Теперь я всё вижу - Николь Кир

– Вообще-то, – уточнила я, грызя лакричную палочку, – я не клоунадой собираюсь заниматься, а пластической акробатикой.

– Я вешаю трубку, пока у меня не начался сердечный приступ, – решила мама. – Поговорим после выпускных экзаменов.

Мой новый образ жизни явился причиной серьезных проблем в отношениях с родителями и вызвал настоящий душевный кризис. Родители ломали голову над тем, где они дали маху, что они сделали неправильно в отношении меня. Я знала это, потому что мама регулярно спрашивала: «Где, Николь, и в чем я дала промашку?» Я могла бы объяснить ей подоплеку моего новоиспеченного авантюризма, а именно довлеющий надо мной предельный срок, по истечении которого свет в моей жизни померкнет, но мне не хотелось опять повергать всю семью в депрессию. Тем более что для депрессии никаких оснований не было; ведь я по-настоящему наслаждалась лучшими днями своей жизни.

Последние два года в колледже пролетели совершенно незаметно, я заканчивала последний курс и готовилась к выпуску. После летних приключений в Сан-Франциско я сниму квартиру в Бруклине на пару с Бет, найду себе агента и постараюсь войти в мир звезд – ведь это было бы совсем неплохо и с материальной точки зрения, не уставала напоминать я матери, когда она массировала себе голову, пытаясь унять головную боль. Однако, прежде чем получить диплом, я еще должна была сыграть в выпускном спектакле, не очень известной, но чрезвычайно интересной пьесе Дэвида Рэйба, где я играла экзотическую танцовщицу, которую выбрасывают на ходу из автомобиля. Это подразумевало, что я не только должна понарошку нюхать кокс и ходить в наряде стриптизерши, но меня еще и фальшивой кровью всю зальют. Могло ли что-то быть лучше?

Оказалось, могло. Дело в том, что моим напарником в этом спектакле, тем самым парнем, который выбросил меня из машины, был Дэвид.

Я встречала Дэвида и раньше. Его профилирующими дисциплинами тоже были театральное искусство и филология, но знакомы мы не были, пока не оказались в одном спектакле. И мой, и его персонажи появлялись на сцене только в первом акте, так что у нас было много времени пообщаться за кулисами.

Лучшего, чем он, компаньона для того, чтобы каждый вечер убить час времени, было не сыскать. Дэвид был внимательный и заботливый; он помнил о таких мелочах, как мой любимый сорт конфет – Charleston Chews, – и хотя бы одна из них непременно отыскивалась в его кармане. Может, это звучит не бог весть как, но для человека, привыкшего к общению с эмоционально отстраненными хипстерами, от таких мелочей дух захватывало. Я объясняла такое поведение Дэвида тем, что он был южанин. Я никогда не бывала южнее линии Мэйсона—Диксона[4] и, насколько знала, все тамошние парни были похожи на Дэвида, приученные доедать все, что есть на тарелке, быть открытыми в выражении своих чувств и никогда не лгать. Я представляла себе, что штат Теннесси, откуда был родом Дэвид, населен сплошь высокими и бравыми Эшли Уилксами, которые всегда помнят ваш любимый сорт конфет и в каком месте вы сбились, рассказывая занимательную историю о том, как ваша соседка по комнате без спросу позаимствовала ваши любимые джинсы.

Но, в отличие от Эшли Уилкса, который при всех своих положительных качествах был конченым занудой, в Дэвиде было что-то от непризнанного гения, что повышало уровень его привлекательности до небес. Он курил «честерфилд», пил по утрам черный кофе, а по вечерам бурбон Maker’s Mark и писал очаровательные лирические рассказы в стиле Уильяма Фолкнера. Он перечитал все на свете, весь западный канон, включая все романы Джеймса Джойса, даже «Поминки по Финнегану», которые не читал никто – даже те, кто утверждает, что читал. Его отличало восхитительно тонкое чувство юмора, а внешне он выглядел так, словно сошел со страниц одной из книг серии «Школа Свит-Вэлли», которые я читала в детстве: рост шесть футов четыре дюйма, песочного цвета волосы и глаза морской синевы.

Единственная проблема заключалась лишь в том, что он был уже занят. У Дэвида были весьма серьезные отношения с девушкой, с которой он собирался съехаться после получения диплома. Такой честный и правильный парень не мог изменить своей девушке. Но он таки сделал это – со мной.

Это случилось через несколько недель после того, как наш спектакль сошел со сцены, перед самой выпускной церемонией. Мы тогда хорошо выпили и оказались в моей комнате, где читали стихи Каммингса. Если двое молодых людей читают на ночь глядя Каммингса, они обречены оказаться в объятиях друг друга.

Больше всего меня шокировало не то, что он поцеловал меня прямо в губы в тот момент, когда я произносила слова «я несу твое сердце в себе». Нет, меня шокировало другое: он сказал, что любит меня.

– Но ты же меня почти не знаешь, – сказала я и подумала при этом: «Например, ты не знаешь, почему я включила эту лавовую лампу».

Тот факт, что он мало меня знал, по мнению Дэвида, большого значения не имел. Он хотел быть со мной. Ему это было необходимо. Я была для него как воздух, без которого жизнь невозможна. И это было очень печально, потому что остаться со мной он не мог. Во всяком случае, не сейчас. Сейчас ему нужно вернуться к своей Мэри, пока ситуация не зашла слишком далеко. Чувства чувствами, сказал Дэвид, но этим нельзя оправдать лживое и предательское отношение к другому человеку.

– Может быть, в иное время и в ином месте, – сказал он, прежде чем выйти в дверь, в точности, как это делает в конце второго акта герой романтической комедии, после чего звучит слащавый музыкальный монтаж.

«Что это было?» – думала я, сидя на краю своей неубранной постели, когда дверь за ним закрылась. Признание в любви было таким неожиданным, и оно настолько быстро было выхвачено у меня из рук обратно, что я не знала, что обо всем этом думать.

Потом мне подумалось, что, может быть, вся эта моя кампания под лозунгом «бери жизнь за яйца» была формой отрицания, дешевым допингом, помогавшим мне убежать от страха и печали. Может быть – хотя бы на минутку предположим такое, – я вела себя, подобно Хелен Келлер, которая в детстве все крушила и ломала во время приступов бессильного гнева. Может быть, для меня наступило время повзрослеть, вступить в долговременные отношения, найти наконец настоящую любовь.

Это было возможно, но меня такая возможность не прельщала.

«Ну и хрен с ним, с Дэвидом и его серьезностью, – думала я. – Я только вступаю во взрослую жизнь и хочу, чтобы это начало было умопомрачительным, сказочным и не для любой аудитории».

Я имею в виду, что не хотела тратить драгоценное время жизни, каждую пятницу занимая тот же самый столик в том же самом ресторане и заказывая ту же самую еду. Пусть Дэвид чахнет в скукотище моногамии. Я ставила новые галочки в своем списке и не важно, что снова и снова это был один и тот же пункт. Каждая новая галочка оставляла после себя неизгладимые воспоминания, помогала мне чувствовать себя живым человеком. А скоро я поеду в цирковое училище в Сан-Франциско!

– Это хорошо будет смотреться в моем резюме, в части особых навыков, – уговаривала я маму после окончания колледжа, пакуя чемоданы, которым предстояло отправиться в Калифорнию. – Скольких людей ты знаешь, имеющих опыт воздушной акробатики?

– У меня язва развивается, – ответила мама, сидя на моей кровати и аккуратно складывая сваленные грудой тенниски. – Язва, понимаешь!?

Я знала, что ее язва была вызвана отнюдь не тем, что я предпочла цирковое училище медицинскому институту. Истинным источником тревоги моих родителей был тот факт, что их страдающая периферийной и ночной слепотой дочь отправляется за три тысячи миль. Но к моему облегчению, о моем зрении они не упоминали, предпочитая упирать на то, что Беркли[5] облюбовали все сумасшедшие и маньяки – и, кстати, упаковала ли я свой газовый баллончик? Более того, о моей болезни никто не заговаривал с того самого лета, когда ее диагностировали. Родители и бабушка догадывались, что я не хочу говорить об этом, или, может быть, я догадывалась, что они не хотели говорить об этом. Так или иначе, всем было лучше делать вид, что никакой болезни нет вообще.

В цирковом училище я занималась под руководством настоящего ветерана Шанхайского цирка, мастера Ляо. Каждое утро этот маленький улыбчивый человечек с несгибаемой волей заставлял меня стоять на руках, отжиматься, подтягиваться до умопомрачения. К концу лета я уже в совершенстве владела своим телом, каждая из моих мышц могла похвалиться идеальным состоянием, ведь они не пропускали ни одной тренировки. Я могла дотянуться пальцами ног до головы в стойке на руках. Вряд ли это поможет мне в поиске работы, зато мне будет чем повеселить друзей на вечеринке. Полный контроль над своим телом невероятно возбуждает.

В качестве платы за учебу я занималась клоунадой с детьми в летнем лагере циркового училища. Сначала я получала прилив эндорфинов во время утренних тренировок, а затем ощущала не меньший кайф, работая во второй половине дня с милыми дошкольниками, потомством бывших хиппи. Там была русская девочка, родители которой время от времени нанимали меня в качестве няни. Мы ходили с ней в парк Золотые ворота, и я заплетала по-французски ее длинные светлые волосы, а она учила меня говорить по-русски разные фразы, типа «Меня зовут Николь, и я люблю кашу». Это приносило мне располагаемый доход, а главное, я приобретала уверенность в том, что однажды смогу стать компетентной матерью даже при ухудшающемся зрении.