Рейтинговые книги
Читем онлайн Восемнадцать лет. Записки арестанта сталинских тюрем и лагерей - Дмитрий Евгеньевич Сагайдак

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 105 106 107 108 109 110 111 112 113 ... 162
зелёный ковёр травы перед клубом. В обычное время на этот ковёр не ступала ни одна человеческая нога, берегли его как зеницу ока, а сегодня нарушили это правило, да и немудрено.

Не слышно грохота пилорамы, визга фуганков, рейсмусов и пил столярного цеха, перезвона наковален кузницы.

Яркое солнце посылает свои лучи на исстрадавшуюся землю, слепит глаза. Глубокое синее небо как бы улыбается тысячам улыбок людей.

Гармонист, занявший первое место в смотре художественной самодеятельности лагерей Бурят-Монголии, виртуозно перебирает клавиши баяна в бесконечном попурри из советских песен, переходящих в бравурный «Турецкий марш», а затем в марш лётчиков «Всё выше, и выше, и выше…», подхваченный тысячью голосов.

Песня рвётся высь к солнцу, голубому небу, к родным и близким, ко всем людям мира. А закончившись, с новой силой разливается, как необъятное море, в красивой мелодии и чУдных словах: «Широка страна моя родная!»

Вот бы сделать её на]ним гимном!

За забором прохожие не удивляются рвущейся из тюрьмы песне — они тоже поют, смеются, плачут счастливыми слезами. Поёт всё кругом — солнце, небо, люди — злые и добрые, поют птицы, трава, цветы.

К крыльцу клубного барака важно, в парадном мундире лейтенанта (звание он получил буквально несколько дней назад) шагает начальник и гроза колонии, сам Лермо. Рядом с ним начальник производств Серёдкин, начальник КВЧ младший лейтенант Ведерникова, инспектор УРЧ Круглова, оперуполномоченный, начальник санчасти и все надзиратели во главе с Борисенко.

Весёлые лица, улыбки широкие, не деланные, естественные человеческие улыбки.

За два года колония увидела впервые перед собой невиданные; доселе лица — лица людей, по-человечески радующиеся всенародному празднику, победе страны над коварным и злым врагом — фашизмом.

Лермо кивком головы подзывает меня к себе. И… вдруг:

— Дмитрий Евгеньевич! — да так громко, что было слышно всем собравшимся. — Кончилась война, сообщи об этом всем, да потеплее, как умеешь! Так, как говорил в пьесе Медведева «Салют». Я открываю митинг.

— Гражданин начальник, я не смогу, мне что-то давит грудь, мне страшно!

— Митинг в честь победы над Германией считаю открытым. Слово предоставляется механику Промышленной колонии № 1 Сагайдаку!

Меня встречает тишина. Мёртвая тишина. Море стриженых голов, море ожидающих глаз. Пёстрые косынки женщин и девушек переливаются на солнце всеми цветами радуги. У меня нет слов, во рту сухо. Молчу, не знаю сколько времени, может, минуту, может, две, но кажется — вечность.

И, наконец, прорвало. Говорю. Мысли перевожу в слова. Голос крепнет, разносится по площади, ударяется в барак и громким эхом возвращается обратно.

— Товарищи! То, о чём говорили, к чему призывал солдат в написанной всеми нами уважаемым Евгением Петровичем Медведевым пьесе «Трудовой салют», сегодня свершилось. Пал Берлин, волчье логово фашизма! Враг на коленях. Сильный, коварный враг человечества — побеждён! И вы не будете в обиде, если я напомню вам наше вчера, чтобы ещё радостнее и светлее было наше сегодня. А ещё вчера солдат, русский солдат, давал великую клятву над свежей могилой своих боевых друзей. Это было вчера, этого нет сегодня. Этого не должно быть и завтра. Слава великому народу, победившему смерть, слава народу, давшему миру наше сегодня!

Что говорил ещё и говорил ли — не помню и не знаю.

Полетели в небо шапки, громкое, долго несмолкаемое «Ура!», «Слава!» гремели над лагерем. Помню объятия Клавдии Григорьевны, поцелуй Анастасии Кругловой, поцелуи девушек. Помню слёзы радости, много слёз моих, смешавшихся со слезами товарищей. Помню рукопожатия и поздравления руководства лагеря, объятия Борисенко и рукопожатие самого Лермо.

В эти короткие минуты не было заключённых и вольных, в эти минуты были люди, истосковавшиеся по человеческим радостям и счастью.

Когда утихли крики «Ура!» и иссякли поздравления, было объявлено, что сегодня нерабочий день, женская зона будет открыта до отбоя. Из начальства в зоне остаётся один Борисенко да дежурный по вахте.

Вечером Милованов-маляр, он же лагерный киномеханик, покажет кинокартину, а до вечера разрешаются песни, игры, танцы.

И мы остались одни — без надзирателей и надзирательниц. Нам, полуторатысячной массе, доверили на весь день жилую и производственную зоны. На меня, Пастухова, Бату-рова, Медведева и Борисенко возложили ответственность за порядок и организацию веселья.

Ведерникова с Васей Бурлаковым — личным кучером Лермо, уехали на выездной «беде» за кинокартиной. Лермо разрешил запрячь своего любимца — белокопытого вороного красавца, рысака-медалиста Буря г-Монголии в эту «беду».

На этом рысаке он ездил только сам, этой чести никогда даже своим ближайшим подчинённым он не оказывал.

Только к двенадцати ночи раздался звонок отбоя, появились надзиратели и начали загонять развеселившихся людей в бараки, напомнив нам наше действительное место под звёздным небом. Поверки в этот день не было.

Через несколько дней узнал, что моё освобождение откладывается до окончания предполагаемой войны с Японией.

И опять потянулись дни за днями, похожие один на другой, тоскливые, нудные.

Через забор и проволоку над ним, со второго этажа, где мы жили с пожарными, видна железная дорога, уходящая на восток, и воинские составы, круглосуточно, через каждые полчаса, двигающиеся в сторону Читы.

Длинные вереницы вагонов, переполненные бойцами нашей армии, сменялись замаскированными зелёными ветками платформами, гружёными танками, автомобилями, орудиями, самолётами. Почти три месяца изо дня в день перебрасывалась миллионная армия победителей на Дальний Восток.

Отгремели разноголосые, наводящие ужас раскаты разрывов снарядов и бомб, затихли пулемёты и миномёты, «Катюши» перестали выплёвывать море огня и железа, перестало освещаться небо фосфорическим, бледным как смерть светом подвесных фонарей и разноцветными ракетами, зовущими в атаку.

Прекратился гул бомбардировщиков и истребителей. Отгремели взрывы атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки.

Люди возвращались к мирному труду, залечивали раны городов и сёл, залечивали свои раны тела и души.

Вызывают в УРЧ и объявляют, что моё освобождение задерживается впредь до особого распоряжения, без срока, без каких-либо мотивов. Всё очень просто, лаконично и бездушно.

С разрешения Анастасии Кругловой переписываю документ, на основании которого меня задерживают в колонии. Она пошла на это вопреки указанию только ознакомить меня с ним под расписку. Привожу его дословно, чтобы показать, как бесчеловечно было «правосудие» тех лет:

УТВЕРЖДАЮ

Н-к ОИТК НКВД БМАССР

капитан Госбезопасности

зам. Смирнов.

САНКЦИОНИРОВАНО:

Пом. прокурора БМАССР

по надзору за местами заключения

Юрист 1-го ранга

СПЕШИЛОВ.

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

21/IV-1945 г. Город Улан-Удэ

Я, старший инспектор ОУРЗ ОИТК НКВД БМАССР сержант спецслужбы Круглова А.Г. рассмотрев л/дело № 2498 заключённого Сагайдак Д.Е. 1902 г. рождения, уроженца г. Минеральные Воды Орджоникидзевского края, по национальности украинца, осуждённого Особым Совещанием при НКВД СССР 2/VII-1937 года за КРТД к 8 годам тюремного заключения, отбывающего срок наказания с 23IV-37 года, нашёл:

з/к

1 ... 105 106 107 108 109 110 111 112 113 ... 162
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Восемнадцать лет. Записки арестанта сталинских тюрем и лагерей - Дмитрий Евгеньевич Сагайдак бесплатно.
Похожие на Восемнадцать лет. Записки арестанта сталинских тюрем и лагерей - Дмитрий Евгеньевич Сагайдак книги

Оставить комментарий