Зорге. Под знаком сакуры - Валерий Дмитриевич Поволяев

шелковистые усики-нашлепку и предавался приятным размышлениям о том, каким же орденом его наградят за эту операцию. Он был доволен — наступал его час.

Пунктом общего сбора Осима назначил полицейский участок, находившийся в пятидесяти метрах от дома Зорге.

Поскольку арестовать надо было трех человек, и всех одновременно — Зорге, Клаузена и Вукелича, то Осима разбил оперативный дивизион на три неравных части, одну побольше и две поменьше, ту, которая побольше, он уже отправил в участок, расположенный вблизи от дома Зорге. Приказал взять с собою оружие и по паре обойм в запас — вдруг Зорге будет сопротивляться.

Подтянул к себе офицеров контрразведки и «кемпетай», вызвал даже Аояму, который взял на несколько дней отпуск. Кроме Аоямы — Оохаси, Эйдзи, Харукаву… В общем, сил у полковника было достаточно. Он ущипнул двумя пальцами свои фюрерские усы.

— Нас тут столько, что если даже мы вздумаем сейчас пойти на Россию, то можем спокойно захватить часть ее, остановиться где-нибудь у Иркутска, — Осаки неожиданно развеселился, хлопнул ладонью о ладонь, — там можно разбить лагерь, немного отдохнуть и двинуться дальше. — Он хитро прищурил один глаз и перешел к «задачам дня»: — Чтобы Зорге не смог убежать к себе в посольство, откуда его уже вряд ли удастся достать, квартал, где он живет, надо окружить. Нам нужен еще один оперативный дивизион. Кольцо должно быть плотным, таким, чтобы не только толстый кот, но и крохотная мышка не проскочили бы. Понятно, Аояма? — Полковник почему-то выделял инспектора Аояму из всех остальных. За какие такие заслуги он это делал, Аояма не знал.

Аояма козырнул:

— Так точно! Все понятно.

— Аресты европейцев проведем одновременно — в шесть утра. Ровно в шесть. Повторяю — одновременно. Чтобы они не могли послать почтового голубя, перезвониться, сообщить что-либо друг другу. Понятно?

Поскольку Осима на этот раз обращался ко всем офицерам сразу, а не к кому-то персонально, то в ответ раздался дружный стук стоптанных каблуков:

— Так точно!

— Кто старший по наблюдению за домом Зорге?

— Служащий полицейского участка Симаке Сака.

— И что там… Что делает этот тип Зорге?

— Недавно вернулся домой. Оплатил все счета, которые накопились у него.

Осаки не выдержал, захохотал — так хохочут люди, которые знают, какой вкус у победы.

— Молодец! — похвалил Осаки человека, которого собрался арестовать, в горле у него булькнуло что-то задавленно, и он оборвал смех. — На тот свет без долгов — это так называется, по-моему… А?

В кабинете Осаки сделалось тихо. Инспектор Оохаси, который только что бодро отвечал на вопросы полковника, поежился, ему показалось, что под одежду его, под плащ, забрался колючий холод: всяких упоминаний о том свете, даже малых, он боялся.

Через полчаса на столе Осаки зазвенел громоздкий, с медленно вращающимся воротком телефон. Осаки поморщился — почувствовал, что телефон может принести какую-нибудь нежелательную весть, потянул в сторону шеей, будто крючки мундира давили ему на кадык, поднял трубку и рявкнул начальственно:

— Да!

Докладывал начальник полицейского участка, расположенного недалеко от дома Зорге:

— Осаки-сан, у лица, интересующего вас, только что появились гости из германского посольства. Прибыла целая машина, битком набитая…

— Тьфу! — гневно отплюнулся Осаки. — Только этого нам не хватало. И когда они уедут?

— Не знаю. Завели патефон, из дома доносится музыка.

— Это что, у них пирушка, выходит, затеялась?

— Так точно, Осаки-сан, пирушка, вы верно сказали.

Полковник, раскаляясь еще больше, стукнул ножнами сабли о пол, серо-желтое лицо его начало наливаться краской, будто он наелся волчьих ягод, этого алого гороха, опасного для организма.

— Германия воюет, русские каждый день сворачивают головы тысячам немецких солдат, а они веселятся? Ну и ну! — Осаки снова повел шеей в сторону. — Тоже мне, патриоты Германии! Я бы таких патриотов, не задумываясь, посылал под пули, на фронт.

Начальник полицейского участка молча выслушал гневную речь полковника, ожил, когда тот выговорился.

— Поделать ничего не можем, Осаки-сан, это — дипломаты, неприкосновенные лица. На их машине также стоит дипломатический номер.

— Ладно, продолжайте наблюдение, — остывая, произнес полковник и с маху посадил телефонную трубку на рычаг — чуть аппарат не разломал. Грохот родил такой, что его услышали, наверное, на соседней улице. Осаки медленно обвел взглядом собравшихся. — Кого у нас еще не хватает?

Не хватало главного лица, без которого задержание было невозможно — прокурора Иосикавы Мицусады. Осаки нервно подергал нашлепкой усов, прокуроров он не любил — очень уж они унылые, земные, далекие от настоящего дела… Червяки, одним словом, — бумажные черви. Осаки отвернул рукав мундира, посмотрел на часы — до начала операции времени было еще много.

— Пока все свободны, — рявкнул он привычно, — но не расходитесь… Расходиться запрещаю. Понятно? — Голос у него сорвался, будто со шкива соскочила старая веревка, сделался высоким и скрипучим, полковник замахал руками, выгоняя всех из кабинета.

Веселье у Зорге получилось шумным, затяжным — собственно, Рихард и хотел, чтобы веселье это было именно таким. Ему надо было забить, заглушить в себе голос тревоги, который никак не хотел исчезать, сидел в нем, будто осколок снаряда. Рихард боролся с самим собою, но из этой борьбы у него ничего не получалось… Такое бывает только с приговоренными людьми.

Он слушал громкие рассказы своих коллег по посольской работе, удивлялся их незначительности и сравнивал себя с этими людьми: неужели и он такой? Выходило, что да — такой. От осознания этого Зорге делалось противно, и он переставал слушать разговоры, приподнимался над ними — и вот до него уже не доходил громкий пьяный хохот перебравшего Кречмера, которого Шолль отчаянно дергал за рукав и пытался усадить на место с криком:

— Альфред! Альфред!

Но Альфреда Кречмера это одергивание только раззадоривало… Потом Шолль начал рассказывать тайские анекдоты.

Анекдоты оказались пресными, совсем не похожими на те, что были в ходу в Берлине, и Шолля быстро заставили умолкнуть. Зорге не слышал и Шолля — он продолжал слушать собственную душу и тревогу, сидевшую в ней. И одновременно — искать выход…

На смену унылым тайским анекдотам Шолля пришли армейские рассказы Кречмера, от которых откровенно попахивало жеребятиной.

Прокурор Иосикава появился в кабинете полковника Осаки в двенадцать часов ночи, очень строгий, очкастый, разогретый парами саке — видать, где-то очень недурно поужинал, запах саке вызвал у Осаки раздражение, он скривил рот, собираясь сказать что-то резкое, но сдержал себя: прокуратура по статусу была выше и суда, и полиции, и таможни, и пограничного департамента, и многочисленных спецслужб… Конечно, прокурор ничего ему не сделает, но затаить обиду может, а потом на каком-нибудь совещании у начальства вытащить из-за пазухи ржавый столовый ножик.

Гнилой человек прокурор Иосикава. Но без