Том 6. Живые лица - Зинаида Гиппиус

1921

Висбаден

Рыдательное

Кипела в речке темная вода,похожая на желтое чернило.Рыдал закатный свет, как никогда,и всё кругом рыдательное было.Там, в зарослях, над речкой, на горбе,где только ветер пролетает, плача, –преступница, любовь моя, тебея горькое свидание назначил.Кустарник кучился и сыро прел,дорога липла, грязная, у склона,и столбик покосившийся сереп.а в столбике – забытая икона…Прождать тебя напрасно не боюсь:ты не посмеешь не услышать зова…Но я твоей одежды не коснусь,я не взгляну, не вымолвлю ни слова –пока ты с плачем ветра не сольешьи своего рыдательного стона,пока в траву лицом не упадешьне предо мной – пред бедною иконой…Не сердце хочет слез твоих… Оно,тобою полное, – тебя не судит.Родная, грешная! Так быть должно,и если ты еще жива – так будет!Рыдает черно-желтая вода,закатный отсвет плачет на иконе.Я ждал тебя и буду ждать всегдавот здесь, у серого столба, на склоне…

Бродячая собака

Не угнаться и драматургуза тем, что выдумает жизнь сама.Бродила Собака по Петербургу,и сошла Собака с ума.

Долго выла в своем подвале,ей противно, что пол нечист.Прежних невинных нету в зале,завсегдатаем стал че-кист.

Ей бы теплых помоев корыто, –(чекистских красных она не ест).И, обезумев, стала открытоона стремиться из этих мест.

Беженства всем известна картина,было опасностей без числа.Впрочем, Собака до Берлинаблагополучно добрела.

«Здесь оснуюсь, – решила псица, –будет вдоволь мягких помой;народ знакомый, родные лица,вот Есенин, а вот Толстой».

Увы, и родные не те уже ныне!Нет невинных, грязен подвал,и тот же дьявол-чекист в Берлинеправит тот же красный бал.

Пришлось Собаке в Берлине круто.Бредет, качаясь, на худых ногах –куда? не найдет ли она приютау нас на Сенских берегах?

Что ж? Здесь каждый – бродяга-собакаи поглупел, скажу не в укор.Конечно, позорна Собака, однакоэто еще невинный позор.

Июнь 1922

(на случай)

Париж

Голубой конверт

В длинном синем конвертеОна мне письмо прислала.Я думал тогда о смерти…В письме было очень мало,Две строчки всего: «Поверьте,Люблю я, и мир так светел…»Я думал тогда о смертиИ ей на письмо не ответил.На сердце было пустынно…Я сердцу не прекословил.Разорванный, праздный, длинныйКонверт на ковре васильковел.

Цифры

  22, 25… целых 8!Далеко стонет бледная Лебедь,Этот март невесенен, как осень…  25… 26 – будет 91  Будет 9… Иль 100? 90?Под землей бы землею прикрыться…Узел туг, а развяжется просто:  900, 27, но не 30.  900, да 17, да 10…Хочет Март Октябрем посмеяться,Хочет бледную Лебедь повесить,  Обратить все 17 – в 13.

«Господи, дай увидеть!..»

Господи, дай увидеть!Молюсь я в часы ночные.Дай мне еще увидетьРодную мою Россию.

Как Симеону увидетьДал Ты, Господь, Мессию,Дай мне, дай увидетьРодную мою Россию.

Извержение Этны

«Население Montenegro и Monterosso, убегая, запрягало в тележки домашний скот, свиней и даже индюшек…»

Из газет

Меж двумя горами, Черной и Красной,мы, безумные, метались тщетно.Катится меж Черной и Краснойогненная стена из Этны.

Запрягли индюшек – рвемся налево,запрягли свиней – бежать направо,но нет спасенья ни направо, ни налево,и ближе дышит, катится лава.

Катится с металлическим скрипом,с тяжелым подземным лаем.Опаленные, оглушенные скрипом,мы корчимся, шипим – и пропадаем.

Гурдон

A Miss May Norris

Суровый замок на скале-иголке.  Над пепельностью резких круч  Лет голубей, свистящий шелком,И сырь сквозистая заночевавших туч.

Бойниц замшенных удивленный камень,  И шателенка, с белым псом,  В одежде шитой серебром,С весенним именем – с осенними глазами,

Здесь все воспоминания невнятны:  Слились века и времена,  Как недосмотренного сна  Едва мерцающие пятна.

Здесь – в облачном объятии дремать,  В объятии сыром и тесном,  Но жить – нельзя… А вспоминать –  Зачем? О чем?        О неизвестном?

Падающее

Падающая, падающая линия…Видишь ли, как всё иноеСтановится день ото дня?

Чашка разбилась синяя.Чашка-то дело пустое,А не скучно ли тебе без меня?

Падает падающая линия…Не боюсь, что стало иное,Не жалею о прошедшем дне,

Никакого не чувствую уныния.Ты не видишься почти со мною,Но ты вечно скучаешь обо мне,

Ибо чашка-то не разбилась синяя.

1923

Сбудется

Что мне – коварное и злое данное:я лишь о должном говорю,я лишь на милое, мне желанное,на него одно смотрю.

Радость помнится, не забудется,надежно сердце ее хранит.И не минуется, скоро сбудетсято, чем душа моя горит.

Не отвержено, не погубленоВсё, любимое Тобой.И я увижу глаза возлюбленной,увижу здесь, на земле, живой.

Ты отдаешь утрясенной мерою.Господи! Знаю, что воля – Твоя,но не боюсь, ибо радостно верую:Ты хочешь того, чего и я.

Париж, весна

Верность

И. И. Ф-му

Смерч пролетел над вздрогнувшей вселенной,Коверкая людей, любовь круша.И лишь одна осталась неизменнойТвоя беззлобная душа.

Как медленно в пространстве безвоздушномНедель и дней влечется череда!Но сердцем бедным, горько-равнодушным,Тебя – люблю, мой верный, навсегда.

Пламя

Посмотри в жаркие окна,в небесный фарфор.Чей это желтый локонвьется из-за гор?

Ширится, крутится круче…Что это? Не гроза ль?Но почему под тучейзабагровела даль?

Вся в искрах странная хмара…Нет, не гроза, не гроза!Это лесного пожараогненные глаза.

Ало мглы загорелись…Дымы – как фимиам…Маковое ожерельевспыхнуло по холмам.

А с неба кто-то струямильет сверкающий зной:белое горнее пламя –в красный огонь земной.

Любовь уходит незаметно,Она бездейственно не ждет.Скользит, скользит… И было б тщетноЕе задерживать отход.

Не бойся этого скольженья.Ты так легко ослепнешь вновь,Что позабудешь и прозреньяИ слово самое любовь.

Слово?

Проходили они, уходили снова,Не могли меня обмануть…Есть какое-то одно слово,В котором вся суть.

Другие – сухой ковыль.Другие все – муть,Серая пыль.

Шла девочка через улицу,Закричал ей слово автомобиль…И вот, толпа над ней сутулится,Но девочки нет – есть пыль.

Не правда ли, какие странныеУши и глаза у людей?Не правда ли, какие туманныеЛинии и звуки здесь?А мир весьЗдесь.Для нас он – потери…

Но слово знают звери,Молчаливые звери:Собачка китайская,Голубая, с кожей грубой,В дверях какого-то клубаДрожит вечером майским,Смотрит сторожко, –Молчит тринадцать лет,Как молчит и кошкаВ булочной на Muette.

Звери сказать не умеют,Люди не знают,И мир, как пыль, сереет,Пропадом пропадает…

Лик