Записки социальной психопатки - Фаина Раневская

Увы, министр кинематографии Иван Большаков был резко против ее участия в фильме. «Семитские черты Раневской очень ярко выступают, особенно на крупных планах. — писал он курировавшему культуру секретарю ЦК Щербакову. — Утверждать Раневскую на роль Ефросиньи не следует, хотя Эйзенштейн будет апеллировать во все инстанции».

В итоге Ефросинью сыграла Серафима Бирман, у которой, кстати, была не менее семитская внешность. А Раневская, которая конечно ничего не знала о суете вокруг ее кандидатуры, смертельно обиделась на Эйзенштейна.

Впрочем, их отношения скоро наладились — Раневской объяснили, что режиссер действительно ничего не мог сделать. Но о несыгранной роли она жалела всю жизнь.

В эвакуации Фаина Раневская снялась в нескольких фильмах, но к сожалению ни один из них и близко не дотягивал до «Ивана Грозного».

Первой была картина Леонида Лукова «Александр Пархоменко», снятая в 1942 году. Раневская играет там тапершу, о которой в сценарии была всего одна строчка: «Таперша играет на пианино и поет». Но конечно она как обычно доработала и углубила роль — таперша вышла похожей на постаревшую Веру Холодную, она курила, грызла леденцы и здоровалась со знакомыми гостями. И зрители запомнили этот фильм в общем-то только благодаря поющей Раневской.

Потом была роль тетушки Адель в картине Сергея Юткевича «Новые похождения Швейка». Ну и наконец короткометражка Владимира Брауна «Три гвардейца», где она сыграла директора провинциального музея.

Последний фильм чем-то не угодил властям и много лет пролежал на полке, что очень жаль, потому что хотя он ничего особенного из себя не представляет, роль Раневской там очень яркая, и она наверняка бы пополнила коллекцию ее крылатых выражений несколькими фразами. Например: «Там, в семнадцатом веке, трое. Они спят!» или «Пожалуйста, огонь!»

Дмитрий Шостакович подарил Раневской фото с надписью: «Фаине Раневской — самому искусству».

Познакомил их Михаил Ромм. Было это в 1967 году, когда Шостакович, переживший и годы травли, и вынужденное вступление в партию, был уже признанным гением и корифеем советской музыки. Раневская ужасно стеснялась, чувствуя себя неловко рядом с таким великим человеком, и решилась только сказать ему, что ее потряс его восьмой квартет. На следующий день Шостакович прислал ей пластинки с записями всех своих квартетов. А она записала в дневнике:

«Маленький, величественный, простой, скорбный.

Ужасно понравился.

Скромный, знает ли, что он — гений?

Нет, наверное».

Снова они встретились в больнице, куда Раневскую положили с диабетом. Разговорились, нашли общие интересы и постепенно подружились. Беседовали о музыке, о Пушкине, вспоминали войну. Раневская потом написала: «.Я рассказала ему, как мы с Ахматовой слушали знаменитую «Ленинградку» в Ташкенте, в эвакуации, как дрожали обе, слушая его гениальную музыку. В ней было все: было время наше, время войны, бед, горя. Мы плакали.»

В ноябре 1941 года из осажденного Ленинграда в Ташкент эвакуировалась Анна Ахматова.

Спустя много лет Раневская писала: «В первый раз, придя к ней в Ташкенте, я застала ее сидящей на кровати. В комнате было холодно, на стене следы сырости. Была глубокая осень, от меня пахло вином.

— Я буду вашей madame Lambaille, пока мне не отрубили голову — истоплю вам печку.

— У меня нет дров, — сказала она весело.

— Я их украду.

— Если вам это удастся — будет мило».

Раневская Ахматову обожала. Об их дружбе, расцветшей в этот «ташкентский период», в ее дневниках написано множество страниц. Кажется, ни о чем больше она не готова была говорить так много и с таким воодушевлением. «Я все время о ней думаю, вспоминаю, тоскую. Мы гуляли по Ташкенту всегда без денег. На базаре любовались виноградом, персиками, — писала она после смерти Ахматовой. — Когда мы возвращались домой, по дороге встретили солдат, они пели солдатские песни. Она остановилась, долго смотрела им вслед и сказала: „Как я была бы счастлива, если бы солдаты пели мою песню“».

«Именно в Ташкенте я впервые узнала, что такое палящий жар, древесная тень и звук воды.

А еще я узнала, что такое человеческая доброта», — написала Ахматова в мае 1944 года, вернувшись в Ленинград.

За то время, что они провели в Ташкенте, Фаина Раневская и Анна Ахматова стали очень близкими подругами.

Ахматова делилась с Раневской такими воспоминаниями, о которых не рассказывала больше никому. О том, как жила, кого любила, о чем сожалела. «Проклинаю себя за то, что не записывала за ней все, что от нее слышала, что узнала!» — сокрушалась потом Раневская в своем дневнике.

Они встречались почти каждый день, гуляли по городу. Но спокойно побеседовать им не давали — Раневскую узнавали на улицах, и за ней бежали мальчишки с криками «Муля, не нервируй меня!».

В дневнике она вспоминала, как злилась и ненавидела эту роль: «Я сказала об этом Анне Андреевне. «Сжала руки под темной вуалью» — это тоже мои Мули», — ответила она. Я закричала: «Не кощунствуйте!»

Ахматова полностью доверяла Раневской и отдала ей на хранение толстую папку с бумагами.

«Я была менее „культурной“, чем молодежь сейчас, и не догадалась заглянуть в нее, — вспоминала Раневская. — Потом, когда у Ахматовой арестовали сына второй раз, она сожгла эту папку. Это были, как теперь принято называть, „сожженные стихи“. Видимо, надо было заглянуть и переписать все, но я была, по теперешним понятиям, необразованной“».

Весной 1943 года Раневская вернулась в Москву. Ехать было еще опасно, но она отчаянно нуждалась в деньгах и торопилась найти работу.

В Москве она поступила на работу в Театр драмы (сейчас Театр имени Вл.Маяковского), а вскоре Исидор Анненский пригласил ее на роль матери невесты в фильме «Свадьба» по Чехову. В этом фильме собрался блестящий актерский состав — Зоя Федорова, Эраст Гарин, Михаил Яншин, Сергей Мартинсон, Вера Марецкая, Осип Абдулов и многие другие звезды советского кино.

Снимали картину в большой спешке, чтобы успеть к сорокалетию со дня смерти Чехова. Раневская по этому поводу ехидничала: «У нас же и из годовщины смерти могут сделать праздник». Впрочем, работу над этим фильмом она вообще называла «моя Голгофа!». Снимали его в голодной военной Москве, по ночам, гримировались под зонтиком, потому что с потолка капало. Даже костюмерных не было, и Раневская с Марецкой шли на съемки через полгорода в длинных платьях, «как две сумасшедшие, сбежавшие из прошлого века». К томе же ее раздражала демократичность Анненского, разрешавшего актерам много «отсебятины».

Но несмотря на все это, фильм получился ярким и забавным, и стал одним из немногих фильмов Раневской, которые стоит смотреть не только ради нее одной.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});