У железного ручья (Повесть о верном сердце - 1) - Александр Кононов

Скоро бал был в разгаре.

Расторопный торговец прикатил на лужайку бочку пива, его подручный тащил некрашеный стол.

По озеру плыли девичьи венки - их было много; может быть, сегодня ни один из них не потонул.

Хорошо было Грише и Яну в веселой толпе! Бессмысленные лица пьяных попадались еще редко, а все остальные казались друзьями в этот день. И слышалось среди мужиков хорошее новое слово: "товарищ". Хорошо было Грише с Яном... пока не увидели они сердитое лицо Августа Редаля.

10

Лесник закричал сыну - и не понять было, сердится он или шутит:

- Полайдны! Ступай домой, негодник!

Он схватил за руку Яна. Тот не удержался, сказал отцу по-латышски:

- Ты же позволил...

- Я позволил! Я не знал, что тут стрелять будут!

- А я знал?

Этот ответ будто и в самом деле рассердил Редаля. Он схватил сына за руку, и они оба быстро пошли к лесу; лесник шагал огромными шагами, а Ян бежал рысцой рядом с ним. Гриша побежал за ними. Лес дышал влажной прохладой, лучи солнца еле пробивались сквозь листья берез и осин. Так хорошо было в этом зеленом мире, что Редаль незаметно сбавил шаг. Он обернулся к Грише и после минутного раздумья спросил:

- Кто ж там стрелял все-таки? Я-то сам в церковь не попал...

- Барон Тизенгаузен.

- В кого?

- Не знаю.

- Негодяй! - закричал лесник.

Гриша с удивлением поглядел на него: рыжие брови Августа Редаля были сдвинуты, голубые глаза, такие спокойные обычно, сверкали. Но это продолжалось не больше секунды. Редаль опустил глаза.

- Негодник! - закричал он сыну. - Ты как с отцом разговаривал?

- Он не виноват, - сказал Гриша.

Редаль некоторое время шел молча. Потом сказал:

- Ну, вы оба будьте умниками и не болтайте о том, что видели в Пеньянах. И кого видели - не говорить! Ладно?

- Ладно, - сказал Гриша.

Про кого закричал Редаль "негодяй" в первый раз? Ох, любят большие хитрить с ребятами!

- Там слышно было несколько выстрелов, - проговорил Август Редаль.

- Два!

- Ну, пусть два; значит, стрелял не один барон.

- Нет, это он стрелял.

- А кроме него кто?

- Не знаю. Стрелял барон. А потом у него отобрали револьвер...

- Кто? Кто отобрал?

- Не знаю... - растерянно ответил Гриша.

- Ничего ты не знаешь! - пробормотал Редаль. - И мой дурень ничего не знает! А раз не знаете - молчите. Оба! Слышите?

- Слышим, - ответил Гриша за себя и за Яна.

- Не то я с тебя шкуру спущу! - Редаль схватил сына за шиворот, но теперь уже было видно, что это он не всерьез. - Я, если надо будет, со своего шкуру спущу, а с тебя, Грегор, спустит шкуру твой папаша!

- Мой батя с меня шкуру не спустит, - убежденно ответил Гриша.

- Ну, мать спустит. Она спустит, я-то ее знаю.

Насчет матери Гриша и сам сомневался: может, она и спустит с него шкуру.

- А ты не говори ей, дядя Август.

- Ишь, умник какой!

Гриша промолчал. Он сам знал про себя, что он умный.

- Таким умным, как вы оба, надо еще и еще вгонять разум с заднего хода... Чтобы на чердаке ветер не гулял.

Но ребята уже видели, что Редаль шутит. Они шли втроем по лесной дороге, и разговор кончился совсем хорошо, когда уже подходили к усадьбе.

Редаль сказал мальчикам:

- Ну ладно! Будем все втроем молчать. А проговоритесь - заставлю спеть голосянку.

Голосянку Гриша знал. Кто-нибудь говорил первый: "Ванька, Ванька, спой голосянку, кто не дотянет, тому уши драть!" И тогда все голосили кричали в одну ноту - и каждый старался сберечь дыхание как можно дольше. У кого дыхания не хватало и он останавливался первый, тому драли уши. Драли крепко, на совесть. Голосянка часто кончалась слезами.

Взрослые в голосянку всегда выигрывали у ребят - у них дыхание длинней. Так что играть в эту игру с Редалем - значит наверняка быть выдранным за уши.

Так и не увидел в тот день Гриша ни костров, ни хороводов, ни пылающих на берегу озера смоляных бочек.

Но зато словно шире и дальше увидел он окружавший его мир.

Каких людей узнал он сегодня! Крепких и смелых, словно добывших уже волшебную воду Железного ручья...

Есть на свете и черные злодеи. Есть черные бароны. Есть черная сотня - слышно, совсем недавно громила она и грабила дома беззащитных.

Но есть на земле люди, которые бьются против черного зла, за народ, вместе с народом, бьются до конца, будут биться до победы, не щадя ни своей, ни вражьей жизни!

11

Тревога, смутная тревога чуялась во всем.

Люди иногда начинали почему-то говорить вполголоса, сторожко оглядываясь. По вечерам Минай, Винца и Трофимов собирались у дальнего амбара и негромко говорили подолгу, дотемна.

Как-то раз пан Пшечинский не вытерпел, закричал Минаю:

- Может, хватит языком работать? Завтра вставать рано!

Минай сдвинул шапку на брови, ничего не ответил. И не тронулся с места.

Перфильевна уже с неделю гостила в городе.

А про барона Тизенгаузена рассказывали, что он совсем уехал с семьей. Шестьдесят возов всякого добра везли за ним из имения в город.

Гришина мать теперь чаще бегала в помещичий дом, на кухню. И возвращалась оттуда со страшными вестями:

- В городе черная сотня студентам глаза выкалывает шпильками.

Или:

- Всемирная война будет!

Про всемирную войну говорили и раньше, будто бы скоро все начнут убивать друг друга, кто останется в живых - неведомо. Так написано в старых книгах.

Ну, у ребят свои дела. Не могут они без конца, по целым дням думать про взрослых. И взрослые теперь меньше думали о ребятах. Гриша с Яном скоро поняли это и смелей, без спросу, уходили в поле, в лес. Нашли в сосновом бору неизвестный овраг: к нему даже тропинок не было, никто там не бывал. Овраг поднимался к соснам рыжими песчаными краями. Мальчишки утыкали высокий край оврага колышками и, набрав в лесу камней, забрасывали снизу, со дна оврага, вражеское колышковое войско бомбами. А потом кидались на приступ, проваливались в зыбком песке, падали, подымались, в рукопашном бою брали крепость.

Случилось в те дни одно событие, которое оставило после себя памятную метку на большом Гришином пальце.

После долгого перерыва (впервые после беды с конем) мальчики встретились в саду с дочками Перфильевны.

Девчонки на этот раз не испугались. Они тащили к бревну, лежавшему у изгороди, большую доску. Старшая девочка деловито уложила доску серединой на бревно и скомандовала сестре:

- Садись на тот край, Ирочка!

Ян глядел на Ирочку не отрываясь. Гриша наконец заметил это и ткнул его в бок. Ян продолжал глядеть. Гриша рассердился и сказал громко:

- Ирочка - в носу дырочка!

- Тебя опять выдерут! - закричала старшая девочка. - Как в тот раз! Она соскочила с доски. - Уходи отсюда!

Гриша в ответ просунул свою руку под доску:

- Не дам качаться.

Старшая девочка села на один край доски, младшая - на другой. Гриша не успел выдернуть руку, большой палец остался под доской. Девочки принялись качаться, как на качелях.

Гриша сжал зубы, молчал. Первым закричал Ян:

- Что вы делаете?

Когда девочки соскочили с доски, палец у Гриши был раздавлен, из-под синего ногтя зловеще капала кровь.

Он не заплакал. И сказал Яну:

- Из-за тебя.

Потом ноготь долго слезал с пальца, и Гриша каждый день показывал его Яну и вообще всем желающим, гордясь немножко своим увечьем.

Потом он спросил Яна:

- Зачем ты так долго глядел на нее?

Ян ответил застенчиво:

- Она красивая.

Гриша не стал дразнить друга. Раздумал. Ему как-то неловко стало...

...Вернулась из города Перфильевна веселая и громко сказала Пшечинским:

- Риго-Орловская дорога теперь больше не забастует, не-ет! Теперь сюда сколь хочешь солдат привезут.

Про забастовки Гриша слыхал. Рабочие говорили "баста" и бросали работу. Ловчей всего выходило это на железной дороге. Станут дороги, тогда царь как без рук: ни войск не подвезти, ни пушек, ни муки солдатам...

Беда! Не продержались, значит, рабочие, кончили бастовать. Ну, ничего, соберутся с силами - еще забастуют, рано Перфильевна радуется.

Прошло несколько дней - появился и Дамберг с фотографическим аппаратом. Он снимал семейство помещицы вместе с гувернанткой в саду, у цветочной клумбы, потом на ступеньках крыльца, потом у сажалки.

К отцу приехал из Ребенишек Шпаконский. Дамберг увидел учителя, долго приглядывался к нему издали и затем уверенно и зло сказал помещице:

- Таких, как он - в синих рубашках, с длинными волосами, - надо немедля сажать в тюрьму.

Разговор Шпаковского с отцом показался Грише на этот раз более ясным, чем обычно. Они говорили про мужиков, про то, как они и раньше, в старые годы, поднимались против своих врагов. Воевали. Шпаковский сказал под конец с раздумьем:

- Опоздали наши мужички, опоздали! Им бы начать, когда Риго-Орловская дорога стояла, когда в Риге еще не все кончилось...

- Латыши, - ответил Гришин отец, - латыши - народ каменный. Наших, русских, скорей зажжешь. Да без латышей-то что ж сделаешь?