Случайные обстоятельства - Леонид Борич

Сейчас, если бы нашелся кто-то, кто вдруг, под руку, когда Каретников рассекал кожу, перевязывал сосуды, расширял операционную рану, освобождался от ненужных уже мышц, все ближе подходя к опухоли, — если бы кто-то спросил его, не испытывает ли он в эти минуты чувства жалости, скорби при виде всего этого живого и вздрагивающего, что умирает под его скальпелем, Каретников, сумей он ответить совершенно честно, до самого донышка честно, должен бы был лишь непонимающе взглянуть на собеседника и сказать, что ничего этого он не чувствовал сейчас. Была вполне очевидная, благая конечная цель — спасти. Отчего же сейчас-то, во время операции, «жалко»?

Из-за валика под шеей голова больного была запрокинута, полотенца, скрепленные зажимами, прикрывали лицо, и все, что было перед Каретниковым, воспринималось скорее не как часть живого, а как что-то совсем отдельное, что можно назвать участком, операционным полем — как угодно, и оттого уже как бы менее живое, чем если бы оно искусственно, ради стерильности, не отграничивалось от остального тела. Да и само это тело, неподвижное и внешне безучастное ко всему, что над ним производили, казалось тоже не совсем живым. Несколько кубиков жидкости, введенных в него перед операцией и именуемых словами «транквилизаторы», «наркотики», «релаксанты», а теперь еще и газовая смесь, поступавшая от аппарата, сделали то, что человек этот, находясь со всеми остальными такими же, как он, людьми в одной комнате, совсем рядом, буквально в полуметре, находился на самом деле в каком-то своем мире, бесконечно отдаленном от них.

Будучи точно таким же, как они, он вместе с тем был сейчас отрешен от всех доступных любому другому человеку примет внешней жизни — звуков, значения слов, запахов, цвета, легкого дуновения, когда открывалась дверь в операционную, — и не он сейчас дышал, а расправлялись и опадали его легкие, подключенные к аппарату, не он чувствовал боль, а реакция нервов на боль, не его сердцебиение, а ритмичные сокращения некой мышцы, и даже не его кровь под скальпелем, а просто кровоточивость тканей. И все это как-то отчуждало их от него.

Таким, какими они сами были, то есть вполне живым, ему лишь предстояло быть; таким точно, как они, он мог восприниматься только в будущем — пусть и ближайшем, через несколько часов, когда он начнет понемногу приходить в себя, когда уже сам шевельнется, застонет, — но все же не сейчас, не на операционном столе.

— Кровоточит как!.. — услышал Каретников шепот кого-то из студентов.

— Нет худа без добра, — ответил Каретников, приподнимая концы зажимов, чтобы Сушенцову легче было перевязывать сосуды. Любо было смотреть, как он виртуозно это проделывал. — Значит, хорошо развито кровоснабжение. К тому же — не облучался. Заживление пойдет лучше, — объяснил Каретников студентам.

Операция, по сути, только начиналась, но уже пора было думать о будущем.

— А эти не обрезай, — остановил он Сушенцова. — Все равно на препарате останутся.

Он подумал, как быстро мы привыкаем именовать живое как уже мертвое — целая группа мышц тут же становится просто препаратом, и никому из нас это слух не режет. Но, подумав так, Андрей Михайлович удивился все же другому: отчего вдруг он обратил на это внимание? Хотя что ж: совсем почти не спал накануне — вот и такая лишняя, никому не нужная обостренность, решил он.

От причины, по которой он совершенно не выспался, мысль к сестре перескочила, к тому, что Ирина, безусловно, имеет такое же, как он, право знать об отцовском дневнике. Но... может, попозже? Только вроде бы успокоилась немного — и снова растравлять ее, теребить рану?..

Подле Сушенцова появилась маленькая студентка в стерильном халате не по росту. Каретников улыбнулся в маску. Забавно было смотреть на них, стоящих рядом, — высокого, под стать Каретникову, Сушенцова и на эту девчушку, которая чуть ли не подбородком касалась края операционного стола. Не зная, чем помочь им, она робко промокала тампоном рану.

— Растяжки возьми, — подсказал Каретников. Ногой он опустил для нее стол пониже.

Маленькая студентка осторожно попыталась раздвинуть мышцы, которые им мешали идти вглубь, но делала это так медленно и нерешительно, что почти ничем не помогала им: то ли побаивалась что-то неправильно сделать, то ли все же не до конца верила, что тому человеку не больно сейчас.

Молча Сушенцов перехватил у нее из рук инструменты и одним сильным движением растянул мышцы. Не очень это получилось щадяще, все-то он сегодня торопился куда-то. Каретников поморщился и укоризненно сказал Сушенцову, чтобы только он один понял:

— Лихо!..

«Какие мы, однако, вдруг сентиментальные...» — усмехнулся в маску Сушенцов.

— Теперь нам дай знаешь чего? Нам дай шелк-шелк-шелк... И на круглой игле тоже шелк. Тонкий, совсем тонкий. Прошивать.

Не глядя, Каретников протянул руку. Операционная сестра в один миг успела и понять все, и требуемый шелк подобрать, и иглодержатель подала с нужной иглой.

— Ну и Татьяна! — благодарно сказал ей Каретников. — Где же мне тебе за это мужа хорошего найти? — Он указал иглодержателем на студентов. — Может, из них кого возьмешь?

— Меня можно, — предложил один из студентов, непонятно какой под маской, но вполне рослый парень. — Я пока холостой.

— Что ж кота-то в мешке брать? — весело откликнулась Таня, быстро добавляя на свой столик новые зажимы. — Вот снимет маску, тогда и поглядим.

Фонтаном забила тонкая струйка, обрызгав Каретникову халат и маску, и разговор смолк. Сушенцов вовремя пережал сосуд, Каретников тут же прошил его. Пока все это не страшно было. Каретников взглянул на Якова Давыдовича, тот успокаивающим жестом волосатой руки показал, что у него все в порядке — пульс, давление, сердце...

— Не спеши, не спеши, — сказал Каретников Сушенцову. — Желательно сохранить наружную сонную. Давай-ка мы сначала освободим гортань слева от всякого-всего... Видишь, как хорошо?! Оч-чень хорошо... Смотри, как за-ме-ча-тель-но!

И «хорошо», и «замечательно» были словами, которые обозначали только то, что гортань перед ее удалением легко теперь подтягивалась в рану. Эти слова могли бы покоробить сейчас кого угодно из несведущих людей, кому операция виделась бы со стороны лишь как сплошная цепь кровавых действий. Не слишком, разумеется, к месту были эти слова по обычному их смыслу, не слишком удачные на посторонний слух; а между тем то, что касалось самой операции, существа и цели ее, требовало, наверно — или по крайней мере позволяло — все же именно эти слова.

— Взгляните-ка, — пригласил Каретников, и студенты придвинулись поближе. — Это верхний шейный симпатический узел. Его не всегда удается показать...

Сушенцов взглянул украдкой на часы над дверью. Еще можно было, пожалуй, успеть, если и дальше без осложнений пойдет. Только бы не особенно отвлекался Андрей Михайлович на все эти объяснения...

— По язычной артерии и выйдем к корню языка, — предложил Сушенцов, как бы подталкивая Каретникова к немедленному продолжению.

— Не против, не против, — согласился Каретников.

— Ты ничего не пропускай, — учил свою помощницу Яков Давидович. — Обязательно все записывай! Для прокурора, в случае чего... то есть, я хочу сказать, для нас, врачей, это бывает важно. Только что мы вводили внутривенно? Вводили! Вот и отметь.

— Закиси добавить? — спросила Нина.

— Закиси? А они уже что?.. — Яков Давыдович привстал на цыпочки и заглянул через плечо Сушенцова. Много они уже удалили всего, даже не по себе стало. — Андрей Михайлович, на сколько еще рассчитывать? Часа на два?

— На час. Да, Андрей Михайлович? — спросил Сушенцов.

— Сойдемся на полутора, — сказал Каретников. — Как ты думаешь... лучше тут лишний сантиметр забрать?

— Конечно! Оставишь — вдруг из-за этого рецидив? Зря тогда столько возились...

— Пожалуй, уберем, — согласился Каретников. Однако странная логика была сегодня у Сушенцова: все он почему-то соображениями времени руководствовался.

— ...и все ей подай только с наклейками на, извините, этом самом месте. Сначала джинсы, потом вельветы... А еще кроссовки, или как их там называют? Да, адидасы!..

Яков Давыдович вполголоса жаловался Нине на свою дочь, говорил, что дело даже не всегда в деньгах — в конце концов, у него единственная дочь, — но когда одеться во все фирменное — это уже чуть ли не мерило интеллигентности!.. Представляете?!

Каретникова совсем не возмущали сейчас эти досужие, не по делу разговоры. Не «как же так можно?!», а «слава богу, что можно!». Значит, все у анестезиологов идет нормально, раз они позволяют себе такие разговоры. Да и у них с Сушенцовым тоже все хорошо: самое трудное уже позади.

— Насчет интеллигентности — это любопытно, — сказал Каретников.

— А вы своей дочке не покупаете? — спросил Яков Давыдович.

— Как же не купить, если все вокруг носят? — усмехнулся в маску Каретников. — Чтоб дочь свою ущербность чувствовала?!