Иван Грозный - Вадим Нестеров

Иван Грозный. Художник Клавдий Лебедев

Ни у современников, ни у историков до сих пор нет удовлетворительного объяснения этой комедии. Различные предположения, например о напугавшем Грозного предсказании волхвов о том, что в этот год придет «московскому царю смерть» [14], к сожалению, не имеют достаточных доказательств.

Вполне возможно, что никаких серьезных причин для возведения на престол Симеона Бекбулатовича не существовало. Никаких, кроме единственного – нежелания Ивана Грозного править.

Как ни странно, но Грозный, вошедший в историю утверждением самовластия на Руси, вовсе не был убежденным властолюбцем. Наоборот – необходимостью править страной он тяготился всю свою жизнь. Высшая власть в огромной стране была для него не усладой, а тяжким бременем. Он прекрасно понимал, что ноша ему досталась не по плечу. Но чувство ответственности, еще в юности крепко внушенное Сильвестром, не давало ему бросить этот воз, и он тянул его из последних сил. Никто – от Рюрика до сегодняшних президентов – не правил страной так долго, как первый русский царь. Без малого полвека – это абсолютный рекорд, к которому не приблизился никто. И все отречения Ивана от престола были чем угодно, только не расчетливой политической игрой. Вспомним его первый отказ от царства, вылившийся в итоге в опричнину. Многие полагают это заранее продуманной комбинацией по сосредоточению в своих руках полной власти, но холодный расчет не подтверждается фактами. Как свидетельствовали приближенные ко двору современники, после возвращения в Москву Ивана было не узнать – от пережитого нервного напряжения у него выпали все волосы на голове.

Таким образом, вполне объяснимы его постоянные мечты об уходе от дел, вроде поездки в Кириллов монастырь в 1565 г. Тогда он тайно пригласил к себе игумена и нескольких особо почитаемых старцев, им он и «известих желание свое о пострижении» [10]. И словами дело не ограничилось – в следующий свой приезд он вручил игумену 200 рублей на устройство личной кельи для будущей жизни в монастыре, а когда келья была готова, продолжал обустраивать свое воображаемое жилище, посылая для ее украшения большие и малые иконы. И даже его мысли о бегстве в Англию были, возможно, не столько проявлением трусости, сколько желанием сбросить наконец с себя груз ответственности и стать свободным.

Как резюмирует один из виднейших историков Средневековья Б. Н. Флоря, «царь искал успокоения в мечтах о том, что придет время, когда он усмирит “измену” и приведет в порядок государственные дела – и тогда он передаст царство сыновьям, а сам найдет себе успокоение в обители, где сможет погрузиться в идеальный, не знающий конфликтов и смут распорядок монастырской жизни, беседы со старцами о таинствах веры и других возвышенных предметах. Те практические шаги, которые царь предпринимал для достижения желаемой цели, позволяли ему убеждать самого себя, что миг желанного успокоения не так уж и далек» [27].

Но увы – подданные проявляли строптивость, начатые войны никак не заканчивались, о порядке в государстве не было и речи. Поэтому через некоторое время царь, отбросив мечтания, снова принимал бразды правления в свои руки. Так и сейчас – Симеон Бекбулатович правил всего одиннадцать месяцев, а потом все вернулось на круги своя.

Обострение в Ливонии

В августе 1576 г. Иван Васильевич вернулся на трон, а уже в следующем, 1577 г., он затеял большой поход против Южной Ливонии, посягнув на земли, находящиеся под властью Речи Посполитой. Надо сказать, что боевые действия в Ливонии не прекращались никогда, правда, московские войска в период «межкоролевья» по понятным причинам не трогали литовские владения. Зато от шведских владений в Прибалтике почти ничего не осталось – помимо Пайде русские взяли еще и крупные порты Пярну и Хаапсала. По сути, в руках шведского короля Юхана III остался только Таллин, да и то, как сообщал таллинский хронист Бальтазар Рюссов, уже «на две мили пути от города» крестьяне должны были «платить этим русским такие же подати, какие платили своим немецким господам» [17].

Теперь настал черед владений Речи Посполитой – после того как на тамошнем престоле утвердился самый невыгодный для Ивана IV кандидат, церемониться самодержец больше не собирался. Возглавил собранное войско сам царь, в походе его сопровождал весь его двор, усиленный Симеоном Бекбулатовичем, ставшим после сведения с престола «Великим князем Тверским», и многими боярами.

Вел себя Иван неожиданно мягко – в ливонские замки, оказавшиеся на пути войска, посылались письма с предложением сдать крепость и обещаниями при таком исходе никаких казней не чинить, а гарнизон при желании волен будет свободно уйти в Литву. Небольшие, плохо снабжавшиеся гарнизоны, которым к тому же постоянно задерживали жалованье, не рвались воевать с огромной русской армией. Крепости сдавались одна за другой, и обещания свои царь аккуратно выполнял: сдавшиеся в плен возвращались на родину, а некоторых Грозный даже жаловал шубами. Царь сажал в крепости свой гарнизон, отдавал указание о строительстве православного храма и двигался дальше. Но с теми, кто оказывал сопротивление, поступали жестко – не обошлось без посажений на кол и продажи уцелевших противников татарам.

По итогам похода вся территория Ливонии на север от Западной Двины и Риги находилась под контролем русских, и Иван Васильевич, вероятно, счел ливонский вопрос решенным. Но, как выяснилось, он только выдал желаемое за действительное.

С конца 70-х гг. ситуация, в которой оказалась русская держава, стала стремительно ухудшаться. Униженный почти бескровным захватом земель, Стефан Баторий начал искать союзников и быстро их нашел. Ими стали шведский король Юхан III, также лишившийся владений в Ливонии, и крымский хан – все обиженные Грозным. Причудливый альянс складывался успешно – в августе 1579 г. посольство Крымского ханства даже посетило Стокгольм, подарив в ходе визита шведскому королю «красивого коня и двух верблюдов» [17].

Иван Грозный поначалу не воспринял угрозу всерьез – крымские войска не могли вести активных действий против России в силу того, что в 1578–1579 гг. поддерживали турецкого султана в войне с Ираном. Шведов же с литовцами, многократно терпевших поражения от русских армий, да еще и возглавляемых ныне «худородными» королями, царь не воспринимал всерьез. А зря.

Венгр Баторий, до конца жизни так и не выучивший ни польский, ни русский, ни литовский и общавшийся со своими подданными на латыни, оказался прирожденным полководцем. И начал он с реформы армии. В январе 1578 г. в Речи Посполитой был созван сейм, который утвердил высокие налоги на войну, в решениях особо подчеркивалось, что война должна вестись на чужой территории. Хотя основу польско-литовской армии по-прежнему составляла дворянская конница, новый король направил огромные средства на то, чтобы усилить армию пехотой – за счет нанятых отрядов немецких и венгерских наемников, а также рекрутского набора среди крестьян. Особое внимание было уделено артиллерии – пушечный двор в Вильне работал день и ночь, изготовляя орудия по собственноручным рисункам короля. При осаде городов Баторий применил новую тактику, которая заключалась в том, что деревянные в абсолютном большинстве русские крепости поджигались калеными ядрами.

Неудачи у русских начались еще в 1578 г., когда на сторону Батория перешел изменивший Грозному ливонский король Магнус. Отбить у него территории так и не получилось, да и многие из захваченных во время похода 1577 г. литовских крепостей в Ливонии вернулись прежним владельцам.

А вскоре боевые действия вышли за пределы Ливонии – началась большая война.

26 июня 1579 г. Баторий отправил Ивану IV грамоту с объявлением войны, а уже в августе началась осада Полоцка. После того как город был подожжен венгерскими наемниками, гарнизон сдался, и 1 сентября Баторий въехал в Полоцк. Однако возвратом главного российского приобретения времен Ливонской войны воинственный «круль» не ограничился: 25 сентября приступом был взят город Сокол.

В следующем, 1580 г., состоялось новое вторжение польско-литовских войск, которое обернулось настоящей катастрофой – были потеряны города Велиж, Усвят, и – самое страшное – пали Великие Луки. Для интервентов открывалась прямая дорога и на Смоленск, и в псковско-новгородские земли.

В чем же причины столь катастрофичных поражений? Дело в том, что, если польско-литовская армия была усилена, то с русской дела обстояли противоположным образом. Грозный действительно не мог выставить армию, равноценную той махине, что брала Полоцк. Многолетняя война, обескровившая экономику опричнина и свирепые эпидемии начала 70-х гг. выкосили население страны. Писцовые описания новгородских земель рисуют удручающую картину – в 70–80-х гг. население некоторых областей составляло не более 9–10 % от того количества, которое проживало здесь в начале XVI в. Ставить под ружье было некого.