Мать Печора - Маремьяна Романовна Голубкова

поют, в три сердца радуются светлозерцы и прислушиваются: что-то скажет про их трудовую песню Анна Егоровна, верный их кормщик, главный их запевала?

А у нее руки работают, а душа отдыхает. Выметала Анна Егоровна половину невода, подтянула к рукам матицу. Метнула ее кормщица, будто платком махнула, и к береговой стороне, наискосок, лодку повела.

Брови у Анны Егоровны сдвинуты, губы сжаты, глаз навострён, а в голосе железо зазвенело:

— Подергивай! Нечего весла плавить!

Прогремела, а сама последним броском конец невода в воду метнула.

— Юра, в весло!

Две пары весел, как две пары крыльев, подхватили лодку. Анна Егоровна правит на берег, а сама следит глазом, как идет из лодки веревка: подойдет буек — она выбросит.

Кончились буйки. Лодка набежала на берег, а впереди себя привела широкую шумную волну.

Лодка в берег — веревка в руки. Выскочила Анна Егоровна, а в руках у ней самый конец веревки. Женки помогают ей веревку тянуть, а Трифон Окулович что-то в лодке замешкался. Звеньевая к нему со строгостью:

— Ты что там, молодость ищешь, что ли?

— Да я еще не терял ее, — отвечает Трифон Окулович, а сам из лодки, как ошпаренный, выскочил.

Впрягся он в лямку рядом со звеньевой и ворчит:

— На меня так еще не крикивали. Я небось годами-то побольше тебя…

— Больше, да не старше, — отрезала Анна Егоровна.

До невода осталось еще полсотни метров, а бережники с речниками сошлись.

— Смело ты взяла на первый раз, — говорит Николай Богданов, — широко размахнулась. Как у вас веревки-то хватило?

— Пришлось встать, так надо и взять, — отвечает поговоркой Анна Егоровна.

Оленька жалуется:

— Он мне так и не дал тянуть. У меня руки дела просят, а он прочь гонит.

— Тянуть — тоже время надо знать, — хмурится Николай. Вот сейчас сколько силы есть тяни, да не морщись…

— Старший бережник дело понимает, его и слушать надо, — учит Оленьку Анна Егоровна.

Налегла Оленька на лямку, Николай уступить не хочет.

— Ого, девушка, — смеется Николай, — сила есть! Любого из неволи вывезешь.

Пошло у бережников дело, а там они и невод на руки берут.

Завило водой береговые сетки. Николай с Оленькой потихоньку разбирают их да поджидают пору, когда и к речникам невод подойдет, чтобы вместе тянуть. Довольны они оба: все, что от бережников требуется, они сделали. Не приметили они только одного: на берегу, рядом с неводом, набило водой мусору.

Подбегает Анна Егоровна, показывает:

— Вы что ж, не видите — грязь? С первой тони залепим невод — похвалит нас бригадир?

И везде Анна Егоровна доглядит да досмотрит, к любому пустяку подойдет с толком да смыслом, — глядишь, а это вовсе и не пустяк.

«Ну, — думаю, — баба! Будто она не первый день, а весь свой век в звеньевых ходит. Умел Матвей подметить, умел и выдвинуть».

А самой Анне Егоровне говорю:

— У вашего бригадира глаз — что алмаз; один зорок, не надо сорок.

— Ты к чему это? — недопоняла Анна Егоровна.

— А к тому, что хоть руки у тебя и не горячие, а все от них кипит.

Не знаю, дошли мои слова до Анниных ушей или не дошли. Добрались речники до невода — некогда звеньевой разговоры говорить.

— Ты, Параня, поди к бережникам, нижнюю тетиву потянешь. Трифон Окулович, ты здесь тем же делом займешься. Юра, лодку поближе подводи, невод брать будешь, — командует Анна.

Туго идет невод к берегу, будто кто-то его не пускает.

— Ишь, как рыба-то носами уперлась: не своротишь, — шутит Трифон Окулович.

Мало-помалу невод полегче в руки пошел.

— Николай, нам с тобой подальше в воду идти надо, невод оттягивать, говорит Анна и сама заходит со своей стороны.

Ловчий берег всегда отмелый, чуть-чуть покатый. В иных местах можно забрести до середины невода, а в рыбацкие сапоги-бродни и вода не зальется. Забрели Николай с Анной с двух сторон — и к берегу помогают тащить, и друг от друга невод приудерживают.

Сетка за сеткой на берег выходят, а рыбы не видно. Хоть бы одна на смех попала!

Тянет Трифон нижнюю тетиву из-под ноги да вздыхает:

— Эх, рыбка не веселит!..

— Погоди, Окулыч, все еще впереди, — утешает его напарница Паня.

В Аннином звене две молодые женки, и обе Прасковьи. Чтобы их не путать, одну зовут Паня, другую Параня.

— Да чего уж тут доброго ждать! — крутит головой Трифон. — Скоро матица подойдет, а у нас…

Не успел он закончить свою стариковскую воркотню, да как заорет:

— Есть!

И кряду же:

— Другая!

А дальше и кричать ему нечего: в неводе рыба ключом кипит. Анна и Николай оба воюют с рыбой: хлопают тетивой с поплавками о воду, ногами норовят взбурлить воду, чтобы рыба их пугалась да из невода не выходила. А сами идут все ближе к матице. Надо им оттянуть матицу, расправить ее, чтобы плыла она в воде, как надутый парус, и забирала всю рыбу.

А на берегу в это время все ниже к воде пригибаются рыбаки, все круче перебирают тетиву руки.

— Окулыч! — радуется Паня. — Где твои вздохи?

Рыба мечется в рыбацкой ловушке, плещется поверх воды, тычется в сети, суется в берег — и все без толку.

Вот одна матерая нельма изловчилась, выскочила кверху, перевалилась через тетиву и упала на отмель. Не сплошала Параня, захватила она свободной рукой сколько могла сетки с берега и метнула на рыбину. Нельма снова подпрыгнула, перевернулась в воздухе и запуталась.

— Мне суждена, так из рук не уйдешь, — говорит Параня.

Подошла она, спокойненько взяла нельму вместе с сеткой и вместе с сеткой метнула на берег.

Присмирела рыба и в матице: негде ей больше разгуляться. Сжалась она, как в бочке, и чуют рыбацкие руки — набита эта бочка до отказа. Пощелкивает рыба друг о дружку, пошевеливает хвостами — только ей и простора.

За пять метров от берега матица остановилась.

— Грузна, матушка, — удивляется Трифон Окулович.

Не вытерпел Юра, выскочил из лодки — и к рыбе. Вместе с Анной да Николаем выметывает он добычу из неводных крыльев да подкрылков, чтобы рыбакам можно было до большой рыбы добраться.

— Ящики нужно тащить? — спрашивает он звеньевую.

Анна усмехается:

— Какие тут ящики! В лодку-то вошло бы…

А Юра уже и лодку ведет.

— Про такие тони раньше говорили: рыболова одна тоня кормит, хвастал, сидя на ворохе рыбы, Трифон Окулович.

6

Мы едем на рыбацкий стан в простой ловецкой лодке. Едут люди в будничной одежде, к своему будничному делу. А глянешь на них — все в тебе ликует, и рядовой день