Молодой Сталин - Саймон Монтефиоре

В Смольном вот-вот должен был начаться Съезд, но Зимний дворец до сих пор не пал, его даже не окружили. Во дворце по-прежнему заседало правительство – под охраной 400 молоденьких кадетов, Женского ударного батальона и нескольких казачьих эскадронов. Один фотограф уговорил женщин сфотографироваться на баррикаде. “Все это было похоже одновременно на оперу и комедию”, – писала американка Луиза Брайант, одна из многих журналистов, работавших на месте событий. Большевики стягивали силы к дворцу на удивление медленно. А во дворце, как вспоминал позднее министр юстиции Малянтович, “в огромной мышеловке бродили… обреченные люди… всеми оставленные”.

После формального заседания члены ЦК – среди них Ленин, Троцкий, Сталин, Енукидзе и молодой Молотов – принялись обсуждать будущее правительство. Сначала они решали, как его назвать. Ленин не хотел использовать капиталистическое слово “министр”: “гнусное, истрепанное название”.

– Можно бы комиссарами, – предложил Троцкий, – но только теперь слишком много комиссаров… Нельзя ли “народные”? Совет народных комиссаров, а вместо премьера – председатель[204].

– Это превосходно: ужасно пахнет революцией! – загорелся Ленин.

Даже в этот момент большевики играли в показную скромность, поскольку аскетизм был частью их культуры. Ленин предложил Троцкого на роль председателя Совнаркома. Но еврей не мог быть российским премьером. Троцкий отказался: он утверждал, что эта роль – для Ленина. Скорее всего, Ленин предложил Сталину занять пост наркома по делам национальностей. Сталин тоже отнекивался: у него-де нет опыта, он слишком занят в Центральном комитете и счастлив быть простым партийцем (об этом Давиду Сагирашвили позднее рассказывал Енукидзе). И похоже, именно Сталину Ленин со смехом возразил: “Думаете, у нас есть такой опыт”? Ленин настоял на своем – так Сталин получил первую официальную работу с тех пор, как служил метеорологом в Тифлисской обсерватории. Тогда казалось, что все это не всерьез: некоторые члены ЦК считали, что кабинет создается как бы в шутку.

Когда дверь большевистского штаба открылась, “навстречу нам пахнул спертый, прокуренный воздух, – писал Джон Рид, – и мы разглядели взъерошенных людей, склоненных над картой, залитой ярким светом электрической лампы с абажуром”. Но дворец еще не был взят1.

Ленин рвал и метал. Троцкий и ВРК приказали Петропавловской крепости приготовиться к бомбардировке Зимнего дворца – он находился ровно напротив, через Неву. Но в крепости оказалось только шесть пушек. Пять из них не прочищали много месяцев, исправна была только одна. Офицеры передали большевикам, что пушки испорчены. Комиссары, не понявшие, что пушки нужно всего лишь прочистить, велели матросам передвинуть на нужные позиции небольшие трехдюймовые учебные орудия. Тут выяснилось, что нет нужных снарядов, а у пушек нет прицелов. Только днем стало ясно, что шестидюймовки надо просто прочистить.

В Смольном Ленин, как всегда, был в бешенстве. “Массивный фасад” Смольного “сверкал огнями. <…> Огромный серый броневик, над башенкой которого развевались два красных флага, завывая сиреной, выполз из ворот. <…> Огромные и пустые, плохо освещенные залы гудели от топота тяжелых сапог, криков и говора…” Тут были “солдаты в грубых шинелях грязного цвета”, “рабочие в черных блузах”. Иногда по лестнице пробегал кто-нибудь из вождей, например Каменев.

В Зимнем дворце все еще властвовал кабинет Керенского, но Ленин не мог больше откладывать свое появление на Съезде. В три часа дня его объявил Троцкий. Ленин заявил о взятии власти. Когда он вернулся в комнату 36, дворец еще не пал.

Ленин метался по маленькой комнате, “как лев, запертый в клетку. Ему нужен был во что бы то ни стало Зимний… – вспоминает член ВРК Николай Подвойский. – Владимир Ильич ругался… Кричал… Он готов был нас расстрелять”. Когда взяли в плен нескольких офицеров, “некоторые товарищи в Смольном” – почти наверняка Ленин – хотели расстрелять их, чтобы деморализовать остальных. Ленин всегда был не против кровопролития.

Около шести часов вечера кадеты, охранявшие дворец и не евшие целый день, решили покинуть пост и поужинать. Ушли и казаки, которым совсем не нравились сидевшие во дворце “жиды да бабы”. Поредел Женский ударный батальон.

Большевистская комедия ошибок на этом не закончилась. Сигналом к штурму дворца был зажженный красный фонарь – его должны были поднять на мачту Петропавловской крепости. Но “тот самый” момент наступил, а фонаря никто не поднимал: его не могли отыскать. Большевистскому комиссару пришлось отправиться на поиски этого редкого предмета. Он нашел лампу, но она была не того цвета. После этого комиссар в потемках заблудился и провалился в трясину. Когда он оттуда выбрался, то не мог уже поднять никакого фонаря. Сигнал так и не был подан.

Наконец в 18:30 25 октября большевики отдали команду крейсерам “Аврора” и “Амур” плыть вверх по течению. В Зимний послали ультиматум: “Предлагаем членам Временного правительства и вверенным ему войскам капитулировать. Срок ультиматума истекает в 19 час. 10 мин., после чего немедленно будет открыт огонь”. Затем этот срок вышел.

Ничего не произошло. Несмотря на яростные приказы Ленина и Троцкого, штурм был отложен из-за донкихотских попыток сорвать большевистскую революцию.

Городской голова Петрограда – седобородый Григорий Шрейдер, рассуждавший в Городской думе о том, как не допустить бомбардировки дворца, вдруг вознамерился самолично защитить правительство. Городские депутаты его поддержали. И тогда почтенный городской голова, думцы и министр продовольствия Прокопович, одетые в приличные пальто с бархатными воротниками и сюртуки, с часами в карманах, выдвинулись из думы шеренгами по четыре; это напоминало шествие пингвинов. Они были безоружны, зато у каждого в руках было по зонту, фонарю и палке колбасы на ужин защитникам дворца. Сначала они пришли в Смольный. Там их встретил Каменев и отрядил с ними в Зимний дворец Молотова. Под руководством увесистого Молотова шествие с колбасой и зонтами двинулось по Невскому проспекту, распевая “Марсельезу”. У Казанской площади их остановил отряд красных матросов.

Городской голова потребовал у командующего, чтобы их пропустили – или стреляли по безоружным гражданам. Джон Рид записал их разговор.

– Нет, мы не можем стрелять в безоружных русских людей, – говорил командир.

– Мы идем! Что вы можете сделать? – напирали Прокопович и Шрейдер.

– Не можем мы вас пропустить, – задумался матрос. – Что-нибудь да сделаем…