От святого до горемыки - Михаил Жигжитов

После завтрака старуха долго стояла перед иконами, о чем-то упрашивала пресвятую деву-богородицу, Николу-чудотворца и еще каких-то божественных чинов. Помолившись, старуха сердито буркнула:

— Валите в сельсовет, а потом заверните домой. Дадут что, берите, не дадут, не надо — сами наживете, кумуха-черемуха обласкай вас.

Утром Петр зашел в контору.

Увидев его, Алексей Алганаич сердито мотнул головой и отчужденно посмотрел своими узкими пронзительными глазами.

— Ты что это кулаками размахался? — с едва заметным акцентом спросил Батыев.

Сидевший у двери Егор Лисин вскочил с табуретки.

— Мотри, шшанок, чо сделал! Не миновать те тюрьмы! Кулюган несчастный! — с визгом выпалил он, показывая на окровавленные усы и рубаху.

— Тише, товарищ Лисин, не надо волноваться. Давай спокойно разберемся, мы же мужчины, зачем кричать.

— Поневоле заревешь, когда всю морду расхлестал. Хошь бы было за что.

— Сядь, Егор Егорович, успокойся… Ну, товарищ Стрельцов, расскажи, что у вас произошло?

— Я бы его пальцем не тронул, но он нехорошим словом обозвал Веру Малышеву.

— Э, паря, брось трепаться! За отца мстишь… Докуда будешь казнить?.. Я не виноват в его смерти, а ты… всю дорогу грызешь меня… А теперь и до морды добрался, гад, ублюдок!

— Тише, тише, Егор Егорыч, нельзя оскорблять людей. Сядь, успокойся. Давайте мирно поговорим, по-артельски… Зачем заводить вражду между собой?

— Спробуй с этим кулюганом по добру, зашибет где-нибудь.

Лисин медленно поднялся и злобно взглянул на Петра.

— Ладно, стерплю ишо раз… ради памяти твово отца.

Он схватил фуражку и, не распрощавшись, вышел в коридор.

Батыев склонился над грубо сколоченным деревянным ящиком, заменявшим сейф, долго рылся в бумагах, а потом, отыскав нужную ему тетрадку, облегченно вздохнул.

— От тебя-то я не ожидал, Петро, такой выходки. Ты же ведь комсомолец, и вдруг связался с этим стариком, который, охмелев, наговорил неладное, — рассматривая тетрадь и кидая в сторону Стрельцова быстрые, проницательные взгляды, говорил Батыев.

— Понимаю, Алексей Алганаич. — Петр виновато посмотрел на председателя. — Надо же было так случиться.

— То-то же. Ладно, иди работать.

ГЛАВА IV

Бригада Петра Стрельцова получила на складе новенькие омулевые сети, и сейчас рыбаки собрались их красить. Краску приготовили сами по стародавнему поморскому рецепту — насобирали в тайге коренья бадана, просушили и прокипятили их в огромной чаше. Получился красновато-коричневый отвар.

— Ничо, в воде сети отполощутся, раз-другой попадут под ветер, станут розоватыми, — авторитетно заявил Илья Бадмаев, самый старый бригадир в артели.

— А вот я помню, отец в эту краску добавлял купоросу. Толковал тогдысь мне, что краска дольше продержится, правда или нет, дядя Илья?

— Правду баил мужик.

Недалеко от рыбаков колхозные плотники дружно стучали топорами. Угрюмый Елизар, насупив лохматые брови, саженью, сделанной из сучковатой березы, перемерял днище будущего катера и, размахивая руками, что-то горячо доказывал Батыеву.

Алексей Алганаич махнул рукой — дескать, делай, на то ты и мастер — и быстрыми шагами направился к рыбакам. Поздоровавшись, он отозвал в сторону бригадира.

— Не обрадую, Петро, тебя.

— Что такое?

— По рекомендации райкома Федора Бесфамильных направляют на работу в милицию.

— Они сдурели?! Какой же из Федьки милиционер?.. Молчун, девчонок и то боится… А в райкоме они не подумали, с кем план рыбодобычи выполнять?

— Им, Петя, виднее… На заседании правления мы решили вместо Федора назначить Якова Лисина.

— Хм, этого хрена… добавить еще Морковку, и будет бригада ух!..

Морковкой звали в деревне самого ленивого мужика Прохора Морковкина, от которого отталкивались все бригадиры.

— Да-а зна-аю! — досадливо махнул рукой Батыев. — Знаю, Петруха… — Затем, посуровев, добавил: — Не забывай, что тебя старики натаскали по плесам и сделали бригадиром, ясно? Так вот, у тебя в бригаде есть парень, из которого может получиться толк. Вот и готовь из него впрок помощника. Ясно? — Председатель мотнул головой в сторону молодого эвенка.

— Вовка Тулбуконов парень неплохой, но…

— Что — но?

— Горячий, драчливый, а так-то ничо.

— Обомнется… Ну, ладно, я пошел.

Петр посмотрел вслед Батыеву и, покачав головой, проговорил вслух:

— Ох, и дошлый брацкий![16]

Во дворе у бани Вера стирала белье, а рядом на перевернутой старой лодке сидела бабка Дарья и вязала сеть. Взглянув на вошедшего Петра, она всплеснула руками и громко запричитала:

— Ох, кумуха-черемуха, мужика кормить надо, а у меня сумувар потух.

Старуха цветастой копной ввалилась в сенцы и загрохотала ведрами. Переплетаясь с бульканьем переливаемой в самовар воды, гудел ее басовитый говор:

— Мужика раз-другой не накорми — сразу зачнет на соседский стол зрить, а потом, смотришь, и сердчишко туды же переметнется… Мотай потом мокреть на кулак.

Матерый ведерный самовар в ее руках казался игрушечным. Поставив его на земляной пол, она так дунула в трубу, что оттуда со свистом вылетел весь накопившийся пепел.

За обедом бабка Дарья вспомнила свою молодость. Сначала разок-другой всхлипнула, потом спохватилась и сердито ругнула себя:

— Кумуха-черемуха раздери тя, стару дуру! Нюни распустила, будто тебе одной было трудно… Батюшка-то мой был выпивоха! Все пропивал, то ли от горемышной жизни, то ли еще от чево. В четырнадцать лет я уже рослой была, хушь в телегу впрягай, тогдысь мы с братом Федором рыбачили у купца Бочалгина, недалеко от устья Ангары. И верно, крепость же была, кумуха-черемуха! Бывало, на море ишо лед носит, а мы забредем по пояс в воду и тянем невод. Ноги сначала жжет, ажно огнем горят, думаю, пропали ноженьки — отходила, отплясала Дашка. Ан нет! Вечером бежишь на купеческий лабаз, там Ванька-приказчик показывал лизион. Я, греховодница, бывало, насмотрюсь, всякой нечисти, ажно от страха душа замирает. А потом, ночью-то, во сне и реву что есть мочи, на всю землянку. Беда же!.. Башлык у нас был серьезный. Он как рявкнет на меня. Я и рада, что живой человек рядом.

— Не верится мне, чтоб ты, бабушка, чего-то испугалась, — смеясь, проговорил Петр.

— Э, паря, много ли надо ребенку. Кто я была-то.

— Бабка, а что показывали? — полюбопытствовала Вера.

— Рази все припомнишь… давно ведь то было, при царе Миколе… Помню, показывали все чужеземцев — китайцев с длиннущими косами, турок с котелками на голове, а на тех котелках кисточки болтаются, нарядных мериканцев. А те мериканцы-то — народ белый, высокий и откормленный. Видать, богачество ихнее выставляли на вид, много всякого добра было с ними на большом пароходе.