Забота о себе. История и современность - Галина Иванченко

Но если, как ни старайся, в ближайшем окружении так и не находится человек, с которым можно разделить события своего внутреннего мира?

Для тысяч и тысяч подростков, юношей и девушек, для людей постарше, оторвавшихся от «корней» и так не нашедших новых друзей, ведение дневника становится возможностью хотя бы отчасти преодолеть одиночество. Через дневник его авторы интуитивно открывают в качестве собеседника самих себя, и попутно обнаруживают, что многое в поступках и движениях души нуждается в формулировании, осмыслении, переработке. Это же, впрочем, нам может открыть и общение: «Раскрывая перед собеседником душу, мы вдруг обнаруживаем, что ровным счетом ничего о себе не знаем. И вот приходится возводить здание этаж за этажом, по мере того как мы ведем по ним посетителя» – говорил Андре Моруа75.

Вечный труд, беспокойство, тревога; для кого-то – опасения за свою независимость; для иных – страх, что любовь прекратится, страх быть оставленным, брошенным. Пока человек сконцентрирован на себе, на своих проблемах, эти страхи и не могут прекратится, разве что, вытесненные в подсознание, могут быть заменены другими. Когда же человек выходит за пределы своего Я, все эти опасения оказываются такими маловажными по сравнению с радостью любви, сопричастия, радостью встречи в земной и неизбежно конечной жизни. Когда Другой со своими заботами становится для нас центром мира, мы подспудно ощущаем подлинность собственного существования.

Ирвин Ялом, опытнейший экзистенциальный психотерапевт, пишет о своем удивлении результатами анализа субъективных отчетов пациентов «групп общения». Для описания происшедших с ними перемен пациенты охотно использовали «экзистенциальные категории», несмотря на то что терапевты, проводившие группы, не были ориентированы именно на этот подход. Вот эти утверждения:

• Осознание того, что жизнь иногда устроена нечестно и несправедливо.

• Осознание того, что в конечном итоге не избежать какой-то части жизненных страданий и смерти.

• Осознание того, что какова бы ни была близость с другими людьми, все равно я должен справляться с жизнью в одиночку.

• Встреча с базовыми вопросами моей жизни и смерти, благодаря которой я могу теперь проживать свою жизнь более честно и меньше вовлекаться в тривиальности.

• Осознание того, что я несу конечную ответственность за то, как проживаю свою жизнь, независимо от того, сколько поддержки и руководства получаю от других.

Особо высокую значимость имел последний, пятый, пункт76. Ялом приводит и другие данные, свидетельствующие о том, что в результате эффективной терапии пациент начинает все больше сознавать свою (и ничью иную) ответственность за собственную жизнь. Узнавая больше о близости и об интимности, о том, что́ нам могут дать отношения с другими людьми, человек также обнаруживает и пределы близости, т.е. выявляет, чего он не может получить от других людей.

Мера в заботе о себе и о других

Однако даже в заботе о себе нужна мера. Одним из первых о нравственном и экзистенциальном измерении меры писал Плотин: в своей нравственной жизни субъект только отдает дань нравственным императивам, не исчерпывая себя в них. В этом и проявляется универсальный характер принципа «справедливости» – воздаяния «каждому по достоинству» (kat`axian), соблюдения некоторой «меры», препятствующей всякой чрезмерности в притязаниях и избыточности в самоотдаче. Отношение к своему Я колеблется в широком континууме между глубоким равнодушием и «больной совестью» (избыточным, навязчивым вниманием к мелочам, приводящем к забвению главного) в заботе о себе (подробнее на этом мы остановимся в главе 7).

Аристотель во второй книге «Эвдемовой этики» подвергает анализу структуру добродетели как устойчивого состояния, «при котором люди совершают прекрасные поступки и благодаря которому лучше всего предрасположены к прекрасному, а прекрасное и наилучшее – это то, что согласно с правильным рассуждением, оно же есть середина между избытком и недостатком для нас, нравственная добродетель неизбежно поэтому должна быть серединой, сообразной с каждым отдельным человеком…»77. Установив, что во всем непрерывном и в делимом имеют место избыток, недостаток и среднее, философ находит крайности и середину в нравственных качествах людей:

гневливость – бесчувственность – кротость

мотовство – скупость – щедрость

бесстыдство – робость – стыдливость

необузданность – нечувствительность – благоразумие

и т.д.78

В третьей книге Аристотель подробно рассматривает отдельные добродетели (смелость, целомудрие, щедрость и т.п.) и пороки, всюду находя ту же общую картину.

Противоположность между серединой и крайностями, замечает Аристотель, ярче выражена, чем между крайностями. На первый взгляд это выглядит парадоксально, однако находится логичное объяснение: поскольку «в середине есть своего рода вершина», незаурядные в хорошем смысле люди находятся «посредине между крайностями»; кроме того, «среднее не смешивается ни с одной из крайностей, те же частенько сходятся, и бывают порой люди трусодерзки, либо в чем-то небрежны, в чем-то скупы, и вообще в дурном смысле незаурядны»79.

Михаилом Эпштейном в работе «Стереоэтика. Двойственность добродетели и “алмазно-золотое правило”» обосновывается представление о моральном поступке не как о единственно возможном действии, но как о лежащем в подвижном континууме между двумя добродетелями – например, мужеством и благоразумием. В схеме, приводимой им, по краям лежат два порока, а в середине – две добродетели (в отличие от аристотелевской схемы, где добродетель понимается как середина между избытком и недостатком, например, благородство между кичливостью и приниженностью):

безрассудство – мужество – благоразумие – трусость

расточительство – щедрость – бережливость – скупость

бесстыдство – прямота – скромность – ханжество.

В языке, добавляет М. Эпштейн, нет слов и понятий, чтобы точно центрировать добродетель, но есть дополнительные пары понятий, между которыми остается большой промежуток для свободных действий, – нравственный континуум доброго: между щедростью и бережливостью, между жизнелюбием и воздержанием и т.д.80. Стереоэтика – это попытка совместить разные моральные проекции одного поступка: так, если он приближен к благоразумию, он опасно граничит с трусостью, а если отвечает требованиям мужества, то близок безрассудству. В этой двойной системе координат невозможно найти «золотую середину», раз и навсегда установленный оптимум, но и нельзя не искать.

В «алмазно-золотом правиле», сформулированном М. Эпштейном, совершенство нравственного поступка создается, с одной стороны, универсальностью морального действия, а с другой стороны, его уникальностью:

Делай то, чего могли бы желать все, включая тебя, и чего не мог бы сделать никто, за исключением тебя 81.

Лучшее действие, таким образом, – то, которое согласуется с потребностями наибольшего числа людей и с возможностями наименьшего. Но, соответственно, и лучшие отношения – те, которых могли бы желать все, и которые могут реализовать немногие (в пределе – никто, кроме тебя). Ты нужен и себе, и своим близким в своей уникальности, в своей неповторимости. Заботясь о себе, ты развиваешь эту свою уникальность и неповторимость – но тем самым ты и увеличиваешь свою способность оказаться полезным другим людям и заботиться о них. И наоборот.

В таком отношении к другим людям заложены и внимание к ним, к их потребностям, к их боли; и внимание к себе, к уникальности своего Я, к развитию этой уникальности; а также и постижимость отношения (как рациональная, так и интуитивная). Рассмотрим далее вкратце, какие свойства присущи отношениям, лучшим из возможных.

Приземленность и функциональность как главные, по Канту, недостатки отношения к другому, имеют своей противоположностью возвышенность (трансцендентность) и нефункциональность. Ярким примером нефункционального отношения с античных времен является дружба. Именно дружбе Аристотель посвятил две книги своей самой большой работы по этике, где дружба предстает как полное и совершенное выражение моральной жизни. В дружбе греки видели совершенную форму любви, сообщество, в котором каждый видит в другом свое второе Я и ведет себя по отношению к другому как к самому себе. Аристотель утверждал, что даже семейная привязанность является формой дружбы и что самая естественная дружба – это дружба между мужем и женой, которая делает брак совершенным82. Как все прекрасное, полная и совершенная дружба редка и трудна и ее невозможно встретить на каждом шагу; но даже самые незначительные проявления дружбы придают повседневной жизни спокойную и приятную тональность, которая компенсирует многие из ее трудностей83.