Дарий Великий не в порядке - Адиб Хоррам

но сегодня, откусывая каждый кусочек, я чувствовал на себе взгляд отца.

Сначала отказался стричься, а теперь ем пиццу.

А ведь в ней даже овощей нет.

Лале рассказала, что ее учитель показывал классу картинки Ирана, найденные в гугле, чтобы все видели, куда она уезжает, и мне это показалось очень классной идеей.

– А как прошел твой день, Дарий? – спросила мама.

– Нормально.

– Как занятия?

– Э-э… Экономика нормально. Физкультура тоже. – Не хотел вдаваться в подробности того, как меня обозвали террористом. – О рюкзаке ты уже знаешь.

– А что случилось с рюкзаком? – спросила Лале.

– Ну… Он порвался.

– Как?

– Его порвал Чип Кузумано, он слишком сильно за него дернул.

– Как грубо!

Отец сердито пыхтел. Мама пристально на него смотрела.

– Да, – согласился я.

– Может, если бы ты… – начал отец, но мама его прервала:

– Мы купим тебе новый, когда вернемся домой. Но папа на время даст тебе свою сумку, правда же?

Отец посмотрел на маму. Казалось, они обменивались сообщениями посредством телепатии.

– Правда. Конечно.

Я не был уверен, что хочу что-то брать на время у Стивена Келлнера.

Но выбора у меня не оставалось.

Тем вечером мы не смотрели «Следующее поколение». Вообще не было возможности со всеми этими сборами.

К тому же во время просмотра «Звездного пути» мы вели себя как настоящие отец и сын.

Тем вечером ни мне, ни ему не хотелось играть эти роли и притворяться.

Я складывал свои трусы, когда мама прокричала, что по скайпу звонят Маму и Бабу.

– Маму, Бабу, – сказала мама. – Тут рядом Дариуш.

Мама так иногда делает: называет меня Дариушем вместо Дария.

Дариуш – это оригинальная персидская версия моего имени.

Я сделал Целью Номер Один в своей жизни никогда не позволить Тренту Болджеру или его свите Бездушных Приверженцев Господствующих Взглядов узнать, что мое имя на самом деле произносится именно так.

Теперь, когда я превратился в Чайное Даше, эта необходимость стала еще насущнее.

Я даже думать не мог обо всех изуверских рифмах, которые можно было подобрать к этой версии моего имени.

Я влез в окошко видеочата, встав за маминым плечом. Маму и Бабу сидели на стульях у экрана, тесно прижавшись друг к другу. Бабу располагался немного позади и смотрел в монитор поверх оправы своих очков.

– Привет, дорогой! – сказала Маму. Ее улыбка, казалось, вот-вот пробьет экран насквозь. – Как же я рада, что скоро тебя увижу.

– Я тоже. М-м. Привезти вам что-нибудь из Портленда?

– Нет, спасибо. Просто приезжайте.

– Хорошо. Здравствуй, Бабу.

– Здравствуй, маман, – сказал дедушка. Его голос был немного сиплым, а акцент гораздо сильнее, чем у Маму. – Скоро ты уже будешь здесь.

– Да. Э… Да.

Бабу подмигнул мне. Он не улыбался, но и хмурым назвать его было нельзя.

Примерно так проходили все мои разговоры с Бабу.

Мы не знали, как друг с другом разговаривать.

Я внимательно рассматривал дедушку на экране. Он совсем не изменился: те же суровые брови, усы, которые дрожали, когда он говорил, выдающаяся Лысина Пикарда (хотя у него оставались еще пышные участки по бокам, потому что, как и у меня, у деда вились волосы).

Но, по словам мамы и папы, скоро его не станет.

Я не знал, как об этом говорить. О том, как мне грустно. Как тяжело у меня на душе.

И еще я не знал, как сказать ему, как я рад, что вскоре мы наконец увидимся.

Невозможно же просто взять и сказать своему дедушке: «Приятно познакомиться».

Во мне течет его кровь. Его и Маму. Они не чужие люди.

Но мне предстояло увидеть их впервые.

Грудь начала сжиматься.

– Э… – Я сглотнул. – Мне надо собрать чемодан.

Бабу прочистил горло. А потом сказал:

– До скорого, Дариуш.

Гора Олимп

Важно помнить: нельзя никого будить в три часа ночи.

На будильник в телефоне я установил сигнал «ПОВЫШЕННАЯ БОЕВАЯ ГОТОВНОСТЬ», как на «Энтерпрайзе», но даже когда сирена перестала орать, мне все еще хотелось укрыться с головой одеялом и заснуть.

Однако подъем в три часа ночи – это даже не самое плохое, что со мной случилось. Худшее ждало меня в зеркале, когда я туда заглянул.

На моем лбу поселился инопланетный паразит: самый здоровенный прыщ, который видало мое лицо за всю жизнь.

Он зловеще горел красным светом между бровями, как Глаз Саурона, лишенный века и увенчанный пламенем. Он был так огромен, что создавал вокруг себя собственное гравитационное поле.

Не было сомнений: стоит мне его выдавить, как направленный внутрь взрыв засосет меня, мою семью и весь наш дом в сингулярность, из которой не будет выхода.

Но все-таки я его выдавил. Не мог же я отправляться в путешествие с инопланетным организмом, расположившимся прямо у меня на лице.

Клянусь, когда я это сделал, в комнате запахло природным газом и чаем пуэр, и было это странно и омерзительно.

Я не пью пуэр. Это единственная категория чая, которую я так и не смог полюбить. Пуэр пахнет компостом и на вкус напоминает суши недельной давности, сколько бы сортов я ни перепробовал и сколько бы раз его ни заваривал.

Прыщ долго кровил. В дýше я потер то, что от него осталось, гелем для умывания против акне для жирной кожи, и мой лоб все еще побаливал, когда я одевался.

Вместо рюкзака в качестве ручной клади мне пришлось взять папину сумку через плечо.

Как я уже говорил, смысла в таких сумках я вообще никакого не вижу. На папиной красовался логотип его компании: стилизованные буквы К и Н, выстроенные из масштабных линеек, рейсшин и чертежных карандашей, хотя компания «Келлнер & Ньютон» перешла на цифровой формат проектирования еще до того, как я появился на свет.

Чемодан я собрал накануне вечером, а сумку «Келлнер & Ньютон» оставил на утро. Это было большой ошибкой.

Стивен Келлнер из партнерства «Келлнер & Ньютон» в половине четвертого утра был не самым доброжелательным собеседником. Особенно при том, что он явно все еще на меня злился.

– Дарий. – Он сунул голову в дверь моей комнаты. – Мы выезжаем через тридцать минут. Ты почему еще не собрался?

– Мне осталась только эта сумка. Я успею.

– Паспорт не забудь. И свои лекарства.

Я уже пять раз проверил, что паспорт лежит в переднем кармане сумки с символикой «Келлнер & Ньютон». И три раза проверил, лежат ли внутри мои лекарства.

– Понял, пап, – сказал я.

Сложно было уместить в эту сумку книжки. В рюкзак, воспоминания о котором я лелеял в своей памяти,