Книжные контрабандисты. Как поэты-партизаны спасали от нацистов сокровища еврейской культуры - Давид Фишман

Ноеха Прилуцкого расстреляли 18 августа 1941 года. В гестапо знали, что он глава еврейской политической партии и член польского Парламента, и уничтожили его как врага Третьего рейха. Голдшмидт скончался в тюрьме, предположительно — от избиений. Из всех троих больше всего повезло Лунскому. В начале сентября его выпустили из гестапо, и он прямиком попал в только что созданное Виленское гетто[41].

Вильну обесчестили: пропали пять инкунабул из Библиотеки Страшуна, а также древнейшие манускрипты и самые ценные ритуальные принадлежности из штот-шул. Поль и его подручные вывезли их в Германию вместе с восемью ящиками сокровищ из Библиотеки Страшуна, а также ящиками из ИВО и Музея Ан-ского. Немцы продемонстрировали полную, можно даже сказать, убийственную серьезность своих намерений по части «приобретения» сокровищ виленской иудаики[42].

Слухи о разграблении ИВО достигли известного польско-еврейского историка Эммануэля Рингельблюма, который томился в нескольких сотнях километров от Вильны в Варшавском гетто. Воспользовавшись своими связями в польском подполье, Рингельблюм отправил коллеге в Нью-Йорк зашифрованное письмо, в котором сообщал о катастрофе, постигшей ИВО. Письмо Рингельблюма начиналось словами: «Ивуш Вивульский недавно скончался». Это была скрытая отсылка к ИВО, находившемуся на улице Вивульского. Рингельблюм продолжал: «Вы его хорошо знали. Никакого имущества он по себе не оставил. Но в военное время люди теряют даже больше. Вы помните, как старательно он занимался своим делом. Теперь остался один лишь пустой дом. Все его имущество забрали кредиторы»[43].

Рингельблюм преувеличивал. В июле 1941 года из города вывезли лишь небольшую часть коллекции ИВО. Многое осталось. Но краткое посещение Литовского Иерусалима стало для Поля ценным уроком. В Вильне было слишком много еврейских сокровищ, слишком много мест их хранения — все за один рейд не освоишь. Нужно было создать рабочую группу, которая на протяжении значительного времени будет просматривать сотни тысяч книг и документов. Вернувшись в Вильну в феврале 1942-го, ОШР создал такую группу.

А немецкие власти тем временем внесли ИВО в список сорока трех важнейших библиотек на оккупированных восточных территориях, собрания которых представляли особый интерес для рейха. Библиотеки эти подлежали «экспроприации» для пополнения замысленной мегабиблиотеки в Высшей школе Национал-социалистической немецкой рабочей партии (Höhe Schule der Nationalsozialistische Deutsche Arbeiterpartei). В указе от 29 сентября 1941 года упомянуты три виленских хранилища: университетская библиотека, Государственная библиотека Вроблевского (местный филиал Польской национальной библиотеки) и ИВО, коллекция которого оценивалась в сорок тысяч книг и семьдесят тысяч архивных единиц хранения. В указе было отмечено, что виленские библиотеки особо важны для рейха, поскольку пополнят собрания иудаики, гебраистики и католической литературы[44].

То, что Оперативный штаб рейхсляйтера Розенберга вернется в Вильну выполнять эти директивы, оставалось лишь вопросом времени.

Глава четвертая

Интеллигенты в аду

Ноех Прилуцкий стал одним из нескольких десятков интеллигентов — беженцев из Варшавы, которым удалось покинуть город осенью 1939 года: писателей, журналистов, преподавателей и политических деятелей. Однако если говорить о книжниках, не было среди них равных Герману Круку, директору Библиотеки Гроссера, крупнейшей еврейской общественной библиотеки в Варшаве, которую спонсировала организация под названием «Культур-лига». Крук был самым высокопочитаемым еврейским библиотекарем во всей Польше. Он опубликовал несколько десятков статей и брошюр по библиографии и книжному делу, возглавлял библиотечный центр «Культур-лиги», редактировал ее бюллетень.

Крук был пламенным социал-демократом и членом Бунда. Для него библиотеки являлись источниками знаний, с помощью которых рабочие смогут достичь классовой сознательности и создать общество справедливости.

После месяца в бегах, когда он на волосок уклонялся от немецких бомб и пуль и спал на заколоченных железнодорожных вокзалах, Крук прибыл в Вильну и прямо с вокзала отправился в Библиотеку Страшуна и ИВО изучать их каталоги и методы работы. Только после этого он позаботился о жилье и перемене одежды.

Крук отличался цельностью и внутренней дисциплиной и невольно вызывал уважение. «У него была походка капрала» (дослужился до этого звания на военной службе в Польше), «а поскольку голову он держал высоко, то казался более рослым, чем на самом деле». Элегантный изысканный джентльмен, он неизменно начищал обувь и подпиливал ногти, даже впоследствии, в гетто[45].

В Вильнюс Крук прибыл вместе с братом Пинхасом, лидером молодежного движения Бунда, но без жены: она осталась в Варшаве. Организаторы групп беженцев не разрешали брать с собой членов семьи. В Вильне Крук потратил много сил, чтобы выяснить местонахождение своей жены, отправлял ей через польских подпольщиков письма, чтобы помочь с побегом.

Весной 1940 года Круку и его брату повезло: благодаря вмешательству Еврейского рабочего комитета в Нью-Йорке они получили американские визы. Пинхас уехал в США, а Герман все откладывал отъезд, пытаясь связаться с женой. Когда в июне 1940 года в Литву вошли советские войска и она снова была аннексирована, власти прекратили выдачу транзитных виз до Владивостока, а в США можно было добраться только этим путем. Советские чиновники предложили Круку сделку. Он сможет уехать через Владивосток, если согласится стать советским агентом за границей. (Они употребили слово «друг», однако намерения их были очевидны.) Ему вменялось в обязанность вступить в Вооруженные силы Польши на Западе, которые действовали под началом Великобритании, и посылать в СССР сведения о них. Крука хотели направить в польский вербовочный центр в Канаде. Он отказался подписать соглашение, и с этого момента выезд из Вильны ему был закрыт[46].

После начала войны 22 июня 1941 года 44-летний Крук не двинулся дальше на восток. У него уже не было сил блуждать по лесам, выискивая себе пропитание, — по второму разу. Он остался в своей квартире и занялся работой над дневником. В итоге дневник разросся в монументальную хронику злоключений виленских евреев. Когда Крука назначили директором библиотеки в гетто (об этом далее), он по два-три часа проводил у себя в кабинете, диктуя текст дневников секретарше, — она печатала его в трех экземплярах. Если бы немцы обнаружили дневник, Крука бы казнили. Но он не мог бросить писать. Это занятие придавало смысл его существованию: у него была цель. Дневник он называл «гашишем моей жизни». В июне 1942 года Союз писателей Виленского гетто выдал ему премию за дневник, признав его «произведением подпольной литературной