Бородинское поле - Иван Шевцов

Это было неделю тому назад. А вчера погиб мой штурман, мой верный друг Боб Тиг. Погиб глупо, нелепо: ему перерезала горло вьетнамская девчонка, с которой он встречался в доме свиданий. И самое обидное, что эта шлюха скрылась. Подло, несправедливо, жестоко!.. Эти дикари ненавидят нас и готовы при всяком удобном случае перерезать горло любому американцу. Они не верят, что мы несем им свободу, защищаем их демократию. Свобода и демократия им совсем ни к чему, они еще не доросли до таких категорий. Они это понимают не хуже нас и не верят глупой болтовне. Почему мы не хотим говорить вслух правду? Я этого не понимаю и возмущаюсь. Не вьетнамскую свободу мы защищаем, а нашу, свою, американскую, защищаем здесь, на вьетнамской земле. Вот и все, так и говорить надо. Наше присутствие здесь необходимо в интересах безопасности США, как говорил наш бригадный генерал. Коммунизм расползается по всему миру. Только наше присутствие на всех континентах может сдержать его распространение. Если не будет нашего присутствия, то все эти желторожие, чернокожие, косоглазокоричневые в один прекрасный день станут красными и возьмут нашу страну в кольцо блокады. Мы этого не допустим и не позволим. Мы покажем всему миру нашу силу и будем убивать. Да, убиваем и будем убивать во имя Америки, нашей свободы и демократии. И если требуется превратить весь мир во Вьетнам, мы это сделаем. Так говорил бригадный генерал. А что думаю я? Ничего я не думаю: мое дело исполнять - приказ. Работа есть работа, и я стараюсь делать ее добросовестно. Я сбрасываю бомбы и напалм на заданные объекты. Стираем с лица земли деревни, где могут быть вьетконговцы, бомбим переправы, колонны машин, расстреливаем работающих в поле крестьян. Это нужно в военных целях: крестьяне снабжают продуктами Вьетконг. На нашем аэродроме базируется эскадрилья транспортных С-123. Они занимаются "обработкой" посевов ядохимикатами и распылением гербицидов, от которых оголяются деревья и джунгли оголяются, принимают вид кладбища. От ядохимикатов гибнут и посевы, и животные, и птицы, травятся люди. В общем, на войне как на войне. Лучше не рассуждать, а делать свою обычную работу и мстить за погибших товарищей, за Боба, за Джина, за капитана Сиделя. И никакой пощады, никаких сантиментов.

У меня сейчас новый штурман, Дэвид Куни. До этого он летал на вертолетах. Я о нем слышал раньше: человек без нервов, без жалости и совести. Сегодня мы с ним заговорили об отмщении за смерть Боба. Он предлагает: собрать всех шлюх из дома свиданий, усадить на вертолет и сбросить с высоты на джунгли. А потом, для большей гарантии, покрыть сверху напалмом. Ему приходилось участвовать в таких операциях - зрелище, говорит, бесподобное! Гранд-аттракцион! Дэвид заснял кинокамерой, говорит, получились неплохие кадры. Он хочет предложить их телевизионным компаниям и хорошо заработать. Вообще в нем чувствуется человек бывалый, практичный и деловой…"

Нина Сергеевна прервала чтение. Руки ее дрожали. Она и раньше читала и видела в телевизионных репортажах о варварстве во Вьетнаме. И всегда испытывала при этом неловкость, возмущение и стыд. Но одно дело генерал Абрамс, полковник Гендерсон - и совсем другое дело ее сын, ее мальчик. Что с ним стало? Как быстро превратили его в хладнокровного убийцу. Это какой-то ужас. Ее Виктор, такой всегда добрый, ласковый. И почему Оскар не стал говорить о содержании письма, а так небрежно отдал ей, словно он сам не читал? Как он, отец, отнесся к письму сына? "Возможно, оно, письмо Виктора, так расстроило Оскара?" - вдруг подумала она, не находя себе места. Привычная выдержка начала изменять ей. В ее душе началось бурное брожение, в голове образовался какой-то хаос - хотелось скорее выплеснуть мысли наружу, кому-то излить их, поделиться, услышать нечто утешительное.

У Нины Сергеевны был небольшой круг знакомых ее возраста, но постепенно, со временем, он таял, сужался, и теперь из близких женщин осталась лишь дочь Наташа да миссис Патриция Флеминг - свекровь дочери. С русскими - ни со старой (белой) эмиграцией, ни с новой, послевоенного образца, - она не общалась. Старые, бежавшие из России в годы революции и гражданской войны, дряхлые, беспомощные, возбуждали жалость: многие из них оказались за бортом Отечества иногда по глупости и недоразумению, не поняв смысла происходящего. Представители новой эмиграции вызывали в ней чувство презрения и брезгливости. Это были отъявленные мерзавцы, субъекты без родины, без совести и чести. Но, как ни странно, Оскар был снисходителен и терпим именно к этим, к "новым".

Самым близким человеком в этой не до конца понятой стране у нее при всех "но" был муж, и теперь она с нетерпением ждала его, чтоб отвести встревоженную душу.

Прогулка верхом на лошади всегда действовала на Оскара успокаивающе. Она как бы отключала все тревоги и волнения, снимала нервное напряжение и уводила мысли на новую, размеренно-ровную, без каких бы то ни было колдобин и шероховатостей, колею. Над тем, что занимало его мозг до прогулки, была поставлена точка, поскольку решение принято: с Китом Колинзом полюбовно расстаться (он человек неглупый, все поймет и в бутылку не полезет), деньги в фонд Израиля он внесет. Вот и все заботы. Конечно, Нина затеет разговор о Викторе в связи с его письмом, непременно затеет, но это не тот вопрос, из-за которого должно волноваться.

Ужинали вдвоем в просторной столовой на первом этаже, где всю торцевую стену занимал резной, из мореного дуба, буфет. Резьба была сделана искусным мастером: тонкий рельеф изображал флору и фауну в причудливой связи орнамента, и эта антикварная вещь вместе с содержимым в ней за зеркальным стеклом - фарфором и хрусталем - придавала столовой нарядный, торжественный вид. И оттого, что за длинным обеденным столом сидели только двое - Нина Сергеевна и Оскар, - столовая казалась огромнейшей и строгой.

Ужин, как всегда, состоял из овощных и молочных блюд, фруктов и соков. Жирная пища, спиртные напитки и кофе здесь были однажды и навсегда изгнаны, диета выдерживалась строго и без исключения. Супруги Раймон не были вегетарианцами. Иногда они употребляли мясную пищу и рыбу - разумеется, не жирную и не жареную, - но делали это в меру, осмотрительно и осторожно, не перегружая свои желудки излишней работой. "Стол долгожителей" - так назвал свое питание Оскар, пытаясь таким образом психологически воздействовать на своих детей и приучить их к такой же пище. Но старания его оказались тщетными.

Как и ожидал Оскар, разговор за ужином Нина Сергеевна начала с письма Виктора, задав мужу несколько обидный вопрос:

- Ты прочитал письмо?

Худое лицо и темные глаза Оскара не выразили своего отношения к такому бестактному вопросу жены. И он ответил спокойно, разыгрывая наивность и беспечность:

- Разумеется, дорогая, - и, опустив серебряную ложку в стакан, начал медленно помешивать простоквашу. Уголки губ Нины Сергеевны дрогнули. Она ждала его слов, но Оскар молчал, и ничто в нем не выдавало ни тревоги, ни даже озабоченности за сына, а его спокойствие словно говорило: "Письмо как письмо - ничего в нем особенного или необычного я не нашел".

- Что же с ним случилось? - после напряженной выжидательной паузы осторожно, но настойчиво спросила Нина Сергеевна, требовательно устремив взгляд на мужа.

- Повзрослел парень, думать начал. И, естественно, возмужал.

Удивительное спокойствие и в голосе и во взгляде мужа обезоруживало Нину Сергеевну, но она не хотела сдаваться. Ей казалось, что это спокойствие нарочитое, только для нее.

- Я не о том, Оскар! - воскликнула она решительно и настойчиво и строго поджала сухие губы. Взгляд выражал недоумение и тревогу. - Ты называешь это возмужанием? Жестокость, варварство, хладнокровное убийство - и все потому, что "думать начал"? Эти пытки ни в чем не повинных?

- Прости, дорогая, о пытках я что-то не помню в его письме. Разве там есть об этом?

- Генерал Абрамс присутствует на пытках, наслаждается убийством, - продолжала Нина Сергеевна. От волнения в ее памяти смешалось и то, что писал сын, и то, что писала газета. Все слилось оттого, что это было единое, звенья одной цепи. - Вспомни, Оскар, осень сорок первого, колючую проволоку, штурмфюрера Шмидта…

- Дорогая, во Вьетнаме идет война, - поспешно перебил ее Оскар: ему не хотелось, чтоб жена продолжала аналогию - слишком очевидна и убийственна была она и потому неприятна, на нее нечем было возразить, не было убедительных аргументов. - На войне убивают, это так же естественно, как утро после ночи.

- Но зачем? Зачем эта война? Зачем она Америке?

- Виктор тебе ответил, и в его ответе есть разумные мысли. Потому я тебе и сказал: наш мальчик начал думать, и меня это радует, хотя ты знаешь, что лично я за прекращение этой войны. Но вот Виктор говорит, что мы воюем в интересах безопасности США, иначе мы окажемся в кольце коммунистической блокады. А он, Виктор, впрочем, как и Бен, как и я, не хочет, чтоб у нас отняли коммунисты все, что принадлежит нам. И вообще мы хотим, чтоб Америка была Америкой, нашей Америкой.