От святого до горемыки - Михаил Жигжитов

— Сволочь!.. Как он назвал!.. а?..

— Петя, не надо!

Все дальше и дальше уводит парня от шумного зеленинского дома. На дворе светло, как днем. Избы и заборы, бани и сараи, раскинувшийся невдалеке Байкал, ощетинившаяся за деревней тайга — все окутано волшебным голубовато-пепельным цветом, исходящим от диска луны.

Петька заботливо одел Веру своим пиджаком и нежно прижал к себе.

Теперь они, словно слившись воедино, слышат биение сердец, не чувствуют под собой ног, будто плывут по воздуху, что ли, на каком-то светлокрылом, похожем на большую морскую чайку судне.

Байкал встретил их приятной прохладой. Недалеко от берега на якоре стоит «Красный помор».

— Едем? — Петька мотнул головой в сторону катера.

Девушка легко запрыгнула в лодку и оглянулась в нерешительности на Петра.

— Садись в корму!

Вера услышала в голосе парня властные нотки и немедленно подчинилась.

Под напором сильных упругих гребков лодка быстро несется к катеру. С каждым взмахом весел черный контур «Красного помора» становится все ближе и ближе. Наконец он вырос с дом, как показалось Вере, и она тревожно крикнула:

— Табань, Петя, табань!.. Лодку разобьешь!..

Причалив к корме катера, парень легко поднял девушку и бережно, словно мог разбить, опустил ее на палубу и вскочил вслед за ней.

— Мне холодно, пойдем в кубрик.

Петр спустился сначала сам, зажег лампу, а потом уже, при тусклом свете, помог подруге.

— Ой, чем только здесь не пахнет! — на переносье небольшого правильного носика сбежались морщинки.

— Пахнет нефтью и рыбой. Привыкай.

Парень утушил лампу, которая, видимо, была без керосина и сильно чадила.

В наступившей темноте мягкие нежные руки Веры обвились вокруг шеи Петра.

— Милый мой!.. Муженек родненький, — услышал парень горячий шепот.

Что-то огромное, ослепительно яркое и радостное полыхнуло и заполнило всю его душу, которая звонко запела самую прекрасную и самую древнюю песню — гимн любви.

Утром Наталья заглянула в кладовку, где в летние месяцы спал сын, там его не было.

«Где же заночевал-то парень?» — тревожно подумала Наталья. В это время хлопнули ворота, и на крыльце послышались знакомые звуки костыля. Дверь неслышно распахнулась, и в избу ввалился Малышев.

— Здравствуй, Наташа.

— Проходи, Сеня.

Бледное помятое лицо Малышева нахмурено.

— Верка не у тебя?

— Нет. Она ко мне не ходит.

— А Петька дома?

— Нету. Вечор у Зелениных сначала выскочила Верка с девчонками, за ними увязался Петька. Потом поднялся какой-то шум во дворе, и Егор Лисин заявился с разбитым носом. А Петька с Веркой больше не появились.

Малышев беспокойно взглянул на соседку.

— Они… черти… не поженились?

— Дело молодое… любят друг друга.

Черные глаза Семена загорелись злобой.

— А мы-то, Наташа, рази не можем любить, а?..

— Об нас, Сеня, какой разговор, — большие голубые глаза Натальи наполнились слезами.

Трясущимися руками Малышев закурил папиросу и растерянно посмотрел на Наталью. Ей стало жалко Семена.

— Может быть, Верка к бабке Дарье ушла, а Петька увалил к Бесфамильным.

— Не-е, их, паря, не проведешь, оне, черти, понимают, что если мы с тобой сойдемся, то ихней женитьбе крышка. Оно ведь ни по евангелию, ни по закону, ни по людской совести не положено такое сожительство… Вот и опередили нас, оставили в дураках… Это ты все тянула… «Погоди да погоди…»

— Во всем завсегда баба виновата. — Наталья тяжело вздохнула, кончиком платка утерла набежавшую слезу и погрустневшими глазами посмотрела на Семена. — На тебе, Сеня, лица нет, зайди опохмелись.

— Это не с похмелья… это… — Семен махнул рукой и заковылял к воротам, потом, о чем-то вспомнив, повернулся к Наталье.

— Корову надо бы подоить.

— Ладно, приду.

На самом краю Аминдакана, в почерневшем от давности, но еще крепком доме живет Верина родная бабка. Высокая, дородная, рыжая. Когда-то голубые глаза поблекли и стали белесыми. На внучкину свадьбу бабка Дарья не пошла. «Из вредности», — как говорит ее зять Семен Малышев.

Она очень крутого нрава, с суровыми, но справедливыми взглядами на жизнь. Бабка Дарья недолюбливает своего зятя и в этот раз резко осудила его:

— Хромой кобель, с ума спятил, Любке в куклы играть, а он ее взамуж вытолкал. Бесстыдный, совести нет. Доберусь до него, втору ногу выдерну. Ей-бог, выдерну!..

Старинная глинобитная печь, которая занимает треть избы, сегодня шипит, дымит, а растопиться не хочет. Бабка Дарья орудует здоровенной клюкой, как медвежатник шестом в берлоге, и по-мужски ругается:

— Ишь, кумуха-черемуха, тожа с норовом, растакут такая.

Наконец дрова вспыхнули. Бабка утерла с дряблого лица пот, пододвинула чугунок с горшком поближе к огню и села на скамью, которая жалобно скрипнула под огромной тяжестью.

— …Наш-то хромой бес, говорят, снюхался со Стрельчихой, вот и не велит Верке гулять с Петрухой… А Петька, почитай, из молодых-то первейший рыбак. Такого парня во всем Аминдакане нет, — разговаривает вслух старуха.

В сенях скрипнула дверь, затопали ногами, и в распахнутой двери показались Вера с Петей.

— Здравствуй, бабка! — поздоровалась Вера, а Петр смущенно мотнул головой.

— Проходите, — пробасила старуха, — легки на помине, я только что вас ругала, кумуха-черемуха.

— Ой, бабушка, родненькая! Мало нас дома ругают, и ты к ним припариваешься. — Вера отступила назад и взялась за дверную ручку.

— Ты куда, сорожка, накопытилась? А? Вот ужо юбчонку-то задеру, да так всыплю! — большое продолговатое лицо старухи сморщилось в доброй улыбке. — Проходите, сукины дети, да раскумекайте старой колоде: куды в экую рань потопали?

— К тебе, бабушка, — Вера хотела еще что-то сказать, но запнулась, застеснялась.

Бабка Дарья нахмурилась и воинственно насторожилась.

— Чо, поди, выгнал?

— Сама ушла… Не могу больше…

— Знаю, девка, все знаю… Кумуха-черемуха затрясла бы твово отца, — старуха тяжело вздохнула и замолчала.

В наступившей тишине весело потрескивали в печке дрова. Вдруг чугунок буйно расшумелся, забулькал.

— Раз пришла, бери ухват, а ты, Петька, наколи дров в избу и баню.

Вера с Петром весело переглянулись и взялись каждый за свое дело.

Завтракали молча. У бабки Дарьи только после пятого стакана густого горячего чая показались бисеринки пота на низком лбу. Утерев раскрасневшееся лицо, она сурово взглянула сначала на внучку, потом на Петра.

— Раз уж поп сдох, дык возьмите бумагу в сельсовете, что по закону женитесь… Знамо дело, у любви стыда не бывает, потому и упреждаю наперед, что без бумаги придете — выгоню, так и знайте… Свадьбу сыграем или в покров, или в михайлов день. Бог простит вас, у одного нет отца, у другой — матери. А мне уж по пути грешить, кумуха-черемуха с ним, с грехом-то.