плотью нашей был другой.

Их родила одна стихия,И верил я, что смерти нет,Где гробом стать должна Россия,И быть могилой — целый свет.

И скорбно чту я общий жребийРоссии лучших сыновей,Чей вопль, как вопль толпы о хлебе,Гремит над родиной моей.

Их чту, кто был Россией послан,В ком дух России воплощен,Тот дух, что в мертвый дом был сослан,От мертвой церкви отлучен.

Но осиянный ярким светомЛюбви, отвергшей гнев и месть,Толстой нам был живым заветомВсего, что в нас живого есть.

Кругом деревья стали пнями,Где лес стоял, поля легли,Но врос он мощными корнямиВ живую глубь своей земли.

И было все как в сказке древней,И несуразной и простой,И слился с русскою деревнейВесь мир объемлющий Толстой.

Один блуждая в бездорожье,Он знал, как некогда Христос,Что стало плотью слово Божье, —И это слово нам принес

Из властной тьмы в убогой хате,С признаньем мужа-палача,В слезах Нехлюдова о Кате,Сквозь крик Ивана Ильича,

В словах Акима и Платона,В молчанье потных косарей,И по следам Наполеона,Где смотрит в небо князь Андрей.

И, освятив леса и нивы,Живую плоть цветов и трав,Он жил, познав, чем люди живы,Но умер, смерть не оправдав.

И тщетно сердце жаждет мира:Как победить, рассеяв мглу,Зло жизни — неприятьем мира,И смерть — непротивленьем злу?

Альфонс

Шикарен с головы до пят,Белье — из тонкого батиста,Ботинки узкие блестят,И подбородок выбрит чисто.

Подобран галстук к пиджаку,И тот же цвет носок лелеет,И каждый волос к волоскуПриник — и двинуться не смеет.

Белее снега воротник,И тверже мрамора манжеты,И мил ему в стекле двойникБезукоризненно одетый.

Он строен, статен и высок,Черты и правильны и тонки,Чернеет бровь, и бел висок,И томно-вкрадчив голос звонкий.

И весь он гибок и силен,И обольстительно-нахален,И каждый жест его рожденПритворством пряным женских спален.

Он в долг и спит, и ест, и пьет,И носит в долг белье и платье,Но сам он требует впередОт женщин денег за объятья.

Проститутка

По бульварам в час вечерний,В зимний сумеречный час,Ты проходишь в толпах черниИ, маня, глядишь на нас.

Ты приходишь с БатиньолейИль с Монмартрского холма,Где, теснясь, теснят до болиОтсыревшие дома.

И под легкою накидкойС вялой грузностью волаБродишь ты по грязи жидкойОт угла и до угла.

Платье смято, шляпа смята,Тщетно в стан впился корсет,И, поденщица разврата,Ты — старуха в тридцать лет.

Ты привыкла, ты искусна,Ты грязна и дешева,Ты покорна и безвкусна,И грубы твои слова.

И бегу я от позора,Грязь любви в тебе презрев…Ты ж — как знать? — пропойцу-вораЛюбишь нежной страстью дев.

Concierge

В конуре, следя за домом,Желчно штопает чулок.На столе — бутылка с ромом,В клетке — чиж, в горшке — цветок.

В мягких туфлях, в грязной юбкеИ с косичкой позадиХодит, точно фарфор хрупкий,А не груди на груди.

И ворчит и носом водит,Ненавидя всей душойВсех, кто входит и выходитБесконечной чередой.

С раздраженьем постоянным,Зла, как самый злобный пес,Посетителям нежданнымЛжет на каждый их вопрос.

И, гордясь неверной справкой,Точно мстит за чье-то зло,Пожелтевшею булавкойБередит во рту дупло.

Кучу писем спутав гневно,Не отдаст жильцам газет,Фельетонов ежедневноНе прочтя от «А» до «Зет».

А потом пред печкой жаркой,Не жалея бранных слов,С судомойкой иль кухаркойЛьет помои на жильцов.

Злоязычней и лукавейНет породы под луной…Эй, хозяин, — canem caveНапиши над конурой.

Куртизанка

На щеках лежат румяна,И помада на губах.Бровь черна. И нет изъянаВ размалеванных чертах.

Нос под белою полоскойСтал и правилен и прям,И работал над прическойСам Гюстав «coiffeur pour dames».

Платье куплено у Ворта,Шляпа — у Эстер Мейер;От Грюнвальдта мех; от чертаШик осанки и манер.

Разодета иль раздета —Обнажить ее легко;В гости едет без корсета,Через пляж идет в трико.

И с небрежностью лукавойУвлекает за собойВсех, кто вмиг отмечен славойИ вознесся над толпой.

Будь то смелый авиатор,Принц, актер иль журналист,Врач, поэт или диктатор,Милльярдер иль куплетист.

Всем дарит свои улыбки,Блеск искусственный очей,Искушенье тальи гибкой,Живость пряную речей.

Безрасчетно расточаетЖизнь и страсть по мелочам;Но в чужих карманах знаетТочный счет чужим деньгам.

И умеет злой и четкийДать зазнавшимся ответ…Герцогини иль кокоткиНабросал я здесь портрет?

Качели