Одесситки - Ольга Приходченко

— Эх ты! Что мы сдадимся, что ли? Ты у меня ещё самой красавицей в классе будешь! Поедем на толчок и там обязательно что-нибудь подберём! Поедем?

Глаза её заблестели, на пожелтевших впалых щеках загорелся румянец, она быстро сгребла обратно тряпки в узел и засунула под кровать. Скомандовала мне: «Вперёд, за уроки!» А сама с почётным караулом — впереди, как всегда, кот Булька, а сзади рыжая дворняга Дружок — направилась в кухню лепить вареники с мясом.

В воскресенье чуть свет мы поехали с бабушкой на толчок. Леваки-автобусы, набитые людьми, как тюльки в бочках, ещё останавливались прихватить пассажиров на толчок с 6-й станции Фонтана. В один из них и мы с бабушкой еле втиснулись. На сидячих местах располагались торговки с товаром, которые, вероятно, и зафрахтовали этот рабоче-крестьянский автобус, потому что они постоянно высказывали своё неудовольствие водителю, называя его но имени: «Петька-засранец, ну куда ты их еще садишь? На голову себе их ещё посади! Пусть с вокзала ездят, для них мы тебя заказали?»

Мы, стоящие на одной ноге, помалкивали, наблюдая, как вдоль всего пути толпами стоят желающие поменяться с нами местами.

Так, прижавшись друг к другу, заваливаясь то в одну, то в другую сторону, по ухабам одесских улиц мы выехали за город, потом по пыльной дороге, больше месяца не ведавшей дождя, ещё проехали несколько километров и тормознули. Подъезжать ближе водитель наотрез отказался. Побоялся милиции, которая там пасла леваков. Торговки, чертыхаясь, не стесняясь в выражениях, поносили бедного Петю направо и налево, как хотели. Но он не обращал на них никакого внимания, помогал им выбрасывать прямо в пыль на дорогу увесистые тюки. Мы с бабушкой почти первыми выскочили и, не оглядываясь, двинули вдоль длинного забора из ракушечника. Идти пришлось с километр, не меньше, так определила бабушка. Она раза два останавливалась отдышаться. Наконец добрались до заветных ворот. По обе стороны от них в стенах были небольшие окошечки, в которых продавались входные билеты. Очереди ко всем окошечкам были почти одинаковые, но всё равно люди метались, старались влезть без очереди и поскорее попасть туда, за эти заветные ворота.

Бабушка стояла молча, наказав мне никуда не отходить ни на шаг. Я же наблюдала, как некоторые тетки и дядьки проходят на толчок напрямую, без всяких билетов, суют деньги контролёрам, и те, не моргнув глазом, автоматически опорожняют руку в своём бездонном кармане. Купив билеты, мы прошли вовнутрь. Бабушка намертво вцепилась в мою руку, и никакая сила не могла нас разъединить. Понять в толпе, куда нужно двигаться, было невозможно. Несмотря на раннее утро, вся территория толчка, а по официальному названию — вещевого рынка, была забита до отказа людьми с товаром. Мы протолкались в этой, казалось бы, беспорядочной толпе около часа. Солнце заняло своё любимое место в центре безоблачного небосвода в это воскресенье надолго, нещадно освещая человеческие пороки: ругань, злобу, обман, зависть, жадность, наживу, воровство...

В месиве человеческих тел протискивалась я с бабушкой, в руках которой был узелок с несколькими рублями. В правом углу от входа стоял и ряды одесских спекулянток. Их «товар» был вывешен даже на стенах, не только на руках. Между ног они держали свои необъятные сумки. Они стояли сплочённо, плечо к плечу, как бойцы во время атаки. Между ними не то что человек, даже мышь не проскочит. Ещё ряд был двойным, спина к спине. Все они между собой были, чувствовалось, давно знакомы. Я признала тёток из автобуса, вероятнее всего, они морячки — у всех одни и те же заграничные вещи. Бабушка спросила в самом начале ряда, сколько стоит кофточка, от которой у меня прямо голова от счастья закружилась, но торговка назвала такую несусветную цену, что мы больше у них и не спрашивали, и так всё ясно было.

С нашим узелком здесь делать нечего. Безразлично скользя глазами по этим вонючим бабам, тыкающим прямо под нос свои тряпки, мы, подхваченные толпой, неслись разозлённые, толкаясь и наступая то на чьи-то ноги, то на вещи. Получая вслед оскорбления и проклятья от разодетых и размалёванных торговок в солнцезащитных импортных очках-бабочках, в заграничных нарядах, с ярко окрашенными длинными ногтями.

Немного посвободнее стало в рядах с верхней одеждой. Желающих в тридцатиградусную жару купить шубу или зимнее пальто, тем более, меховую шапку, не было, и спекулянтки изнывали, обливаясь потом в своих не по сезону нарядах. Они призывали мимо проходящих, что сегодня эту шубку отдают ну просто задаром, через месяц-то будет стоить в два раза дороже. Одна так пристала к бабушке, что нельзя было отцепиться, и бабка машинально спросила, сколько же стоит эта дешёвая, почти дармовая шубка. Услышав цену, покрутила головой, улыбнулась и сказала, что таких денег у неё с собой нет. Да и не за шубой они пришли, кофточку для внучки ищут.

Торговка не сдавалась. Несмотря на категорическое сопротивление бабки, ей удалось набросить на меня эту обнову. Под ее тяжестью у меня даже ноги подкосились. Мех панификсовой шубы на солнце нагрелся, и я очутилась, как в огненной духовке. Сбросив эту, невесть откуда свалившуюся на меня напасть, я пыталась всучить товар обратно ее хозяйке. Но та ни в какую не соглашалась забрать. Нас обступили такие же обалдевшие тётки в мехах, не иначе, как схватившие по солнечному удару, и продолжали прибалтывать на покупку, что такой выгоды мы никогда и нигде не поимеем. Они соглашались даже поехать с нами домой за деньгами. Но бабушка уже поняла свою ошибку, вырвала из моих рук эту тяжеленную шубу и бросила её хозяйке. Нам вслед неслось, что только голову людям морочим, ходим с «голой жопой в руке». Почему «с голой жопой», да ещё в руке, я никак не могла понять.

Казалось, ряды с этими спекулянтками, с их наглыми рожами, с их одинаково обесцвеченными перекисью водорода волосами, как солома, ярко накрашенными ртами с золотыми зубами, никогда не кончатся. А ещё эти шастающие вороватые цыганки со своим специфическим товаром: «Перец, чёрный перец, заколки модные, гребни, сигареты...» И тут же крутились их бесчисленные дети разных возрастов и пола, того и гляди, обкрадут.

Неожиданно ряды оборвались, появилось свободное пространство, на котором расположились продавцы, выкладывающие свои товары прямо на землю, иногда подстелив старые газеты или мешки или деревянные ящики; они восседали на них, как на троне, следя за своим добром. Чего только тут не было, начиная от старых иголок с нитками и заканчивая швейными машинками, вперемешку со старыми вещами. Торговали здесь старьевщики. В будние дни они обходили дворы, выкрикивая: старое ненужное обмениваем на новое очень нужное. Старые вещи покупаем, старые вещи покупаем... Но на толчке они молча сидели — кто завтракал, кто газету читал, или между собой переговаривались в основном о погоде, что давно не припомнят такого сентября, видать, от такой жары зима будет очень холодной, природа должна же взять своё.

Бабушка двигалась от подстилки к подстилке, всё время покрикивая на меня, чтобы я «ворон не ловила». Признаться, мне было стыдно за нее, она над каждой рухлядью склонялась и копошилась, перебирая несвежее старьё, торгуясь с продавцами. Но те ни под каким видом не сбрасывали цену. Совсем иначе вели они себя в нашем дворе, когда жильцы сносили им свои ненужные вещи. Тут они больше двух рублей даже за стоящую вещь никогда не давали или вообще предлагали взамен катушку ниток. Но деваться было некуда — или просто выбросить на помойку, или хоть получить рублевый леденец. И женщины, плюнув, отдавали вещь за бесценок.

Мне очень хотелось в этой толпе найти нашего старьёвщика, но так и не смогла. Наверное, жара его спугнула. Бабка продолжала ковыряться в лахах, утюжить эту помойку, не пропуская ни одной кучи. Я даже не смотрела, что она там суёт в свою самодельно сшитую котомку, видела лишь, что котомка становилась всё объемней. Наконец она сдалась, устало взглянула на меня: всё, поехали домой! Я забрала из её рук торбу, которая оказалась достаточно тяжелой. Она была довольна покупками. Чего совсем нельзя было сказать обо мне. Надежда, что мы вернёмся в те роскошные ряды с красивыми вещами, рассеялась окончательно, как несуществующий туман.

Обратно выбираться тоже было непросто. Все автобусы, грузовые машины брали опять штурмом. Никто не обращал внимания ни на стариков, ни на детей. Бабка всё поучала меня, что в такой толпе особенно много жуликов и воров, так и режут сумки, воруют кошельки и товар: ты крепче придерживай сумку. Я кивала головой, думая про себя: вот обрадуется ворюга до глубины души, когда, так рискуя, отхватит наш товар. Хотела бы я увидеть его рожу, но торбу всё равно автоматически держала перед глазами.

Автобусы один за другим подруливали, привозя самых ценных покупателей — отдыхающих. Те выдавали себя прежде всего огненным загаром, сарафанами с декольте и босоножками на высоких каблуках. Они приезжали после завтрака и утренних процедур и старались держаться, как на экскурсиях, вместе. Самый ценный покупатель пошёл, сейчас и цены подскочат, это уж точно. «Олька, — буркнула бабка, — смотри машины с наименованием санаториев. Идём к ним, может, хоть до города подбросят, да и посвободнее они». Все-таки основная масса людей ещё толкалась за забором толчка.