Академия мрака - Том Пиччирилли

тогда Сильвия становилась его сестрой: кукольный рот двигался, силясь сообщить нечто попросту неподвластное пониманию.

Рисунок карандашом был сделан на обороте карточки, которую девушка использовала в качестве закладки на странице триста девяносто пять книги Джойс Кэрол Оутс «Сага о Бельфлерах». Калеб всегда хотел прочитать этот роман, но пугали семьсот страниц мелкого убористого шрифта. Карточка выпала из книги, когда Калеб шерстил ее – он дотошно пролистал все тома из походной библиотеки Сильвии, – и бабочкой с одним жестким крылом спланировала на подоконник. К тому времени парню уже снились навязчивые сны о смерти девушки, полные крови и боли, липкие, нехотя отпускающие из своих объятий. Дошло до того, что как-то ночью перепуганная Джоди стала трясти Калеба, умоляя перестать, потому что он жутко скулил во сне. Первое, что парень увидел залитыми испариной кошмара глазами тогда, – ее лицо; ему привиделось, что все черты с него исчезли, осталась лишь черная дыра в самом центре, и Калеб закричал во весь голос, прежде чем осознал, где находится.

– Сильвия, – выдохнул он на излете крика, и Джоди, кажется, не услышала.

Сильвия Кэмпбелл совсем не походила на марионетку, которую парень себе представлял, хотя по какой-то смутной причине Калеб надеялся, что она будет именно такой. В любом случае, он допустил ошибку, проявив умеренность в визуализации, – оказалось, что Сильвия была гораздо красивее его фантазий; столь непохожая на химеру, мучительной поступью волочащуюся через сны! Набросок был подписан «С. К.», карандаш слегка смазался по краям. В стороне от рисунка – еще один лаконичный росчерк: «Это я».

Наконец-то их встреча состоялась. Хоть так.

Плавные штрихи и монохромность графита придали Сильвии реальность, которой прежде Калебу так не хватало. Он вцепился в карточку с такой силой, что и сам испугался порвать или погнуть новообретенное сокровище. Он знал, что угодил в беду; осознал, что слишком часто улыбается, постоянно обводя взглядом контур глаз девушки, держа ее лицо в своих ладонях. Плохи дела.

Она не стеснялась себя. Длинные локоны, черные и закрученные, спадали ей на один глаз. Сильвия улыбалась ему в ответ, в ее нарисованных глазах искрилась какая-то озорная безуминка. Калеб почти мог поверить, что она наблюдала за ним из могилы, взывала к нему.

– Заткнись, – пробубнил он обреченно. Хотел вложить в слово силу, эмоцию, но у него, конечно же, не вышло. Калеб вздохнул слишком громко для комнаты и разложил свои записи, постукивая по колену шариковой ручкой.

Когда Вилли и Роза ушли, Калеб уселся прямо на пол, пытаясь разобраться в противоречивых импульсах под звуки храпа Лягухи Фреда, который во сне крутился и безостановочно шевелил губами – Калебу даже стало интересно, с кем там приятель ведет столь напряженный диалог. Он склонился над спящим, напряг слух – ни слова не разобрать.

Итак, в комнате произошло убийство, но никто не счел нужным Калебу об этом сообщить. Ни желтой полицейской ленты над дверью. Ни официального заявления от декана. Калеб подошел поближе к стене, изучил свежую скверную покраску. Запах, мучивший парня все это время, был слишком хорошо ему знаком.

После того, как его сестра решила (на последней неделе послушничества, накануне принятия окончательного обета) не становиться-таки монахиней, она пошла в социальные работники – в те времена, когда само словосочетание «социальный работник» не звучало полной банальщиной. В ту пору, когда отзвуки войны во Вьетнаме еще не стихли и детишки солдат от азиатских проституток приплывали на лодках в поисках отцов, когда кубинцев держали в клетках в подземных переходах и депортировали обратно к Кастро, когда через Южную Америку в пригороды маршировали эскадроны смерти, а наивные белые девицы считали Гарлем своего рода Меккой для становления черного движения… когда мало кто в принципе понимал, что за чертовщина творится… сестра стала социальным работником. Крэк и СПИД пропитали сам воздух, надрывая ткань мироздания в ожидании последней диско-вечеринки в истории человечества.

Благодаря сестре у Калеба в жизни появился буквально неиссякаемый (и, более того, непрошеный) источник ужасных историй. Она, конечно, не желала брату зла и уж точно не рассчитывала, что он поймет столь много из того, о чем бормотала в перерывах между рыданиями, но даже в пять лет у Калеба уже проявлялась склонность впитывать, подобно губке, человеческую тьму.

В конце концов, однако, он забыл бо́льшую часть подробностей из этих рассказов и стал часто ловить себя на мысли, что это – утрата, что он гонится за мимолетными воспоминаниями и все еще отказывается воспринимать ее в негативном ключе.

Чаще всего, держа Калеба на коленях перед экраном старого телевизора, где крутили мультфильмы, сестра рассказывала о крысах. О том, как они обгладывали бедра беспризорных детей и выедали глаза валяющимся в беспамятстве бездомным. О том, как порой эти твари могли прогрызть еще живому человеку горло и втиснуться в дыру. Но были и другие случаи. Как-то раз сестра пыталась впихнуть кишки в живот какой-то девочки, подстреленной во время ограбления винного магазина на Джером-авеню. Однажды видела застрявшего вниз головой в унитазе младенца, утопленного собственной двенадцатилетней матерью. Один мужчина вышиб своей жене мозги из ружья за то, что та пережарила котлету. А еще сестра рассказала Калебу, что ее изнасиловали трое парней, затащив в зеленый фургон, – после того, как она призналась им, что одно время хотела стать монахиней.

Пасмурным днем, когда Калебу было семь, сестра, накануне уволившаяся с работы в Бронксе и нянчившая его вместо матери, сидела в ванне. Дождь лил как из ведра, барабаня по окнам. В тот день сестра перерезала себе вены – вертикально, по всей длине от запястий до предплечий. Ответственный подход для действительно отчаявшихся – только так и надо с собой кончать. Перед самым концом она вдруг позвала Калеба к себе, оторвав от просмотра телевизора, и попросила прочесть отрывки из Библии. Калеб делал так раньше, пока сестра мылась за шторкой, и даже находил в этом своеобразное детское удовольствие.

Калеб вспомнил алые струи, извивающиеся под водой. Вспомнил, как рванул к ванне и поскользнулся на разбавленной до розового оттенка крови, которую сестра расплескала по кафелю, когда слабым жестом подозвала поближе к себе. Она улыбнулась Калебу, и это было худшим зрелищем в его жизни. В розоватой воде надувались пузыри, кровь походила на сироп, который зачем-то вылили в наполненную пеной лохань. Калеб был босиком, потому и поскользнулся, когда протянул руку и почти коснулся волос сестры.

Картина оказалась столь ясной, что Калебу пришлось широко распахнуть глаза, чтобы вернуться в настоящее. Он тогда был впечатлен размером обнаженной груди сестры, пришел в