Декабристы и русское общество 1814–1825 гг. - Вадим Парсамов

Исследователи часто приводят эту цитату для доказательства серьезного политического характера тульчинского общества. Для нас же в данном случае важно то, что это общество, помимо серьезных разговоров, имело «светское» и «беззаботно-веселое направление». Так, Барятинский, один из наиболее активных членов Южного общества, не связывал своего поэтического творчества с революционной деятельностью. Поэзия была для него не средством агитации и воспитания молодежи, как для других поэтов-декабристов, а естественным проявлением того богатого культурного мира, который составлял его внутреннее содержание и был результатом первоначального воспитания.

Образование Барятинский получил в иезуитском пансионе, который окончил «в конце 1814 или в начале 1815 года»[986]. Его любимыми предметами были словесность и математика. Что касается словесности, то французские аббаты в своем пансионе преподавали главным образом латынь и французскую литературу. Оттуда Барятинский вынес хорошее знание древних авторов, а также владение техникой французского стиха. Вместе с тем чувствовался недостаток в знании родного языка. «К моему стыду, – признавался Барятинский, – (бывши воспитан в С. Петер. у Изуитов) не знаю хорошо русский язык и не занимался чтением русских книг»[987]. Вместо этого, «укрепив себя более в латинском языке, предался исключительно древней и современной словесности»[988]. Под современной словесностью подразумевается прежде всего французская литература и французский язык, на котором он делал собственные поэтические опыты. Вместе с тем это не исключало, как мы увидим, следование определенной отечественной литературной традиции.

Творчество Барятинского относится к тому тонкому слою рафинированной национальной культуры, для которого французский язык был наиболее удобным средством самовыражения. Однако если наиболее одаренные представители этого слоя стремились путем реформирования русского языка привить ему способность к выражению европейских понятий, то Барятинский остался чужд подобным языковым поискам и предпочитал пользоваться готовыми французскими оборотами.

Поэтический сборник Барятинского – это творчество светского дилетанта, восходящее к традиции poésie fugitive XVIII – начала XIX в. Следует сделать небольшую оговорку. Антитеза «поэзия дилетантская ↔ поэзия профессиональная» необязательно соответствует противопоставлению «посредственное произведение ↔ высокохудожественное творчество». Различие между поэтом-дилетантом и профессионалом заключается прежде всего в отношении к поэтике. Первый, как правило, идет проторенными путями, пользуясь уже открытыми художественными возможностями. Второй занят поисками новых художественно-выразительных средств. Но для обоих обязательным критерием является вкус. Нередко дилетант обладает тонким художественным чутьем, и, наоборот, поиск новых литературных путей не всегда сопровождается наличием вкуса и чувством меры.

Барятинский пробует свое перо в пределах той жанровой системы, которая в основном сложилась во Франции к концу XVIII в.: элегия, дружеское послание, мадригал, антологические стихи и т. д. Эти жанры, активно разрабатываемые в русской литературе начала XIX в. Карамзиным и поэтами его школы, к 1820-м гг. автоматизировались и сделались предметом эпигонства с одной стороны и насмешек с другой. Однако в сфере сближения литературы и быта, там, где поэзия является неотъемлемой частью человеческих отношений и языком, выражающим мысли и чувства читательской аудитории, они еще долго сохраняли свою актуальность. Поэтому адекватное понимание такой поэзии невозможно без учета порождающей ее конкретной ситуации. При этом такая ситуация может как существовать реально, так и становиться предметом художественного моделирования.

Сборник Барятинского открывается большим стихотворением, объединяющим в себе два жанра: дружеское послание и любовную элегию. При этом автор, избегая как синтеза, так и механического соединения различных жанров, создает текст в тексте. Наличие элегии внутри послания получает художественную мотивировку: автор спустя пятьдесят лет обнаружил написанные им в молодости стихи и шлет их своему другу, сопровождая новыми размышлениями. Уже название «Souvenirs ďun vieillard. épitre à mon vieil ami» (Воспоминания старика. Послание к моему старому другу) указывает на различные уровни художественного моделирования. Воспоминания являются реальностью, порождающей текст дружеского послания. Само послание, содержащее в себе текст любовной элегии, выступает по отношению к ней как затекстовая реальность. Таким образом, элегия включается в послание как творчество в жизнь, как история сердца героя (histoire de mon cœur). Это дает возможность объединить искусственность и искренность: слабые стихи описывают сильные чувства: «Le gout les condamna; les cœur les a sauvés» (Вкус их осудил; сердце их спасло).

Описывая историю своего сердца, автор выделяет три периода: printemps brulant (горячая весна), été terible (ужасное лето), hiver paisible (тихая зима). В пределах первых двух противопоставляются взаимная любовь и любовная измена. Третий период противостоит первым двум как дружба любви, как постоянство непостоянству: «Le temps chasse une amante et jamais un ami» (Время гонит возлюбленную и никогда друга).

Сама любовь понимается Барятинским вполне традиционно – как борьба разума и чувства, в которой чувство одерживает верх. Однако в перспективе временной дистанции (в тексте она намечена в пятьдесят лет) оказывается, что чувство, одержав лишь временную победу над разумом, в свою очередь, побеждается временем, а любовь из страсти превращается в воспоминание о страсти.

Внутри текста элегия отграничивается в начале и в конце многоточием. В результате получается композиция отрывка, который начинается с желания героя отомстить своей возлюбленной и заканчивается желанием умереть с ее поцелуем на устах. Разум учит его презирать возлюбленную, обуздать пылающие в его душе страсти и отплатить ей показным равнодушием:

Sur ma haine qui meurt ton supplice commence[989].

Сохраняя в глубине души слабую надежду, что он все еще любим и что возлюбленная ждет от него вспышек ревности, герой хочет обмануть ее ожидания:

Pour trouver une excuse elle attend mes fureurs.Non, je saurai dompter un courroux légitime[990].

Ревность – свидетельство любви, и вызванная ей месть была бы желанной для женского самолюбия:

Une juste vengeance honorerait ton crime[991].

Но разум бессилен перед напором чувств. Все попытки внушить себе, что «La perte de ton cœur ne vaut pas un regret» (Потеря твоего сердца не стоит сожаления), оканчиваются ничем, и чувство заставляет героя признаться: «l’enfer est dans mon cœur» (ад в моем сердце).

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});