За голубым Сибирским морем - Петр Гагарин

— Требование требованию рознь. Можно потребовать от подчиненного так, что он больше и выступать не захочет.

Ряшков махнул рукой и зашагал к себе.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

В МУЗЕЕ

1

В это воскресенье Павел наконец-то пошел в музей.

Первый зал был посвящен истории города. Грибанов шел от картины к картине, смотрел и удивлялся: любовь к прошлому и полное безразличие к настоящему.

Вот картина XIX века. Нарисована великолепная улица. Зелень. Большие дома купцов и промышленников, многоэтажный универмаг. Жизнь города бьет ключом. А вот мазня местного художника. В большой золоченой раме «увековечена» новая окраина города, которую называли Нахаловкой. Рядом другое творение кисти ехидника и злопыхателя — большие пни. Был лес за городом и нет его — картина опустошения.

За годы советской власти в городе вырос огромный мясокомбинат, последнее слово техники. Рядом с ним — заводы: овчинно-шубный, кожевенный; на другой окраине — электромеханический, авторемонтный, машиностроительный. Вместе с заводами выросли большие рабочие поселки с многоэтажными жилыми домами, клубами, школами, детсадами, больницами, магазинами, асфальтированными дорогами, садами.

Преобразился центр города: сметены торговые ряды и деревянные лачуги, на их месте — современные архитектурные ансамбли. В музее об этом — ни слова.

Во втором зале — животный мир края. Интересные экспонаты. Забайкалье так богато зверьем, и все оно представлено. Великолепно! За это можно и спасибо сказать.

Но вот о том, как колхозники создают новые породы овец, — ни слова, о садах мичуринцев — молчок. Почему?

У входа в следующий зал красовалась большая вывеска: «Завоевание Сибири русскими».

Какова роль русских в развитии экономики и культуры Забайкалья — ни слова. Музей ведет речь только о завоевании. На стенах — древнее русское оружие, воинские доспехи, планы «военных кампаний».

Русские землепроходцы вроде только тем и занимались, что налетали на местных жителей, убивали их, грабили и уходили дальше.

А декабристы, где декабристы?

Павел пошел к директору музея.

Из-за стола поднялся высокий мужчина, лет сорока пяти. Блеснула лысина, которую чуть-чуть прикрывали жидкие льняные волосы, прилизанные от левого уха к правому.

— Я Ветков, я. Чем могу служить?

Ресниц почти не видно, лицо выхоленное, самодовольное.

На Веткове был сильно потертый костюм в мелкую серую клеточку, крахмальный воротничок, галстук.

— Недоволен вашей экспозицией, — заявил Павел. — Вернее, не согласен. Решил поговорить с вами.

Он представился и высказал свои замечания.

— Вот как! — как-то артистически удивился Ветков. — Не ожидал. А вы напрасно возмущаетесь, молодой человек, — медленно произнес директор. (Он любил позировать, как бы говоря: «Вот я какой, смотрите»). — Музей — это история. А историю нельзя подкрашивать.

— Но ее нельзя и искажать, перекрашивать. Вы же всех русских землепроходцев превратили в разбойников. Здесь, нет прогрессивной роли русских.

— Может быть, может быть, — перебил Павла Ветков и замолчал. Достав из кармана сигарету, разрезал ее лезвием бритвы, вставил одну половину в мундштук и закурил. Все это он делал не торопясь, привычными движениями, подчеркивая свое спокойствие и непоколебимое положение хозяина.

Павел еле сдерживал себя. И все-таки он сидел и ждал, когда Ветков наконец закурит и заговорит.

— Может быть, среди многих были и добрые люди, — продолжал тот, — вполне возможно, не отрицаем. Но покорение есть покорение, штык есть штык.

— А русская цивилизация? Наши предки принесли сюда свою культуру, она же была значительно выше культуры народов окраин, Не так ли?

— Может быть, пожалуй, и так. Но в чем это выражалось, в чем? Где конкретные доказательства?

— Значит, вам нужны доказательства?

— Вот именно.

— Хотите, чтобы вам принесли их на блюдечке?

— Мы не просим и не нуждаемся в них. Не нуждаемся, — подчеркнуто спокойно сказал Ветков. А потом вдруг внимательно посмотрел на Грибанова и еще тише, осторожнее добавил: — Вы говорите об истории нашего края, и я вспомнил: статья о Чернышевском не через ваши руки проходила?

Павла бросило в жар.

— Да… я сдавал.

— О, дорогой! Я бы на вашем месте об истории нашего края говорил более осторожно.

— Потому что не знаю ее?

— Мм… вероятно, не совсем хорошо.

— Тогда оставим глубину веков. А вот раздел социализма, развитие Забайкалья в наши дни вас устраивает?

— Слабоват этот раздел, слабоват, признаем.

— Не слабоват, его почти нет. Уходите от современности.

— Кое-что, может, мы и не показали, но наш город — это вам не Комсомольск и не Магнитогорск. Согласитесь, это же так?

— Н… нет, не соглашусь! — выкрикнул Грибанов и, непозволительно сильно хлопнув дверью, вышел из кабинета.

2

В понедельник Павел снова заговорил с редактором о давно задуманной статье.

— Опять вы о музее?

— Иван Степанович! Музей — важный участок идеологической работы. Там непорядки.

— Я знаю, Павел Борисович, — не школьник. Но поймите, что в первую очередь нам нужны деловые статьи — из практики заводов, колхозов, клубов, школ. Злоба дня, так сказать.

— Музей — тоже злоба дня.

— А я говорю, музей — не главное. Кстати, вчера мне в обкоме снова напомнили о той ошибке… Но не в этом суть.

Сейчас сеноуборка в разгаре. Выезжайте-ка лучше в район да покажите передовую избу-читальню, ее роль в пропаганде решений февральского Пленума. Вот наша работа. Музей не убежит. Потом.

Грибанов повиновался.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ЗАГОВОР ДРУЗЕЙ

1

В первую субботу июля Грибановы получили квартиру: коридор, кухня, большая комната с балконом. Дом был только что отстроен, в нем не выветрился еще запах извести и краски.

Супруги долго обсуждали, как лучше разместить мебель. Кровать поставили в угол, справа, так, чтобы рядом с нею в недалеком будущем можно было втиснуть кроватку сына. Слева, у самого окна, — письменный стол, около него — диван, посередине комнаты — круглый стол. Не было книжного шкафа — Павел сделал полку. Долго возился с недоделками строителей.

Дверь на балкон прошпаклевана и покрашена, а крючок не закрывается. Пришлось отрывать его и прибивать заново. И шпаклевка полетела. Только это успел сделать, Аня крикнула с кухни:

— Ты посмотри, дверь сама открывается.

Отрезал кусок кожи и прибил к усохшему полотну двери.

Раковину умывальника маляры так завозили масляными красками, что пришлось долго скоблить ее ножом. После Аня терла ее содой. Стала, наконец, чистой и гладкой.

Весь выходной провозились, лишь поздно вечером сели на диван и, уставшие, но радостные, стали любоваться чистотой и уютом своей новой квартиры.

2

Вместе с другими материалами Грибанову принесли от редактора большое коллективное письмо и кучу любительских фотографий. Павел начал было рассматривать их, но помешал Курбатов. Он, как всегда, широко распахнув дверь, шагнул в комнату и сразу же заговорил:

— Ну, братцы, Агриппина Львовна на «Победе» отъездилась!

Люба посмотрела на него, улыбнулась.

— Не ты ли запретил?

Павел тоже поднял глаза, улыбнулся. А Курбатов состроил удивленное лицо:

— Ничего не слышали? Э-э, вы, как всегда, отстаете от жизни. Без отдела информации — никуда. — Он вытащил из кармана плаща блокнот, несколько коротких исстроганных карандашей, повесил плащ и продолжал: — Вот послушайте. В выходной день, то есть вчера, первый секретарь обкома Богунцов был на центральном колхозном рынке.

Люба засмеялась, махнула рукой:

— Понес, понес!

— Да ты слушай, слушай. Эта информация точная. Значит, был на рынке. Говорят, ходил по рядам, беседовал с колхозниками. И вдруг подкатывает «Победа» председателя горисполкома. Оказывается, председательша за свежим лучком пожаловала. Сегодня Богунцов вызывает к себе председателя, спрашивает: «Твой шофер отдыхает?» — «Нет, — говорит, — почему, работает». — «А он же вчера работал». Ну, и дал ему прикурить. Об этом сегодня весь город знает.

— Весь город!

— Ну ладно, Люба, не придирайся к слову, главное — факт. Теперь любой начальник подумает, прежде чем дать машину жене. Правда, Павел?

— Конечно, правильно. Но… на базар съездить еще полбеды. Некоторые на государственных машинах на охоту выезжают, за зайцами гоняются. Вот бы кого проучить еще!

— Проучат, не беспокойся. Богунцов на этот счет молодец, у него не сорвется, — внушительно протянул Курбатов, приступая к работе.

Павел начал читать письмо.