De feminis - Владимир Георгиевич Сорокин

впереди мощные Рублёвские Врата воздвиглись символом благополучия и безопасности. Хаммер подал цифровой сигнал. Бетонные челюсти пропускной пасти разомкнулись. Машина проехала под золотистой аркой Врат с бойницами-пулемётами и башенками автоматических пушек. Дальше начинался совсем другой ландшафт: чистое шоссе, мирные дома с целыми окнами, магазины, школы, аптеки, хорошо одетые люди, патрули рублёвских гвардейцев в красивых белых куртках, с белыми автоматами, рощи сосновые. В ларьках рождественских торговали сладостями, жареными каштанами и миндалём. Разодетая детвора лупилась в снежки. Семейные охранники снежных баб лепили.

Джип подъехал к дому Виктории, ворота в сторону отползли. Возник охранник с автоматом, копия Петра – полный, камуфляжно-флегматичный Семён. К джипу с лаем овчарка бросилась, своих почуяла, хвостом-поленом замахала. Пётр дамам сойти на землю помог.

– Соскучился, Вервольфик. – Виктория овчарку промеж глаз крокодильих погладила, громко зацокала по мрамору крыльца.

Анна едва поспевала.

– С праздничком, с праздничком светлым! – Старорусско-стильная, румяная Анфиса встретила в прихожей, кланяясь и причитая по-бабьи. – Как славно, в храме-то Божьем побывали, помолилися за нас, грешных, милые мои, родные мои, драгоценные!

– Анна помолилась. – Виктория шубу сбросила, потянулась, зевая. – Обед готов? Голодные.

– Готово, родная, всё готовенько!

Вскоре сидели в столовой. Выпили водки, приступили к ухе с расстегаем.

– Я не верю, не верю! – Анна, от водки раскрасневшаяся, золотоволосой головой трясла.

Виктория ела молча, как работала.

– Стерлядки паровой с икорными крутончиками да с капусткой красной? – Пухлоруко Анфиса над столом нависла.

– Потом.

Виктория вышитой салфеткой губы отёрла.

– Пошли, Лю. Сделаешь дело великое.

– Это… знаешь… – трясла головой Анна. – Слов нет! Как во сне…

– Реальность.

– Нет, милая, нет, не верю!

– Поверь.

– Не верю!!

– Молча, Лю. А то застрелю.

Спальня Виктории. Приспущенные шторы. Свечи. Голая простоволосая Анна одиноко на краю постели восседает с ножницами в руке. Дверь приотворяется, пропуская узкую фигуру Виктории в халате шёлка серого. Вошла босая. Только шелест шёлка. Ступая по-египетски, приблизилась. Шёлк соскользнул с изящно-худой фигуры. Развела бёдра прелестные бесстыдно.

Перед Анной возник безволосый лобок и розовая щель. Зашитая крест-накрест. Толстой золотой нитью: ХХХ.

Анна замерла с ножницами в руке. ХХХ завораживал.

– Смелей, Лю!

Скрестив руки на груди, Виктория лицо запрокинула.

Ножницы перерезали верхнюю нить. Среднюю.

Из груди Виктории вырвался стон.

Щелчок ножниц.

И последний Х разошёлся. Отбросив ножницы, Анна стала осторожно вытягивать из плоти перерезанное золото.

И снова стон Виктории.

– Всё… – Анна прошептала и, на колени упав, поцеловала чресла освобождённые.

– Amen! – громко произнесла Виктория.

Отошла от коленопреклонённой, встала перед зеркальным шкафом, развела ноги, положила ладонь на лобок, потрогала свободную щель:

– Свершилось!

Хмельная Анна подбежала, обняла, зачмокала губами, целуя плечи, грудь, шею:

– Хочу! Хочу!

– Нет, Лю, нет… – Виктория легко-изящно отстранилась.

– Любовь моя! – Руки Анны тянулись, оплетая.

Но Виктория резко ладони щитом выставила:

– Нет!

– Что? – Анна раскрасневшиеся губы раскрыла, не понимая.

– Всё кончено, Лю. Ты сейчас поедешь домой.

– Как?

– Так. Пётр отвезёт тебя.

– Нет… Вика… ты шутишь?! Брось! Не пугай меня!

– Я не шучу. – Виктория подошла к комоду, из лаковой шкатулки сигарету извлекла, закурила.

– Вика, милая… – Анна стояла, не понимая, – молодая, златокудрая, с золотистым лобком.

Виктория взяла с комода колокольчик, позвонила. Тут же вошла Анфиса.

– Петра сюда, – приказала Виктория, на Анну не глядя.

Анфиса вышла.

– Виктория… это… что?!

– Это всё, Лю. Трое суток любви. И ты сделала великое дело. Благодарю тебя за всё.

– Вика?!

Вошёл грузный Пётр.

– Петя, эту девушку отвезёшь к ней домой.

– Вика-а-а-а-а! – завопила Анна, к любимой бросаясь.

Но Пётр шагнул наперерез, сгрёб одним движеньем медвежьим, вынес за дверь. За дверью Анна завопила отчаянно.

– Одежда её. – Виктория сигаретой указала.

Анфиса забрала, вышла, притворив дверь.

– Вот так, – проговорила Виктория, бросила недокуренную сигарету в пепельницу, прыгнула на кровать, навзничь откинулась, раздвинув бёдра, вставила себе средний палец во влагалище, ресницы густые прикрыв.

– Да, да, да.

Замерла, себя трогая жадно.

– Не т, нет, нет.

И расхохоталась. И замолотила пятками по простыне. Потом, ноги и руки раскинув, замерла, словно уснув.

Очнувшись, взяла айфон, набрала на три года позабытый номер. Откликнулся мужской голос:

– Неужели?!

– Да, Борис.

– Я не верю.

– Всё позади.

– Всё? Всё?? А золотая клетка?

– Да. Да, да, да!

Расхохоталась, по простыне ёрзая.

– Виктория… божественная… это же было…

– В другом веке.

– Эти три года… господи… они как тридцать лет!!

– О да. Мир изменился, Борис.

– Вы же мне тогда так сногсшибательно отказали! Золотая нить! ХХХ! Вы написали роман?

– Да!

– Великий?

– Да.

– А можно…

– Да!

– А мы с вами…

– Да!

– Когда?

– Хоть сегодня. Хоть сейчас. Где вы?

– Я… мы с Юленькой и Саидом окопались в деревне… в деревеньке… тут, по Калужскому. Милое место, леса. Никого. Уединённость, уединённость… Живу по-деревенски, как Тао Юаньмин. Хризантемы только не выращиваю. Как писал Мамлеев: кур у нас много и дров. Читаем друг другу стихи, созерцаем, ебёмся. Вакцину нам трижды подвозили. Есть два пулемёта… Виктория! Божественная!! Если б я был mokro-блогером, написал бы:

Литры спермы излил по тебе,От фантазмов ночами сгорая.Ты надрезом прошла по судьбе,Скальпо-стилос сгоревшего рая!

Теребя себя, Виктория рассмеялась:

– У вас так, увы, не получится! Послушайте, яркий Boris, скиньте мне на моб адрес вашей деревеньки, я пришлю за вами броневик. Он сперва в Москву заедет, потом к вам. И доставит вас ко мне.

Через три часа и двадцать одну минуту Борис, дважды оросивший освобождённое лоно Виктории, лежал рядом, оплетя её сильными волосатыми руками и ногами и в упор разглядывая лицо:

– Вы похудели. И стали ещё притягательней. И глаза… это невероятно…

– Да. И глаза.

Виктория потрогала его бороду.

– А вы забородатели, поэт.

– Деревенская жизнь! Изба-старуха челюстью порога…

– Жуёт пахучий мякиш тишины.

– Я бы и сейчас проиграл вам! Но вы уже моя!

Он сжал её в объятьях.

– Не душите… признаться, я измождена половым актом… отвыкла.

– Три года без мужчин! Вика! Из вашей воли можно выковать Эскалибур.

– У меня всё горит внутри… новое чувство после воздержания.

– Простите, милая, но я три года изнывал от желания.

– В обществе Юленьки и Саида? Литры спермы?

– Вика, вы не сравнимы ни с кем!

– Хотите ещё меня или послушаем роман?

– Вика, а можно глоток вина?

– Нет, Борис. Категорически – нет! Литература и есть вино. Вино – потом.

– Вы правы. Сохраним остроту чувств.

– Сохраним чистоту чувств. Предупреждаю: как прозаик я взяла псевдоним.

– Это мудро. Мы слушать будем? Вы почитаете?

– Нет, я бы не смогла. Запись только сегодня пришла. Борис, жёсткое условие: без реплик и комментариев. Всё в конце, окей?

– Окей, жёсткая.

– И без пауз.

– Окей.

– Роман большой.

– Прекрасно.

– И мы не выйдем отсюда, пока не дослушаем.

– Готов! – Он нежно ущипнул её сосок.

Она протянула пальцы к лежащему на тумбочке айфону, коснулась. В спальне ожил спокойный и глубокий женский голос:

Виктор ЛьвовЧудовищная война и чудовищный мир

– Oh bien, mon prince. Les Monstrueux Genes et Lucques ne sont plus que des apanages, des чудовищные поместья, de la monstrueuse famille Buonaparte. Non, je vous préviens, que si vous ne me dites pas, que nous avons la guerre monstrueuse, si vous vous permettez encore de pallier toutes les infamies, toutes les atrocités de cet Antichrist monstrueux (ma parole, j’y crois) – je ne vous connais plus, vous n’êtes plus mon ami monstrueux, vous n’etes plus мой верный чудовищный раб, comme vous dites. Ну, здравствуйте, здравствуйте, чудовищный. Je vois que