Записки социальной психопатки - Фаина Раневская

В 1938 году Раневскую пригласили перейти в Малый театр, режиссер которого даже обещал невероятное — ставить пьесы конкретно под нее.

Это ли не мечта любой артистки? Не говоря уж о том, что Малый театр был старым, известным, с богатой историей, то есть, так сказать, престижным, гораздо престижнее Центрального театра Красной армии.

Раневская подала заявление об уходе, но его не приняли, а 22 декабря 1938 года в газете «Советское искусство» появилась статья начальника Центрального театра Красной армии батальонного комиссара М. И. Угрюмова о борьбе с «летунами», где тот писал: «Есть у нас и такие артисты, как Герата и Раневская. Где бы они ни выступали, они говорят о своей любви и преданности театру. Однако стоит им получить приглашение из других театров, как они тут же забывают о своей любви и преданности к ЦТКА».

Если руководство театра так надеялось удержать Раневскую, то оно очень просчиталось — она все равно ушла, несмотря на то, что в Малый театр ей после такого скандала путь был закрыт.

Театральное общежитие тоже пришлось покинуть, и в результате прославленная на всю Москву заслуженная артистка Фаина Раневская осталась без работы и без жилья.

Покинув Центральный театр Красной армии, Раневская больше чем на год осталась без работы.

Жить ей тоже было негде, ведь из театрального общежития пришлось уйти. Но здесь старую подругу выручила Павла Вульф, вновь поселившая ее у себя.

Но несмотря на поддержку друзей, этот год был для Раневской очень тяжелым. Видимо, идя на скандал с руководством ЦТКА, она все же не ожидала, что ее после этого не захотят брать ни в один театр. Вчерашняя звезда вдруг в одночасье оказалась никому не нужной.

Она впала в депрессию, избегала людей, не хотела ни с кем говорить. Жила на деньги, выручаемые с продажи своих вещей. Друзья пытались убедить ее, что надо бороться, добиваться, требовать, ходить по инстанциям, но она отказывалась, отвечая, что для нее это противоестественно. К тому же, куда больше чем безделье и безденежье ее угнетала обида — на театр, на коллег, на тех, кто хотел сделать из нее рабыню, и на тех, кто втянул ее в борьбу, а потом не поддержал.

Но конечно эта депрессия продолжалась не вечно. Вскоре к Раневской вернулись силы, и она решила, что если одна дверь для нее закрыта, надо стучаться в другую. И на несколько лет ушла в кино, где ее талант оказался востребован и принес ей уже всесоюзную славу.

В кино Раневскую привел молодой и тогда еще неизвестный режиссер Михаил Ромм.

О котором спустя много лет она напишет: «Ромм. до чего же он талантлив, он всех талантливей!»

Но в 1934 году его «Обыкновенный фашизм», его идеологически выдержанные фильмы «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году», также как и его пять Сталинских премий были еще впереди. А пока он собирался снимать фильм по новелле Мопассана «Пышка».

Увидев Раневскую на репетиции в Камерном театре, он сразу оценил ее талант и в тот же вечер пригласил ее на роль госпожи Луазо. Но приехав на «Мосфильм», она так ужаснулась всему, что там увидела, что попыталась отказаться и сбежать.

«В те годы работать в кино было еще более трудно. «Мосфильм» плохо отапливался. Я не могла привыкнуть к тому, что на съемочной площадке, пока не зажгутся лампы, холодно и сыро, что в ожидании начала съемки необходимо долго томиться, бродить по морозному павильону. К тому же на меня надели вериги в виде платья, сшитого из остатков грубого материала, которым была обита карета героев «Пышки». В общем, я решила сбежать с картины», — писала она в воспоминаниях.

Ромм конечно не дал ей этого сделать, но после окончания съемок Раневская с Ниной Сухоцкой, сыгравшей в «Пышке» монахиню, поклялись, что больше никогда не будут играть в кино.

Несмотря на то, что работа в кино очень сильно отличалась от работы в театре, Раневская быстро освоилась перед камерой и в первом же своем фильме выглядела органичнее всех остальных актеров.

Фильм «Пышка» был немым, а ведь Раневская как раз славилась тем, что блестяще умела передавать характер персонажа через голос и интонации. Что ж, это лишь помогло ей раскрыть другие свои актерские таланты — яркую индивидуальность госпожи Луазо она показала через выразительную мимику, жесты и французскую артикуляцию (вот где пригодилось ее классическое образование). Она даже перечла новеллу в подлиннике и выучила несколько фраз своей героини на французском.

Когда в Советский Союз приехал Ромен Роллан, Горький, у которого он гостил, решил показать ему фильм «Пышка», справедливо рассудив, что французскому гостю будет интересно посмотреть, как в СССР экранизируют их классику. Когда дошли до эпизода, где госпожа Луазо ругает Пышку, Роллан даже на стуле подпрыгнул от восторга. Раневская так выразительно произнесла по-французски слово, близкое к слову «проститутка», что он прочитал это по ее губам. Можно сказать, она сумела «озвучить» немой фильм.

Роллан так расхвалил «Пышку» во Франции, что ее закупили для проката, и она прошла во французских кинотеатрах с большим успехом.

В 1937 году режиссер Игорь Савченко пригласил Раневскую на небольшую роль в фильме «Дума про казака Голоту».

После «Пышки» Раневская поклялась больше не связываться с кино, но с тех пор прошло достаточно времени, чтобы ужас холодных павильонов уже подзабылся, дай с

Игорем Савченко она была знакома еще по Баку. Так что, она согласилась, даже несмотря на то, что в фильме и роли-то для нее не было — режиссер собирался эту роль придумать лично под нее.

В итоге, играла она там попадью. В изначальном сценарии это был мужчина, сельский поп, но «сменить пол» этому персонажу можно было без потерь для сюжета.

Весь эпизод длился всего сорок секунд и назывался «попадья у себя дома». Даже текста не было. На пробах Раневская прошлась по комнате, подошла к клетке с канарейками, сунула к ним палец и засмеялась: «Рыбы мои золотые, все вы прыгаете и прыгаете, покою себе не даете». Потом наклонилась к поросятам и радостно воскликнула: «Дети вы мои родные! Дети вы мои дорогие!» Режиссер крикнул: «Стоп! Достаточно!»

Переснимать не стали — снятый на пробу и безо всяких репетиций дубль в таком виде и вошел в фильм.

В августе 1938 года умер Константин Сергеевич Станиславский. Для Фаины Раневской это было страшное потрясение.

Станиславского она обожала. Называла его «божественным» и считала, что Станиславский для театра — это то же, что Пушкин для поэзии. А учитывая, как фанатично она любила Пушкина, можно догадаться, что это высший комплимент из ее уст.

«Буду умирать, — говорила она, — ив каждом глазу у меня будет Станиславский — Крутицкий в спектакле «На всякого мудреца довольно простоты».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});