Балатонский гамбит - Михель Гавен

— Ночевать с Прохоровой пойдешь, — шепнул, подсев, Харламыч, — она с санинструкторами в землянке. Я им сегодня дровишек подбросил, прибрал слегка, пока капитан наш Прохорову уму-разуму учил, а санинструкторши раненых отправляли. У них там зеркальце, мыльце, все, что женщине надо, есть.

— Спасибо, Харламыч, — Наталья с благодарностью сжала его руку. — Я не привередливая.

* * *

Он провел обеих до землянки.

— Прохорова, под ноги смотри, — Надя поскользнулась и охнула, Наталья подхватила ее под руку. — Без второй ноги останешься, кто тебя на руках носить будет. Вот уж капитану радость.

— Не волнуйся, Харламыч, иди, — отпустила его Наталья. — Мы и сами справимся.

— Ну, надеюсь на тебя, Наталья Григорьевна, — тот усмехнулся в усы. — Прохорова у нас — сокровище ротное. Другого-то снайпера нет. Да такого и по всему фронту не сыщется. Ладно, до утра, девоньки. Если что надо, зови, Наталья.

— Конечно, Харламыч. Спасибо тебе.

— Вот так все издеваются надо мной, — пожаловалась Надя, укладываясь на жесткий, дощатый топчан.

Наталья расстелила шинель, легла на приготовленный топчан рядом. Напротив у стенки спала санинструктор. Вторая в землянку еще не вернулась.

— Я только сегодня благодаря тебе себя человеком и почувствовала, — призналась Надя, — а так все одна, одна. Капитан ругается. А тебе, Наташа, нравится здесь кто-то? — она придвинулась. — Ну, молодой человек, там, при штабе?

— Был. Не при штабе, конечно, — Наталья вздохнула. — Здесь, на передовой, был. Но его убили под Курском. Сама видела. Сгорел в танке.

«Оберштурмфюрер СС. Сгорел в танке. Очень любопытно, — с горькой иронией подумала она про себя. — Особенно для того майора из НКВД, который меня сегодня на машине подвозил. Она — лейтенант Красной армии, он — оберштурмфюрер СС. Встретились случайно, он приехал на танке в деревню, где она жила. Собой красавец, насмешил до упаду. Она растаяла, влюбилась. А потом она под Сталинградом из пушки по таким же, как он, стреляла и из такой же пушки и его грохнули. Он сгорел в танке, а она осталась. Шекспир, да и только. Ромео и Джульетта. Вот только Джульетта до сих пор жива. Особисты проглядели».

— Ты переживала, да? — Прохорова придвинулась еще ближе. — Очень любила? Чего молчишь-то? Плачешь?

— Нет, не плачу, — ответила Наталья тихо. — Отплакала уже свое. Но никто другой не нужен. Его помню, хоть тресни. Никого больше не хочу. Как отрубило.

— Красивый был? — Прохорова спросила с придыханием.

— Да, только это не главное вовсе, — Наталья пожала плечами. — Я даже не знаю, что главное. Я его полюбила и все. И до сих пор люблю.

— Ох, счастливая ты, Наталья, — в голосе Нади промелькнула зависть. — Хоть и погиб, а такое было. Мне бы так.

— Так тебе, Надежда, точно не надо, — Наталья резко оборвала ее рассуждения. — Погиб, что хорошего? Чему завидовать? Спи лучше. Нам вставать рано. Тебе выспаться нужно, чтоб не зевать потом в окопе.

И, завернувшись в шинель, повернулась к ней спиной.

— Я не понимаю, что мы здесь завоевать хотим, это просто пустыня какая-то: солнце палит, ни травинки.

— Что мы здесь завоевать хотим, это не наше дело, Штефан, фюреру виднее. Я бы на твоем месте меньше рассуждал об этом.

— Очень ты, Людвиг умный, осторожный такой. Ты пушку проверил? Ее клинит все время.

— Да все клинит, жара. Мотор и тот вот-вот сдохнет.

— Фрейляйн, фрейляйн, воды не найдется? Куда это она?

— К мамаше, наверное, прятаться.

— Сейчас я посмотрю. Фрейляйн, воды…

Она в испуге бросилась в сени.

— Ты куда лезешь, куда лезешь, — тетка Анна больно схватила за руку, — в платье вырядилась. Я тебе сказала: салоп надень, чтоб до пят. Они же бешеные. Баб нету, только и ищут, какую бы дуру изловить. А ты высунулась.

— Фрейляйн…

— Нет тут никого! Никого!

— Фрейляйн, нам бы воды. Ничего не понимают, Людвиг. Ну и страна! Хоть на каком языке спрашивай, ответа не дождешься.

— Я понимаю, сейчас принесу, — она вдруг шагнула вперед. Прятаться, бояться надоело. Как чувствовала — плохого не будет.

— Куда? Куда? Вот оглашенная, — кричала тетка, схватила, стукнула по плечу.

— Пустите меня, Анна Михайловна. Я не боюсь.

— Обрюхатят, поздно бояться будет, — она вышла на крыльцо.

— Идемте, я наберу воды.

— Вы говорите по-немецки? — Штефан присвистнул. — Да мы сами наберем, только покажите, где.

— Идемте.

Она подвела его к колодцу.

— Почти пересох, — сказала, глядя в землю. — Если что за ночь набирается, потом мелеет быстро, испаряется все.

Взялась за колесо. Он подошел сзади, она напряглась, почти сжалась. Но он только осторожно отстранил ее.

— Я сам, фрейляйн, позвольте.

Зачерпнув воды, вытащил ведро, перелил в другое ведро, пустое, стоявшее рядом.

— Спасибо, фрейляйн.

Она растерянно пожала плечами, переступила с ноги на ногу, не зная, что делать: убежать — не убежать. Потом подняла глаза. Он стоял перед ней — высокий, статный; воротник рубашки под кителем расстегнут. Мускулистая загорелая шея, плечи широкие, сильные; лицо черное от загара и гари, на нем светлые большие глаза смотрят внимательно, серьезно, совсем не зло; белокурые волосы растрепаны, присыпаны пылью и пеплом.

— Спасибо, фрейляйн.

— Наташка, Наташка, ты чего кричишь? — Прохорова трясла ее за плечо. — Приснилось, что ли, что?

Она вскинула голову.

— Что? Что случилось? Пора уже?

— Да ты так кричала, прямо навзрыд, — Прохорова села рядом. — Его вспомнила, что ли?

— Да нет, так простудилась малость, — Наталье больше о своих чувствах говорить не хотелось. — Теперь вот температура крутит, то поднимется, то вроде снова ничего.

— Так ты у Раи, санинструкторши нашей, какое-нибудь лекарство возьми, — тараторила Прохорова.

— Знаю я Раины лекарства, — Наталья поморщилась. — Тут одно лекарство: спирту хлебнул, и все прошло. Но это не по мне. Ладно, как-нибудь сама справлюсь. Сколько времени-то? Может, идти нужно? — она полезла за часами.

— Девчата, завтрак! — наверху послышался голос Харламыча. — Как там у вас, зайти можно?

— Заходи, заходи, — крикнула Наталья. — Встали мы уже.

— Вот и ладненько, — Харламыч спустился в землянку, в руках у него был повидавший виды медный чайник и котелок, закрытый крышкой.

— Чайку, девчата, — он все расставил на столе, — вот горяченькой картошечки с мясом. Ешьте, ешьте, золотые мои. Погодка сегодня славная, солнышко встает, подморозило. А вчера как крутило. Кстати, Наташка, — он вдруг усмехнулся, — а сегодня с утречка пораньше за тобой еще один фрукт из штаба Шумилова пожаловал, — сообщил он. — Позицию ему, видите ли, проверить надо, какие-то схемки чертит. Такой занозистый мужичок.