Сармат. Все романы о легендарном майоре спецназа - Александр Звягинцев

Савелов наблюдал за началом погрузки с промежуточной площадки портального крана. Здесь его и нашел седой, с тоскливыми глазами таможенник.

– Давай проштампую твои бумаги, товарищ председатель кооператива, – сказал он, глядя мимо Савелова. – Начальство мое таможенное с твоим начальством, итит их мать, все согласовало и мне строго-настрого приказало в твой груз длинного носа моего не совать. А кто я против твоего и моего начальства?.. Тьфу, червяк!.. Хотя нюхом чую – дело тут, парень, не экспортной сельхозтехникой пахнет, а годками пятнадцатью колымской отсидки, если не вышкой…

– В России от сумы да от тюрьмы, как говорится, не зарекаются… – усмехнулся в ответ Савелов, наблюдая с волнением, как влипает в листки накладных круглая массивная печать.

– То-то и оно! – вздохнул таможенник. – Вас, ушлых кооператоров, теперь развелось, как у нас в Судаке на виноградниках нонешним летом филлоксеры. И поди ж ты, все вы, поганцы, с мохнатой кремлевской лапой. Мне, старику, против вас переть дурнее, чем ссать против ветра. Эхма, куда катимся?!

– Куда-нибудь прикатимся…

– Прикатимся, прикатимся… А все ж, как в кино говорится, за державу больно обидно. – Он опять вздохнул, не выпуская из прокуренных пальцев последней кипы проштампованных накладных.

Оглянувшись по сторонам, Савелов вложил в эти пальцы по-банковски запечатанную пачку сторублевых купюр. Тот, хмыкнув, скривился будто от зубной боли, однако опустил ее в оттопыренный карман форменного плаща.

– Ухмыляешься, кооператор?.. – уронил таможенник. – Лепит, мол, служивый за державу, а сам, итит его мать, карман оттопыренным держит. Попробуй я послать тебя с твоими погаными деньгами, меня через день с таможни попрут. Нынче жизнь везде, как в волчьей стае: все воют – и ты вой, коли не хочешь, чтобы тебя за твою правильность загрызли. Ночь стариковская, парень, длинная: подумаю нынче до утра, к лицу ли мне в моих годах со всеми вместе выть, может, лучше на покой рапорт написать, от греха подальше.

Не глядя Савелову в глаза, таможенник сунул ему накладные, отвернулся и заторопился в промозглую мглу, выражая своей сутулой спиной и шаркающей стариковской походкой полное презрение к сошедшей с прямого пути жизни, к ухмыляющемуся московскому кооператору Савелову и ко всему тому, что сейчас творится на пирсе и в трюмах готовящихся уйти за кордон сухогрузов. Видно, душу у старика мой груз окончательно наизнанку вывернул, глядя ему вслед, подумал Савелов. Аз воздам по грехам вашим!.. Только почему в нашей взбесившейся жизни за грехи воздается все не тем и все не по тому адресу?..

Его размышления прервал зуммер рации.

– Тащ Щербинка, у нас на первой лайбе в трюме ЧП! Срочно требуется ваше присутствие, – сообщил чей-то незнакомый, взволнованный голос.

– Иду, – отозвался Савелов, унимая внезапно охватившую его дрожь.

Не иначе как в суматохе танком кого-нибудь раздавило… И нужно, по закону, вызывать милицию и «Скорую», составлять акт о происшествии. Без этого пограничники наверняка заартачатся давать добро на выход судна из порта… Если так, «тащ Щербинка», то вся операция «Рухлядь» горит синим пламенем… К утру, как пить дать, в порт нагрянут очухавшиеся смежники и будут всех шерстить направо и налево, а за ними нарисуются сволочи журналюги и начнут своим поросячьим визгом формировать общественное мнение от Парижа до Нью-Йорка. Тогда, «тащ Щербинка», без вопросов, светит тебе не уютный Мюнхен, а промерзлая колымская тундра. По прикидке старого таможенника – на ближайшие пятнадцать лет.

– Осторожно, товарищ кооператор, здесь узкий трап, – протянул руку Савелову чумазый офицер в танковом шлеме. – Мои хлопцы полезли в танк, а оттуда как шибанет, виноват, говном… И он из башни белыми глазами лупает…

– По порядку, старлей. Кто глазами лупает?

– Пацан какой-то… Лупает белыми глазами, а сам весь, виноват, в говне. Видать, в танковой башне с неделю просидел, а сортира в ней нету…

Похоже, провал операции «Рухлядь» пока отменяется, с облегчением перевел дыхание Савелов, спускаясь вслед за танкистом в трюм.

– Вон тот пацан, – показал офицер на сидящего у танковой гусеницы худющего молодого человека с испитым бледным лицом и отрешенными белыми глазами.

Час от часу не легче, чертыхнулся про себя Савелов. Это же репортер, которого должны были держать на саратовской базе до особого распоряжения.

– Опять ты, придурок, под моими ногами путаешься! – схватил он журналиста за воротник куртки и отшатнулся: уж больно от того воняло. – Старлей, вон у борта пожарный шланг, приведите этого обормота в божеский вид, – приказал он танкисту.

– Есть, товарищ кооператор! – нехотя отозвался тот и показал солдатам на шланг: – Устройте чмошнику постирушку.

От ледяной струи белые глаза репортера быстро приобрели осмысленное выражение. Сердобольные танкисты после жестокой экзекуции облачили его в сухой комбинезон и накинули на плечи теплый солдатский бушлат.

– Ж-ж-жрать!.. Брат-т-тцы, ж-ж-жрать! – лязгая зубами, взмолился репортер.

Откуда-то мигом появился котелок с горячей солдатской кашей, а у офицера нашлась даже фляжка с водкой. Не дожидаясь, пока белоглазое чмо утолит голод, Савелов приступил к допросу:

– Как ты оказался здесь?

– Где здесь, в стране Лимонии и в городе Кенгуру, что ли? – основательно хлебнув из фляжки, нахально поинтересовался репортер.

– Не корчи идиота, плохо кончится! – еле подавил охватившую его ярость Савелов. – Слышишь, в борт волны бьют.

– Понял – не дурак, – заглянув в его глаза, кивнул тот. – Вы сами во всем виноваты, не знаю, какая у вас там кликуха… Зачем было в Саратове вешать на меня статью за измену родине… Я подумал, на хрена козе баян, и в ту же ночь дал деру из их подвала.

– Как дал деру?

– Как в кино, попросился в нужник. По дороге сопровождающему салаге-первогодку погладил крышу кирпичом – и в кусты. Через забор лезть побоялся: пристрелят еще козлы впотьмах, и через их КПП ломиться – дохлый номер… Слышу, собаки лают. С перепугу я, как заяц, сиганул на платформу и в танке затырился. Кто знал, что перед отправкой башенные люки снаружи задраивают. Эшелон тронулся – я туда-сюда – и все мимо… Поискал штатный инструмент, чтоб гайки у нижнего люка открутить, а его, видать, кто-то из пузатых прапоров скоммуниздил. Еду, еду в какую-то страну Лимонию и чувствую себя, как последний фраер без жратвы и без сортира…

– Что теперь делать с тобой прикажешь? – заорал Савелов.

Тот, хмелея на глазах, ухмыльнулся и развел руками:

– Говорил тебе, начальник, что с Аркашей Колышкиным связываться себе дороже выйдет.

– Чмо ты малахольное, а не Аркаша Колышкин. Неужели еще не дошло, что в дерьмо по уши ты вляпался! – и отвернувшись в ярости, Савелов поднес к губам рацию: – Купавна, Купавна, я Щербинка… Срочно ко мне в трюм.

Купавна появился через несколько минут. Савелов, пояснив ему ситуацию, озабоченно спросил:

– Посоветуй, Купавна, как избавиться от говнюка – не в море же его топить.

– Топить грешно и отпустить – лажа выйдет, – задумался тот. – Репортеры – народ ушлый. Доберется до связи с Москвой, считай – вся операция псу под хвост. Пусть уж лучше уплывает, говнюк, подальше от земли нашей грешной.

– Ты в своем уме?.. Он же за бугром хай поднимет.

– Той стране, которой груз адресован, не с руки будет его хай… Мои мужики в пути ему популярно объяснят, что к чему. Ежели поймет, глядишь, через месячишка два мужики ему ксиву нарисуют и на обратную дорогу билет купят.

– А если не поймет?

– Извини, Щербинка, тогда выбора у них не будет…

– Спасибо, Купавна! Камень с души снял.

– А-а, брось! – отмахнулся тот. – У самого растет такой же недоумок – все ковбоями и прериями бредит.

Через несколько минут в трюме появились неулыбчивые мужики в одинаковых черных куртках. Они молча запихнули орущего благим матом, захмелевшего Аркашу Колышкина в башню танка и следом – рюкзак с сухим пайком.

– Еще ведро с крышкой не забудьте ему поставить, вместо параши, – напомнил Савелов и протянул одному из них бутылку водки: – Способ варварский, но, как известно, память отшибает.

Тот понимающе кивнул и, не обращая внимания на бурные протесты Колышкина, влил в его горло всю бутылку, без остатка. Через несколько минут Аркаша спал сном праведника в жестком кресле пушкаря-наводчика.

– Если крыша в этой мышеловке у пацана не поедет, в конечный пункт мы его доставим без проблем, а там не взыщите – по обстоятельствам, – сказал Савелову мужик, после того как спустил в танк ведро с крышкой и задраил люк башни.

Выбравшись из трюма корабля, Савелов направился к эшелону, из которого стрелы трех портальных кранов один за другим выдергивали танки. У эшелона его чуть не сбил с ног взволнованный бригадир такелажников.

– Ищу, ищу, начальник, а ты как сквозь землю! – заорал он. – Моим ребятам, бляха-муха, четверо каких-то крутых стволы в нос суют. Куда, мол, груз и кто отправитель, говори, мол, бляха-муха, а то порешим на месте?