Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

В городе случилось ЧП! В это трудно было поверить, но… Герой соц-труда, член ЦК КПСС, депутат Верховного Совета РСФСР Андрей Николаевич Новосельский попал… в медвытрезвитель!.. Казалось бы, ну что тут особенного?.. Слесарь-наладчик моторного завода перебрал маленько… С кем не бывает?.. Не только безнадёжные алкаши, но и вполне уважаемые и законопослушные граждане нет-нет да и попадают изредка в цепкие объятья "зелёного змия", и, как правило, никто этому факту сколько-нибудь серьёзного значения не придаёт. Но на этот раз рядом с Андреем Николаевичем в "Медвытрезвителе № 1" совсем некстати оказался корреспондент областной комсомольской газеты "Смена", некто Семён Ступак. Этот пронырливый бумагомарака не только не постеснялся признаться, что был доставлен в вытрезвитель милицейским нарядом, хотя на самом деле был абсолютно трезв и выполнял редакционное задание, но и написал ядовитый фельетон о своём соседе по вытрезвительской койке и выставил гордость городской партийной организации на всеобщее осмеяние. Фельетон был коротенький, и Андрей Николаевич фигурировал в нём не под своим именем, а под кличкой "Герой", но легче от этого не становилось. Героев в городе только двое: он да ткачиха Ольга Пастухова, которая никогда прежде в неумеренном употреблении алкоголя замечена не была, поэтому ушлые горожане безошибочно определили, о каком именно "герое" идёт речь.

И народ загудел!..

Что поделать?.. Любят наши сограждане чужой позор. Тем более, если он знаменитых людей касается. А разруливать скандальную ситуацию ни в чём неповинным людям приходится.

Не успели члены бюро горкома занять свои привычные места, как в кабинете Троицкого раздался телефонный звонок. Звонил Олег Павлович Кахетинский, секретарь обкома партии по идеологии.

– Приветствую, Пётр Петрович!.. Как себя ощущаешь?.. – в голосе Кахетинского проскальзывали злорадные нотки. Он откровенно не любил Троицкого, за глаза называл его "поповичем" и при каждом удобном случае старался уколоть побольнее.

– Благодарствую, Олег Павлович, – в тон ему ответил Пётр Петрович. – Давление что-то пошаливает.

– Рановато в твоём-то возрасте… Рановато… – посочувствовал обкомовский секретарь. – Уж не фельетон ли в сегодняшней "Смене" тому причиной? Ты, конечно, успел его прочитать? – ехидно поинтересовался Кахетинский.

– А как же! – бодро ответил Троицкий. – Я смолоду приучил себя первым делом прессу просматривать.

– Ну?.. И как тебе фельетончик?.. Забористо написано, как считаешь?..

– Очень… Перо у журналиста бойкое.

– Что верно, то верно. Профессионал!.. Что делать собираешься?.. Случай, согласись, неординарный.

– Не хотелось бы горячку пороть… Прежде всего разобраться надо…

– Ты это о чём? – искренне удивился Олег Павлович. – И так всё яснее ясного. Ты лучше подумай, какие меры принимать будешь. И с решением слишком не тяни. Имей в виду, к полудню "Хозяин" ждёт результата. Да-а! Не завидую я тебе, Троицкий!.. Влип ты в дерьмо по самую макушку!.. Ну, будь здоров, дорогой!.. Не кашляй! – и в трубке зазвучали короткие гудки.

Пётр Петрович увидел, как на том конце провода злорадно ухмыляется и сладострастно потирает руки торжествующий Кахетинский. Троицкий немного помедлил, потом, положив трубку на рычаг, обвёл взглядом собравшихся у него в кабинете…

– Звонил Кахетинский, – сообщил он. – Сейчас без четверти десять. В полдень, не позже, наше решение должно лежать у него на столе в обкоме. Прошу членов бюро высказываться по существу.

А члены, ошеломлённые случившимся, совершенно потерянные, стараясь не глядеть друг другу в глаза, внимательно изучали рисунок на ковре, лежащего на полу секретарского кабинета. Все упорно молчали. Никто не решался слова вымолвить… Да и что они могли предложить?.. Поставить Новосельскому на вид?.. Объявить выговор?.. Или же… Язык не поворачивается даже шёпотом произнести такое… Исключить?!.. Кого?!.. Члена ЦК?!.. Депутата?!.. Подобных прецедентов в новейшей истории городской партийной организации никогда прежде не было… Во всяком случае, никто из присутствующих не мог припомнить чего-либо подобного, и на чужой опыт сослаться было невозможно.

– Товарищи! Мы с вами должны понять: происшествие позорным пятном ложится на всех нас, и в ответе – мы все. Все. Без исключения!..

Сказанное не произвело на собравшихся должного впечатления. Гнетущая тишина висела в прокуренном воздухе кабинета и растворяться не собиралась.

– Ну, что?.. Так и будем в "молчанку" играть?.. – спросил Троицкий и, не получив ответа, обратился к "герою" фельетона: – А ты, Андрей Николаевич, что сам думаешь?..

Багрово-красный "герой" по-бычьи мотнул головой, с плохо скрываемой злобой шарахнул мозолистым кулаком по подлокотнику кресла, в котором сидел, и прохрипел:

– Убить меня мало!.. Подлеца!..

– Это мы ещё успеем, – тихонько проговорил второй секретарь горкома Борис Ильич Мяздриков. Маленький, незаметный человечек, он сидел в самом дальнем углу кабинета под фикусом и что-то чертил в своём блокнотике. – У меня вопрос к нашим доблестным стражам порядка. Как так получилось, что наряд милиции вместо того, чтобы отвезти всеми уважаемого человека домой, доставил Андрея Николаевича в вытрезвитель?.. Нужно быть последним идиотом, чтобы сотворить эдакое!.. Или я неправ?.. – спросил Борис Ильич, как бы ни к кому не обращаясь и не отрывая глаз от блокнотика.

Со своего места грузно поднялся начальник городского отдела милиции подполковник Пётр Васильевич Кудлай.

– Старший сержант Лютиков с сегодняшнего дня из органов милиции уволен, – коротко доложил он.

– Ну, спасибо, дорогой. Успокоил. А то я боялся: вдруг ты ему благодарность объявишь… За проявленную бдительность. А ты наказать его решил. Молодец!..

Кудлай засопел и прибавил:

– Лютикова только одно оправдать может: он не знал в лицо Андрея Николаевича.

– Ты считаешь это оправданием?..

– Ну… Как бы… В некотором смысле…

– А я считаю, – безжалостно оборвал Кудлая Мяздриков, – это огромная промашка в твоей работе, Пётр Васильевич!.. Личный состав городской милиции обязан в лицо знать всех уважаемых людей в городе. А то вы в своём рвении безмозглых кретинов до того дойдёте, что обезглавите город. А оправдание вот оно – мы начальство в лицо не знали. Или я неправ?

– Виноват. Исправлюсь.

– А ты – молодец!.. Даже собственные ошибки признаёшь и обещаешь их впредь больше не повторять, Я тебя правильно понял?..

– Так точно, – отрапортовал Кудлай.

– Нет бы тебе этого Лютикова из органов не сегодня, а три дня тому назад уволить, глядишь, позора избежать удалось бы. Или я не прав?

– Такое не повторится больше… Честное слово.

– Кстати, скажи, начальник медвытрезвителя тоже в лицо Андрея Николаевича не знал или ослеп на короткое время?

На главного городского милиционера было жалко смотреть: его огромное тело, казалось, вот-вот лопнет от нечеловеческого напряжения.

– Предлагаю объявить товарищу Кудлаю строгий выговор с предупреждением, что в случае повторения подобных инцидентов будет поставлен вопрос о целесообразности дальнейшем пребывания его в рядах нашей партии, – не повышая голоса и по-прежнему не отрывая глаз от блокнотика, спокойно проговорил Мяздриков.

Пётр Петрович понимал: это не выход из положения, но всё жё начало положено, поэтому поставил предложение Бориса Ильича на голосование.

– Кто "за"?.. Единогласно.

Проголосовав, члены бюро почувствовали некоторое облегчение и оторвали, наконец, свои взгляды от секретарского ковра. Появилась уверенность: решение чудовищной проблемы вот-вот будет найдено. Стала ясна стратегия – во что бы то ни стало отвести от Новосебльского обвинения в содеянном. Но как?!..

И все принялись судорожно соображать. Тишина, которая на сей раз повисла в воздухе, уже не была столь мучительно-безнадёжной. Проблески мысли осветили хмурые лица собравшихся в кабинете слабым лучом надежды.

– Зря вы так!.. – раздался хриплый голос виновника происшествия. – Я один во всём виноват. Не годится, чтобы из-за меня безвинные люди страдали. И Лютиков…И Пётр Васильевич… И другие тоже… К чему больше меры меня позорить?..

Он говорил, с трудом подбирая слова. Самая настоящая мука светилась в его страдальческих глазах.

– Андрей Николаевич, ты диспансеризацию в последний раз когда проходил? – осторожно спросил Новосельского главврач городской клинической больницы Роман Моисеевич Фертман.

– Чего? – не понял тот.

– Ты когда у нас обследовался?

– Зачем?..

– На предмет здоровья, – главврач излучал немыслимую доброту и сердечность.

– Никогда не обследовался. Мне это ни к чему.

– А вот я думаю, дорогой Андрей Николаевич, напрасно ты так манкировал состоянием своего здоровья, – Фертман раскрыл свой пузатый, видавший виды кожаный портфель и достал из его недр старинный тонометр. – Давай-ка мы с тобой для начала давленьице измерим. Снимай пиджачишко свой.