Путь домой идет через болото. Часть 3 - Алексей Янкин

156

С этого дня я мог свободно перемещаться по поселку куда мне вздумается, однако ж, как я вскоре понял, за мной втихую все равно кто либо да приглядывал. Стоило лишь ступить за околицу, как какой либо из моих новоиспеченных «братьев» тут же навязывался мне в попутчики и, между прочим, принимался вежливо, но настойчиво отговаривать от того, чтоб отходить от скита дальше пары сотен шагов. «Да мы и сами туды ни ходим, – канючил мой сопровождающий, – Мало ли чо случится-то. Опасно-ть одному. Давай лучшо по другому разу, как охотники пойдут, такмо и мы с ними». Я понимал, что это, фактически, не просто пожелание, а приказ Старца, передаваемый мне в вежливой, но вполне определенной форме.

Первое время проведать меня заходил Архип, окидывая единым цепким взглядом всё в избе. Но каждый раз натыкался на насмешливое радушие Матвея и, потоптавшись, быстренько сворачивал свой визит. Очевидно ему велено осуществлять за мной общий надзор. Судя по всему Старец не до конца доверял моему хозяину. Как то Матвей, после очередного незапланированного визита Архипа, бросил:

– Душа то у Архипа незлоблива. Только заморожена отцом его.

– А кто его отец?

– Так Лексей и есть. Его да Федора.

– А Силантий? Архип говорил, что Силантий то же его брат.

– Силантий то? – Матвей замялся, – У Силантия мать друга. Безбрачны они были. Грех то был Лексеев. Потому недолюбливает он Силантия, ибо напоминает ему о том, даже слова не молвя. Силантию в детстве нелегко сталось. Токма ни едина слова упрека отцу никогда не сказывал. Лексей же к своему сыну хуже, чем к соседскому чаду относился. Говаривали, что мать Силантия через то и рано в могилу сошла. От слез своих да от стыда. Кто её с безмужним дитём возьмёт? Но бабой была хорошей, скромной, да вот на грех свой полюбила не того, кого следоват. Всё молилась. Не свою – свово сыночка душеньку отмаливала. За него, да за отца его беспутного молилась.

Мы помолчали. Качая головой, я спросил:

– Что ж она нашла в Старце.

– Так не был он о ту пору еще Старцем. Да и по молодости хорош собой был Лексей, тут уж ничего не скажешь. И охотник знатный. И на речи гладкий. Всем очи застил. Я-то знал его с младенчества. Приятельствовали даже. В разных передрягах побывали вместе. И, пожалуй, я, да Старец, что был допреж его, знали, что душа у Лексея с червоточинкой. Он, отходя лет десять тому, завещал старикам ни в кой не выбирать взамен него Лексея. Токмо Лексей всех опутал лестью своей. Он то умет. – Матвей махнул рукой, – А что там промеж него да Ефросиньи сталось? Как оно так сладилось? По добру ли? Да Господь ему судья. Боженько всем раздаст по заслугам их. От него не скрош ничего.

Так мои догадки насчет того, что в скиту нет уж того единомыслия, как казалось поначалу, подтвердились. Жизнь внутри общины имела много подводных течений. Имевшиеся конфликтные точки подспудно тлели и ждали лишь повода для того, чтобы вырваться наружу, вспыхнув пожаром. И лишь незаурядный политический талант Старца гасил назревавшие конфликты. Мне кажется, Матвей признавал талант друга юности и был ему даже благодарен за спокойствие в скиту. Он, как человек мудрый, понимал, что мир в общине гораздо дороже, чем чьи либо амбиции. Стоит лишь разгореться конфликту по самому пустячному поводу, как с единством, а значит с относительным благополучием общины будет покончено.

157

В скиту я занимался тем, чем скажет Матвей. Что-то починить, что-то унести, за чем-то сходить. Так как вскоре выяснилось, что у меня имеются определенные столярные способности, я стал помогать ему в изготовлении столов, лавок, полок. Это оказалось основным занятием старика. Кроме того в поселке имелся и свой гончар, который обеспечивал соплеменников крынками, тарелками, кувшинами и прочей керамикой. Женщины занимались прядением нити изо льна, крапивы, конопли, козьего пуха. Ткали на небольших домашних станочках полуметровые полоски ткани, из которых уже шилась одежда, вещмешки, одеяла, наволочки и прочее.

Не раз я слышал, как жаркую летнюю тишину вдруг раскалывал непонятный перезвон – цок-цок-бамм, цок-цок-бамм. Краткий перерыв, и сного цок-цок-бамм, цок-цок-бамм. Первый раз, услышав эти звуки, я в недоумении закрутил головой, выискивая их источник. Вскоре до меня дошло – это местный кузнец Трефилий приступил к своим обязанностям. Судя по недолго продолжающимся звукам – правит какой либо хозяйственный инструмент. Сам я в кузне до сей поры ни разу не был, но знал о ней со слов Митяя, который по благословению Старца подвизался там (без особого энтузиазма) молотобойцем. Надо будет познакомиться с Трефилием Киприянычем (его чуть ли не единственного в скиту даже за глаза величали по имени-отчеству). Навыки по работе с раскаленным металлом мне пригодятся. Меня больше интересовал даже не сам процесс ковки, а закалки и последующего отпуска металла.

Почти у каждой избы небольшой пристрой, в котором содержатся коровы, козы и куры. Иной живности, не считая своры добродушных, но вечно голодных псов, я не видел. Пасли двух первых в основном подростки, в помощь которым отряжалось несколько пацанов помладше. Девочки лет с пяти помогали матерям по дому. Кроме того, как я узнал несколько позднее, у общины имеется огород, несколько полей и даже небольшой сад. В поле, в километре от скита на одной из расширенных искусственно полян, росла рожь, лен, конопля, неплохой картофель. В огороде выращивали репу, свеклу, капусту, огурцы, лук, петрушку, еще что-то. Причем за тем, чтобы овощи не вырождались, строго следила пара старух: крикливая Прасковья да подслеповатая Марфа. Они из каждого урожая на семена тщательно отбирали наиболее крепкие и здоровые экземпляры. Причем полномочиями были наделены весьма широкими и без их согласия никто не мог, даже на своем участке, ни начать сев или посадку, ни приступить к сбору урожая. Прежде чем убрать урожай в закрома его в обязательном порядке предъявляли этим эмпирическим агрономшам. Под их руководством весьма успешно осуществлялась и подкормка земли поставляемым скотом удобрением.

В саду поселян, раскинувшемся сразу за околицей вдоль берега реки, имелось восемь прекрасных стелющихся, не боящихся местных зим яблонь и особо любимых детворой груш, десятка три кустов малины, примерно столько же черной смородины. Кажется даже две айвы.

В реке, которая называлась почему то Гремушкой, хотя представлялась вполне равнинной и тихой, во множестве водились караси, окуни, ерши, щуки, язи, лещи и чебаки. Их добыча являлась прямой обязанностью детишек, подчинявшихся одному из стариков, распоряжавшихся снастями и уловом. Вообще охота, работа на полях, огородах и в саду была общей заботой жителей, так же как поступал в общие закрома весь урожай и добыча. Домашний же скот был в распоряжении той семьи, которая его содержала. Даже сено на зиму заготавливалось каждой семьей особо на отведенном для нее лугу. Каждый год эти луга перераспределялись, дабы избежать взаимных обид и обвинений. Очевидно, что споры на этой почве случались. Особо желанными считались окруженные березнячками, ивовыми зарослями да кустами черемухи и рябины заливные луга в неширокой речной пойме Гремушки, а так же у одного из низовых озер с болотистыми, топкими по весне берегами. Все это я частично узнал сам, частично мне рассказывал во время работы Матвей – человек по житейски мудрый и очень словоохотливы. Он рад новому слушателю, готовому внимать всему, так как не знал абсолютно ничего. Меня можно удивить, казалось бы, элементарной для жителя скита информацией.

Интересное положение отводилось в общине женщинам. Они не были бесправными или забитыми, как мне показалось поначалу. Напротив – занимали вполне значимое место в скиту. Старухи, так же как и старики, имели право участвовать в собраниях, касавшихся общих вопросов и могли даже наложить вето на решение старейшин.

В семье, в отсутствии посторонних, женщины всегда ели за одним столом с мужчинами, в присутствии же гостей все женщины и девочки устраивались отдельно, за маленьким рабочим столиком, так и звавшимся – «бабий кут». Но и в этом случае женщины не упускали случая вклиниться в разговор мужчин за соседним столом и дать непрошенный теми дельный совет, либо сделать заслуженный, по их мнению, выговор. Мужики воспринимали это как должное. Вообще никакого покровительственного или презрительного отношения со стороны мужчин к женщинам я ни разу не наблюдал. Напротив, слово женщины всегда весомо и, чуть ли, не решающе. Просто у тех и других свой круг обязанностей, которым они и посвящали своё время. Мужчина не мог даже коснуться кухонной утвари или какой-либо прялки. Еду в доме подавала исключительно женщина. Даже что бы испить воды, мужчине приходилось обращался к женщине, пусть это была всего лишь его четырехлетняя дочь. Только женщина могла зачерпнуть кружкой из общей емкости воды и подать ему. Но мужики научились обходить хотя бы эту преграду, таская с собой привязанными к поясу небольшие берестяные кружечки, которыми зачерпывали воду из специального ведерка с водой, стоящего снаружи у самого порога и прикрытого каким либо кожушком. Это ведерко так и звалось – «мужицким» и служило предметом постоянных шуточек со стороны женщин. Вместе с тем женщины не должны прикасаться к орудиям труда, охоты и лова, которые хранились при доме. Что интересно, женщине вполне дозволялось участвовать в охоте по желанию, но и в этом разе она получала оружие только из рук мужчины уже вне стен избы. Сама же не могла взять его, пусть даже для этого его надо бы просто снять с крючка на стене.