Подарок для Дороти (сборник) - Джо Дассен

Три дня подряд лило как из ведра, и дороги в Долине, в то время еще грунтовые и плохо дренированные, стали похожи на реки, текущие между рядами домов. Похоронная контора Шерман-Оукса, где было выставлено тело, превратилась в остров, окруженный грязной водой. Когда мы поехали вслед за катафалком на кладбище Санта-Моники, дождь припустил еще сильнее. Нам выдали маленькие флажки, чтобы обозначить нашу принадлежность к погребальной процессии, но они были бумажные, а потому размокли и обтрепались на ветру. Бонани проделал всю дорогу один, в своем красном «Форде». Когда мы приехали, он уже сидел в часовне. Нам пришлось проторчать там несколько часов, ожидая, когда кончится дождь. Бородатый священник, которому предстояло совершить обряд, ходил перед гробом взад-вперед, точно зверь в клетке. Мои тетушки шмыгали носами и сморкались в платки. В конце концов служащий похоронной конторы, молодой жирный парень с белобрысым ежиком на голове, сказал нам как можно учтивее, что могильщикам пора уходить, так что погребение состоится под дождем.

В вырытой могиле было полно воды, а козлы, на которых гроб стоял во время церемонии, увязали в раскисшей земле. Мы стояли друг напротив друга под черными зонтами. Только Бонани остался под проливным дождем, ничем не прикрывшись, точно кающийся грешник. Во время надгробного слова мой отец держал зонт над священником. Когда гроб рывками опустили в могилу и он исчез под поверхностью грязной воды, Бонани душераздирающе взвыл и упал на колени прямо в грязь.

А в самый ужасный момент ритуала, когда все стали бросать по горсти земли в могилу, он разразился хриплыми, какими-то скрежещущими рыданиями. Так он и сидел, держа в руке комок сочащейся грязи и хныча, как наказанный ребенок:

— За что? Что я такого сделал? За что? После похорон он уехал в Шерман-Оукс, даже не попрощавшись. Поскольку ни одна из моих тетушек не чувствовала себя в состоянии заняться обедом, мы все поехали на авеню Санта-Моника заесть наше горе у Шрафтса.

На следующее утро семья собралась у Бонани, чтобы выполнить устное завещание Мами. Она выразила желание, чтобы все ее вещи перешли к детям, так что те принялись опустошать дом. Поскольку большая часть мебели была куплена ими, они стали вытаскивать ее на своих спинах. Это расточительство усилий длилось около часа, пока в доме не осталось почти ничего, что можно было забрать. Тетушка Эдна привезла из сарая барбекю, благо оно было на колесиках, и попросила помощи, чтобы засунуть его в машину. Моя мать остановила ее, напомнив, что это она подарила его Мами, — ей не нужны никакие сувениры, но барбекю она дорожит. У Эдны оставалось еще много вещей, которые она собиралась забрать, так что эту она уступила легко.

Когда Джон и Эдди пришли за комодом из вишни, который Джон подарил на Рождество три года назад, они обнаружили Бонани лежащим на кровати. Хотя сыновья были очень вежливы с ним, он так и пролежал в своей комнате, пока все не уехали. Дом казался новым и необитаемым. Моя мать решила оставить барбекю и вернула его в сарай, где на крючке висели фартук и поварской колпак.

Несколько месяцев Бонани был отлучен от семьи. Дядюшки с Восточного побережья не позвали его, чтобы попрощаться перед отъездом. И ни наша семья, ни семья Эдди его не навещали. А он, казалось, даже поощрял это отчуждение и не подавал никаких признаков жизни. Быть может, чувствовал, что не будет желанным гостем. Смерть Мами вновь всколыхнула все негативные чувства к нему, и, хотя они вскоре рассеялись, их сменило не что-то положительное, а попросту безразличие. Встреча с Бонани была бы в тягость, и сыновьям не хотелось себя этим обременять.

Но в конце концов, поскольку никакого предлога все не представлялось, Эдди с моим отцом смирились с необходимостью нарушить молчание и как-то вечером сели в машину и поехали к Бонани. Они обнаружили его в саду — он вырубал фруктовые деревья. Встретил их вполне радушно, отложил топор и предложил сварить кофе.

Рубить фруктовые деревья было почти святотатством. Они были самой большой отрадой в жизни Мами. Эдди поинтересовался у Бонани, зачем он это делает.

— Хочу посадить тут оливы, — ответил тот, словно это само собой разумелось.

— Господи, папа, — удивился Эдди, — но почему? — Видишь ли, когда я был молодым, у нас были свои оливы. Это прекрасное дерево. Растет даже там, где овцам несладко приходится.

Мой отец попытался его разубедить: оливе нужно много лет, чтобы вырасти, и еще больше, чтобы начать плодоносить.

— Я подожду, — сказал Бонани. — Времени у меня полно, да и что мне еще делать?

Они обсуждали это до самого отъезда — скорее потому, что это давало естественный повод для разговора, чем из-за особенной убежденности с той или другой стороны.

Бонани так и не посадил оливы и даже не успел расчистить сад, поскольку серьезно заболел. Вскоре выяснилось, что он нуждается в довольно сложной операции на ободочной кишке.

Эта болезнь приключилась с ним слишком скоро после медленной смерти Мами, чтобы семья обеспокоилась сверх меры, но все же несколько раз навестила его. Когда я увидел его в первый раз после похорон бабушки, мне показалось, что он похудел. Из-за проблем с пищеварением он словно ссохся и затвердел, как орех. Тем не менее он сам вел машину до больницы, где у него должны были взять предварительные анализы. Когда мой отец позвонил хирургу, тот его успокоил, сказав, что операция, конечно, серьезная и определенный риск есть, но прогноз в целом благоприятный. Члены семьи несколько раз звонили Бонани, желая ему удачи, а моя мать вызвалась отвезти его в назначенный день в больницу Святого Иосифа.

Как только он водворился в своей палате, монашка, сиделка на этаже, спустилась за моей матерью в приемный покой — Бонани захотел увидеться с ней еще раз, прежде чем она уедет.

— Хочу сказать тебе кое-что важное. Всего две-три вещи, — сказал он ей. — Может так получиться, что я умру…

Моя мать перебила его, еще раз повторив, что хирург уверен в благополучном исходе.

— Поди знай. Это не должно вас беспокоить. Я уже старик, а дом после смерти Мами опустел. Так вот, я хочу, чтобы ты знала, что делать, если я умру. Всего две-три вещи. Дом продайте. Я немного задержал с выплатами, а вам он не нужен. У меня есть небольшая страховка на случай смерти, там немного, но за похороны вам платить не придется. За парикмахерские инструменты сможете выручить несколько сотен долларов и столько же — за машину. И есть еще кое-что. Ты знаешь, я никогда не был религиозным, а мы в католической больнице. Так вот, если я умру, не надо никакого священника — это было бы неправильно. Как я жил, так и умереть хочу. — Какое-то время он смотрел на белые стены вокруг себя. Его медицинская страховка не позволяла ему одноместной палаты, но вторая койка, заправленная и стерилизованная, пустовала. — Слушай, Клара, — продолжил он, — мне плевать, что вам сказал доктор. Я думаю, что умру, и хочу быть похороненным рядом с Мами. Я знаю, она была против, но я и в самом деле очень этого хочу. Передай это от меня мальчикам.

Моя мать пробормотала, что он сам не знает, что говорит, и что все будет хорошо. Но его тон встревожил ее, и, вернувшись домой, она передала весь разговор отцу.

Поздно вечером позвонили из больницы, и хирург сообщил моим родителям, что операция была сложной и длилась шесть часов. Но прошла успешно, как только можно было надеяться. А на следующее утро около шести часов из больницы снова позвонили и сказали, что Бонани полчаса назад умер.

Когда мои родители и Эдди с женой приехали для выполнения формальностей, сиделка, присматривавшая ночью за Бонани, принесла нам свои соболезнования. Она была маленькая и кругленькая, в металлических очках на красном носу, и говорила, тяжело дыша.

— Я хотела, чтобы вы знали, что этот превосходный человек не страдал, когда его привезли из операционной. Рассказывал нам о детстве на своей прежней родине. Перед операцией, правда, немного нервничал и молился, когда за ним приехали. Но когда все закончилось и он вернулся в палату, проговорил почти два часа, а потом уснул.

Мои родители поблагодарили ее за любезность. Она призналась, что ей очень жаль: он отошел так быстро, что она даже не успела позвать священника.

— Проснулся буквально за секунду до смерти, — вздохнула она и с жаром добавила: — Думаю, вам будет приятно это узнать: он сказал, что счастлив снова встретиться с мамой. Он так ее и назвал: la Mamma.

При расставании сиделка пообещала молиться за упокой его души.

После похорон Мами прошло слишком мало времени, чтобы Ник и Карно снова смогли приехать. Так что обычный сбор семьи прошел в несколько уменьшенном составе. Хоронили Бонани сдержанно, никто слишком не горевал, и в воздухе витало даже некоторое облегчение.

Его благополучно предали земле. Стояла прекрасная погода, и в сведениях, сообщенных священнику для надгробного слова, было деликатно опущено любое упоминание о долгой жизни усопшего вне лона семьи. Военную базу, приславшую огромный венок, представлял сержант интендантской службы в парадном мундире. Профсоюз парикмахеров и товарищи по работе тоже прислали своих представителей, чтобы проводить Бонани в последний путь. Дядюшки решили уважить его последнюю волю, и он был похоронен рядом с Мами. На их могилах лежат две одинаковых плиты из черного мрамора. Лос-анджелесские газеты опубликовали маленький некролог с датами его рождения и смерти, а также с полными именами шестерых его сыновей, для которых он был горячо любимым отцом.