Башня. Книга первая - Наталия Рай

– Послушай, человек, к которому мы так торопимся, хотя бы знает о нашем приезде? – спрашивал Лысый.

– Да.

– Настолько точно знает, что даже встретит нас?

– Нет, встречать нас не будут. Сами доедем: адрес есть.

– Что же так негостеприимно-то? Мы ж не по собственной прихоти припёрлись в такую даль, не сломался бы и встретить!

– Он слишком занят, а мы не маленькие, чтобы без провожатого не найти нужного дома. А если ты насчёт вежливостей этикета, то дело – прежде всего. Он, тот человек, к которому мы едем, занят-то именно тем, чтобы поездка наша не оказалась напрасной тратой времени.

– То есть? – Лысый чувствовал, что, пожалуй, за несколько ближайших дней исчерпает выделенный ему на жизнь запас удивления, шока, изумления, остолбенения, потрясения и так далее и тому подобное: за все предшествующие этим дням сорок два года жизни Лысому ещё ни разу не выпадало столько поводов, тем более – подряд! – эти свои возможности использовать, да ещё, каждый раз, на максимально полную мощность.

– Это значит, что человек этот работает в том же направлении, над тем же делом, из-за которого нам с тобой пришлось пуститься в путь, но он уже сильно устал и ему самому нужна срочная помощь. Если же он потеряет контроль над ситуацией или просто-напросто упадёт от изнеможения (только представь себе атланта, упавшего под тяжестью балкона, или, лучше – крыши), то делу нашему – швах! Если его и можно будет воскресить, в чём я очень сомневаюсь, то придётся сначала анализировать, стоит ли тратить бездну сил и времени на это воскрешение. Потому что и других дел, требующих крайне активного и мощного вмешательства – огромное количество…

Что, спрашивается, Лысый должен был понять из этой её страстной речи? Что причина их поездки – крайне важна? Это и так было понятно любому, обладающему хотя бы одной действующей извилиной и хотя бы день знавшему Татьяну: чтобы Татьяна просто так, без мирового масштаба значимой причины, встала с дивана да ещё и потащилась бы, причём с сумасшедшей скоростью, чуть ли не на другой конец страны – повод должен быть самым серьёзным. Настолько, чтобы Татьяна до глубины души этой серьёзностью и важностью – прониклась. А она, явно, прониклась: ни единого бранно-яростного слова не услышал, как всегда, Лысый в адрес того, кто её поднял с разлюбимого дивана, да не просто поднял, а так умело, что она послушной монашенкой делает, что велели, да ещё выкладывает для лучшего исполнения весь свой наличный ресурс ума, души и духа…

И можно ни капли не сомневаться, что Лысый будет, для наиблагополучнейшего решения вопроса, умело припахан в самых лучших традициях – по полной программе!

***

Дом Алексея, – таково, как выяснилось позже, было имя того, к кому они оба так стремились, а фамилии его, кажется, не знала и Татьяна, – они действительно нашли так легко, словно бывали в Твери раз двести и знали город чуть ли не наизусть. Или словно их кто-то невидимый – вёл. По крайней мере, Татьяна, ни у одного местного жителя ничего не спрашивая, сразу же села на определённый номер троллейбуса и сошла на какой-то остановке так уверенно и спокойно, словно это было для неё самым привычным делом. Столь же «привычно» с остановки она направилась налево, прошла метров двести и нырнула под какую-то арку. Пройдя в несколько шагов дворик, Татьяна направилась к маленькому, в три окошка, двухэтажному домику и сильным рывком (откуда, как она могла узнать, что пружина в двери окажется тугой? – опять страшно поразился Лысый) открыла входную дверь. И так же уверенно, совершенно для Лысого необъяснимо, почему, постучалась именно в одну из квартир, в правую, хотя на притолоке торчала огромная пуговица звонка. Открыли им немедленно.

– Входите! – обрадованно произнёс тихий молодой голос, обладателя которого Лысый разглядел, только оказавшись в небольшой светлой комнате.

Почти ровесник Лысому, не очень высокий, худощавый, очень молодо смотревшийся человек, с тонкими светло-русыми волосами, казавшийся братом Татьяне: их объединяло, делало похожими какое-то внутреннее, духовное единство, хотя Лысый почему-то был почти уверен, что видятся они впервые.

По крайней мере, оказавшись в доме Алексея, Татьяна словно очнулась, ибо стала оглядываться с тем несколько удивлённым видом, с каким в новом, незнакомом месте осматриваются все. Сие Лысому казалось тем более странным, если вспомнить, с какой уверенностью Татьяна добиралась сюда: прямо после того, как переступила собственный порог, закрыла дверь своего дома – она словно совершенно точно знала абсолютно весь маршрут – до только что переступленного чужого порога включительно!

Зато, этот чужой порог переступив, она словно вдруг освободилась от какого-то наваждения. «Сейчас Татьяна спросит у меня, где это мы находимся и что мы здесь делаем? – мрачно подумал Лысый. – И кто – этот хмырь. Но на последний вопрос она пусть ищет ответа у кого-нибудь другого. Мне самому бы кто на все эти, да и не только эти, а и многие другие вопросы – ответил…»

– Я отвечу, – вдруг произнёс Алексей, – на все ваши вопросы отвечу, но – чуть попозже. А вы пока располагайтесь, немного отдохните… Желающие могут умыться. Потом чайку попьём и поговорим. Сейчас я что-нибудь соображу на стол.

«Мысли он, что ли, читает?» – осознав, что вслух-то он не произнёс ни слова, опять изумился Лысый.

– Читаю, – ответил с кухни Алексей, – вынужден сознаться. Но вы всё же не думайте, не бойтесь, что я полную ревизию вашего мозга самовольно произведу: прав таких у меня нет. Да и не хотелось бы мне их иметь! А на мысленно произнесённые вопросы по теме я отвечать, вынужден признаться, просто-таки обязан. Особенно – вам. Поскольку вы, так сказать, доброволец.

Лысый потихоньку начал звереть. Ладно уж, Татьяна молчит, как в рот воды набравши, но этого-то хлюпика Лысый вынудит выложить всё, как есть. Или тайны эти сейчас же закончатся, или Лысый никогда больше не пойдет в горы!

– Это вы напрасно! – показываясь в дверях с какими-то блюдцами, сказал Алексей. – Тайна, конечно, есть, но вы, Сергей, узнаете её сейчас. («Откуда, интересно, он знает моё имя? Татьяна сказала!» – тут же сообразил Лысый). Дело в том, что объяснить всё это сложно, особенно столь приземлённому человеку, как вы. Я ведь немного знаю вашу жизнь и потому позволяю себе так вас определить.

(«Это я-то – приземлённый?!» – с резко отвисшей челюстью подумал Лысый, всегда пребывавший в святой уверенности, что именно он и является последним романтиком Вселенной! А потому – вёл соответствующий образ жизни и строго соблюдал определённые нормы поведения).

– Поэтому Татьяна, – продолжил Алексей, – и попросила меня выполнить эту миссию. Чай скоро будет.

«Чай – это просто прекрасно! Ещё бы к чаю чего-нибудь, да посущественней!» – тоскливо помечтал Лысый, евший последний раз ещё в самолёте, после чего ими уже было пропущено минимум два приёма еды. Даже в электричке Татьяна есть не стала, а Лысому, довольно крупному по габаритам мужчине, было невмоготу – одному: не того он был воспитания человек, чтобы жрать в одиночку. Но тут же спохватился, поняв, что и эта мысль тайной для Алексея не осталась.

Так что Лысый нашел себе занятие: полез за гостинцами, включая и съедобные, которые, хотя и в спешке сборов, но были им запасены и заботливо уложены. Причём, копаясь в вещах, он старался ни о чём не думать, тем более, что ничего, кроме мата, слепить не получилось бы: а что ещё прикажете говорить человеку, совершенно не владеющему ситуацией и зависящему в этой ситуации от каких-то неизвестных хлюпиков, которые неизвестно как себя ещё покажут. И пусть Татьяна явно хорошо к Алексею этому относится, но ведь Лысый-то знавал мнократно повторявшиеся случаи, когда она не просто хорошо, а до явной страстной влюблённости прекрасно относилась к таким пройдохам и мерзавцам, которых приличные люди к себе не подпускают ближе, чем на пушечный выстрел! Причём выстрел этот должен быть – из самой дальнобойной пушки! Вы спросите, а как же те невинные люди, которые находятся в точке попадания? Разве их мерзавцы милуют? А они пусть тоже мерзавца гонят! И если все непрерывно будут мерзавцев – гнать, быть мерзавцем станет просто невыгодно, и мерзостность отомрёт, как атавизм…

Стол потихоньку наполнился разными разностями, следом Алексей внёс бурлящий чайник и они сели поесть с дороги. Алексей, очевидно, не завтракал, дожидаясь их, а потому сел за стол вместе с ними и ел весьма активно. Но при этом успевал и разговаривать: сначала, естественно, расспросил их, как они доехали, потом удостоверился у Татьяны, рассказала ли она что-нибудь своему другу, а если – да, то что именно, а поскольку Татьяна в ответ отрицательно покивала головой, он пристально взглянул на Лысого и, очевидно, задумался, с какими же словами приступить к объяснению.