Первая вокруг света - Кристина Хойновская-Лискевич

На Барбадосе кончились мои заботы. Добрый дядя — «Навимор» — прислал новую плиту. «Ипполит», начищенный и смазанный, отправился под камбуз. В Сиднее он получил аварийный подвес, спроектированный моим мужем и изготовленный механиками судна «Юзефа Выбицкого». Полсвета обошел запасным. А когда в бурном Арафурском море сломался, я невероятно огорчилась, словно потеряла верного друга и надежного, доброго помощника. В Дарвине купила новый примус — урок не пропал даром.

Работа с «Ипполитом» прекрасно занимала все вечера, которые по программе должны были посвящаться отдыху и культурным развлечениям. Иногда я так уставала, что засыпала, едва приняв горизонтальное положение. Над головой у меня всю ночь горела лампочка, чтобы, вскочив неожиданно на ноги, мне не пришлось вспоминать со сна в темноте, где я нахожусь.

Вообще-то долгие вечера входили в мою программу. Я предпочитала поздно ложиться, иногда на рассвете, и поздно вставать. Правда, из-за этого я пропускала утреннюю обсервацию звезд, но зато максимально сокращала время безлюдных ночных вахт «Мазурки». Я надеялась, что при дневном свете меня заметят на появившемся вдруг судне. Ночью я полагалась на личную обсервацию. Солнце над горизонтом прогоняло меня с койки, сколько бы я ни проспала: нужно было погасить свет внутри и огонь на топе. Одним из неукоснительных правил, действовавших на «Мазурке», была максимальная экономия электроэнергии. В основе его лежала обыкновенная лень: чаще, чем через день, мне не хотелось перекидывать парусные мешки из форпика, чтобы добраться до зарядного агрегата. Последующим моим действием было получение первой линии положения по высоте Солнца. Мне всегда было чрезвычайно интересно знать, на сколько я продвинулась на запад после последней обсервации накануне.

Эту операцию я выполняла с особым благоговением не только потому, что испытывала набожное уважение к моему секстанту, но еще и потому, что волны атлантического пассата вытворяли чудеса с «Мазуркой» и со мной. Я вытаскивала из-под штурманского стола массу коробочек, чтобы уплотнить ими главную — кассету с секстантом. Установив их рядком на полу, брала затем кассету и обкладывала ее спальным мешком на койке. На этом начальный этап завершался. Теперь оставалось только повесить на шею секундомер, открыть кассету, еще перехват левой рукой, правой — и секстант мой. Затем пол-оборота, еще пол-оборота и, отпихиваясь от пляшущей яхты локтями, спиной и чем придется, кроме секстанта, я доходила до трапа. Вытянутой рукой цепляла карабин страховочного пояса за трос на палубе и поднималась наверх. К счастью, секстант можно было держать в одной руке, так что другой я нащупывала для себя место на крышке люка. И начинала ловить солнце — от двух до пятнадцати минут, что зависело от волнистости горизонта и проказ на волне «Мазурки». Затем осторожно спускалась вниз, записывала показания лага и секстанта. Упаковывала инструмент и все коробочки обратно, проверяла время по хронометру. Теперь можно было приступать к счислению и вычерчиванию позиционной линии.

Астронавигация — самый надежный способ определения местоположения.

 Так я забавлялась не менее двух раз в день. Во время полуденной кульминации светила и вечером при звездах заседание на рубке обычно затягивалось. Кульминация вознаграждала за это простотой счисления и первой правильной позицией. Получив вторую по звездам, я размышляла некоторое время о расстоянии до цели и над действием течений. Если судить по лоцманским картам и лоциям, то скорость Канарского и Экваториального течений в марте и апреле не должна превышать одного узла. Однако превышала. Это было и хорошо и плохо: вместе с северо-восточным пассатом течения подгоняли «Мазурку» к цели, но одновременно увеличивали и без того сильное ветровое волнение. Яхта кланялась во все стороны, и чтобы удержаться на ногах, мне требовалась ловкость циркачки и фигуристки, особенно для передвижения по всегда мокрой палубе. Тщательно отлакированная, она превратилась в прекрасный искусственный каток. Чтобы было не так скользко, я настелила на палубу старые газеты, и яхта стала похожа на большую мусорную кучу. Но мне стало легче. В Кристобале на лаковое покрытие я настелила материал, напоминающий наждачную бумагу, не очень элегантный, но зато нескользкий.

Совершив утренний навигационный обряд, я выходила на палубу проверить такелаж, подруливающее устройство и паруса. Все, что отвинчивалось, было завинчено еще в Лас-Пальмасе.

Но зло не дремлет, и провисшая ванта уже не раз грозила неприятностями. Мачта и паруса — мой главный движитель, и только стопроцентная его исправность могла гарантировать успешное и быстрое достижение цели. Поэтому я старалась незамедлительно ликвидировать даже едва заметные неисправности. Иное дело, что мой движитель и не требовал больших забот: паруса держались отлично, а сотня игл, взятых в рейс, вернулась обратно неиспользованной.

Яхта осмотрена, курс откорректирован, подруливающее устройство и паруса установлены; наступал час завтрака. Временами это был цирковой номер, мне явно не хватало еще пары рук, чтобы поддерживать хотя бы самое себя. На штурманском столе есть я не смела, стол над двигателем в каюте раскачивался вместе с яхтой, больше стола не было. Нашла себе местечко возле штурманского шкафчика на ступеньке. Спиной упиралась в дверцу, ногами — в койку по левому борту, столом служил пол. Похоже, что случаев применять великолепные скатерти из мазуркиного приданого представится немного.

После завтрака, если оставалось время, наводила красоту. Любая косметичка пришла бы в ужас, увидев, сколько я трачу на себя пресной воды — капельку. Правда, запасов ее мне хватило бы до Барбадоса и обратно — я не рассчитывала тащиться через Атлантику два месяца, но зато твердо верила только тому, что имела в резервуарах. Дождей еще не случалось, чуть покапало раза три, так что дождевую воду я считала пока морской легендой.

В полдень — кульминация, а затем обед, который по составу, способу приготовления и употребления не отличался от завтрака. После обеда — «вытирание носа» «Мазурке». Все дни недели были у меня строго расписаны. Понедельники и пятницы отводились для ухода за мачтой, такелажем и парусами. Еженедельно я обильно смазывала тавотом весь такелаж, жидкой смазкой все подшипники и различными, по моей рецептуре, мазями несчастные, вечно застревающие карабины. Исключение составляли лишь талрепы и скобы — не стоило облегчать им путь к самооткручиванию. Яхта слегка оплывала жирами, на парусах появились пятна и подтеки, но «Мазурке» это шло на пользу. В Сиднее австралийские яхтсмены удивлялись, что я не меняла такелаж: по их мнению, он выглядел как новый. Среды предназначались для ухода за электронными и электрическими приборами. Раз в неделю я заставляла работать абсолютно все механизмы и приборы, даже те, которые в данный момент не были нужны, чтобы они не портились от лежки. По субботам, как хорошая хозяйка, убирала помещения. До Барбадоса я не собиралась устраивать большой стирки, поэтому старалась содержать в чистоте хотя бы кастрюли. Тут я не могла служить образцом, и моя посуда спокойно зарастала грязью. Я пришла к выводу, что на «Мазурке» могут быть только мои собственные микробы, для меня безвредные, поэтому вполне достаточно, если кружки и стаканы будут сверкать чистотой раз в неделю — плыть яхте они все равно не помогают.