Забытые пьесы 1920-1930-х годов - Татьяна Майская

НОНА. Как, почему?

СУСАННА БОРИСОВНА. И беспартийный, и не спец. Раз теперь партия — все, я решила тоже с партийным сойтись.

НОНА. А с кем, не секрет?

СУСАННА БОРИСОВНА. С соседом хочу…

НОНА. А как он?

СУСАННА БОРИСОВНА. К сожалению, не ответственный. Но приходится пользоваться тем, что под руками. Потом он сделается ответственным.

НОНА. Нет, я говорю, он тоже согласен?

СУСАННА БОРИСОВНА. Наоборот, он ничего не знает. И мы даже не знакомы друг с другом.

НОНА. Как же так, ничего не понимаю…

СУСАННА БОРИСОВНА. Очень просто. Познакомлюсь и женю.

КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ (являясь, к Сусанне Борисовне). А, почтение… Хотя, извините, вы в неглиже? Я вас не видел…

НОНА. Ничего, иди… (Выставляя щеку.) Целуй…

КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ (рассматривая пол). Как же я пойду? Тут вода какая-то. Я за тобой, Ноночка, там машина ждет.

НОНА (встает на стуле). Но как же я могу, Казимир? Могут промокнуть туфли и испортиться. Прочисть как-нибудь. Вон щетка стоит.

КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ. Тут щеткой ничего не сделаешь. Тряпка нужна. (Осматривается.)

СУСАННА БОРИСОВНА. Вместо тряпки возьмите вон там, под кроватью, его белье валяется.

КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ наматывает на щетку кальсоны.

НОНА. А ты сейчас откуда?

КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ. Из Госплана, с заседания… (Протирает пол.)

СУПОНЬКИН (являясь, в недоумении). Что такое?

КАЗИМИР ФРАНЦЕВИЧ. Ну, теперь можно. Пока, Сусанна Борисовна. (К Супонькину.) Всего… Идем, Ноночка, идем.

Уходят.

СУПОНЬКИН. Где это? Тут на столе мои критические очерки оставались…

СУСАННА БОРИСОВНА (вынимая из-под себя). Вот, возьми, кому они нужны?

СУПОНЬКИН. Как? Ты на моей рукописи позволяешь себе сидеть? Это черт знает что такое… Хорошо, что я спокойный человек. Отсутствие всякого уважения к чужому труду.

СУСАННА БОРИСОВНА. Какое уважение? Я понимаю уважать труд, когда от него тысячи…

СУПОНЬКИН. Это опять ты, опять заводишь? Тебе так скучно, да?

СУСАННА БОРИСОВНА. Нет, весело… (Зевнув.) Ха-ха…

СУПОНЬКИН. Вот ты и заводишь всегда ссору от скуки, для развлечения…

СУСАННА БОРИСОВНА. С тобой развлечешься, когда ты такой спокойный человек… (Вытягивается на столе.) Конечно, ты… как это говорят… пыжишься, а у тебя ничего не выходит. Ты, например, в члены Цекубу{250} по какому-то художественному списку, а тебя оттуда по носу… (Смеется.)

СУПОНЬКИН. Не ваше дело! Это нахальство с вашей стороны! Отсутствие всякой совести. Пыжусь я или нет, а вы от этого живете. И это моя профессия.

СУСАННА БОРИСОВНА. Какая профессия?

СУПОНЬКИН. Как какая? Кажется, всем известно, даже печатают, вот, вот читайте… (Водит пальцем по журналу.) «Такой талантливый рецензент, как товарищ Супонькин…» Слышите, это я, я… Вы только этого знать не хотите…

СУСАННА БОРИСОВНА. Это вы сами друг о друге пишете. Подумаешь, какая талантливость — ругаться. Это и фокстерьер тогда критик — он тоже лается.

СУПОНЬКИН. Что-о? Это… я даже не знаю, как сказать… Я хоть и спокойный человек, но это наглость! Вы хуже злейшего врага. Нам невозможно жить вместе. Я давно вам говорю, мы разойтись должны. Вы только увиливаете.

СУСАННА БОРИСОВНА (лежа на столе). Конечно, интересная не по вас. Как это говорят… Шапка не по Сеньке. Я теперь тоже думаю разойтись…

СУПОНЬКИН. Тем лучше, наконец!

Пробует в одном месте присесть, в другом, в третьем, но везде мешают вещи, разбросанные Сусанной Борисовной.

Черт знает что! Безобразие! (Неожиданно к Сусанне Борисовне.) Только поскорее… Присесть даже негде, везде ваши вещи валяются. (Выбирает, где встать.) И даже встать невозможно и постоять… (Лавирует среди луж.) Вот до чего дошло. Но теперь — будет. Немедленно прошу освободить меня.

СУСАННА БОРИСОВНА (лежит на столе животом, задрав ноги и болтая ими). Куда же я денусь? (Будто клюет рукой из коробки мелкие конфеты.)

СУПОНЬКИН. Меня это не касается. Теперь нет Дульциней, и я вам не Рыцарь печального образа. Из-за того, что вам деваться некуда, вы опять хотите остаться, потом помиритесь и опять это безобразие? А я не хочу больше — ни отнюдь… слышите? Или дойдет, что я нервничать начну, и тогда плохо будет, предупреждаю, я за себя не ручаюсь.

СУСАННА БОРИСОВНА (вставая). А почему это я вас должна оставить, а не вы меня?

СУПОНЬКИН. То есть как? Вы же въехали ко мне, а не я к вам! И теперь из моей же комнаты и я уйти должен? Это невероятно!.. Наглость неслыханная… Вы… фу… вы… мерзавка!..

СУСАННА БОРИСОВНА (совершенно спокойно). Это вы мерзавец. На этой жилплощади мы прописаны одинаково.

СУПОНЬКИН. Ох, не могу… Я очень спокойный человек, но я не могу больше… (Валится на стул.) Очень спокойный… очень… (Дергает глазом.)

Перемена.

КАРТИНА ВТОРАЯ

Прямо во всю стену окно из цветных стекол, на которых играет солнце. Справа и слева двери в квартиры.

ВАРЬКА (идет с ларьком через плечо, поет). «Мы незаметные герои все…»{251}

Выскакивает МУХОДОЕВ с трубками радио на ушах.

ВАРЬКА (цепляясь). Провода какие-то?

МУХОДОЕВ. А это мой шнур от радио.

ВАРЬКА. Что же вы его с собой таскаете? Пройти нельзя…

МУХОДОЕВ. Очень просто. Я где нахожусь, там и отстраиваюсь. Не могу без радио. Культура, как ученые говорят. Я даже в ванной бываю и в других местах тоже под «Колокольчики» Неждановой{252}. Но что «Колокольчики», даже Неждановой. Когда я слышу ваш голосок, Варечка, так я — не я. Черт-те что… Все бросаю и бегу к вам.

ВАРЬКА. Ну, это старо… (Идет. Насмешливо.) Тоже — черт-те что.

МУХОДОЕВ. Э, стойте, стойте… (Хитро.) А нет ли у вас самых дорогих?

ВАРЬКА. Дорогих? Есть, конечно…

Задерживается, начинает искать в одном месте, в другом.

МУХОДОЕВ. Это, видно, вы уже пошабашили?

ВАРЬКА. Ну, с нашей торговлей не расшабашишься. На подножном — от ларька живу… за товаром заскочила…

МУХОДОЕВ. Эх, как это приятно от вас именно слышать: «С нашей торговлей…» «За товаром…» Вот как был бы этим доволен, будь жив, наш покойный Ленин…

ВАРЬКА (оторопела). Как ваш Ленин?

МУХОДОЕВ. Конечно. Он у меня в магазине даже за кассой стоит, на фотографии. Как можно без Ленина? Я тоже за революцию. Без революции невозможно даже подумать, чтобы я вот, Муходоев, и из мешочников в обмотках и попер так вверх, и стал на самой верхушке, на самой точке торговли.

ВАРЬКА (растерянно). Где же это они у меня? (Вспомнив.) А, в портфеле. (Вытряхивает из портфеля.) Вот, вот…

МУХОДОЕВ. Позвольте, а это что?

ВАРЬКА. Это так… человеческие кости…

МУХОДОЕВ (отступая). Как, человеческие кости?

ВАРЬКА. Очень просто. У меня по карманам везде тоже. Вот… вот… я ведь теперь с рабфака на медфак перешла, вот и отрабатываю, пока покупателя нет…

МУХОДОЕВ. И охота же вам, Варечка, с этой дрянью, человеком, возиться, коль вы могли бы быть совсем иначе.

За сценой голос: «Кузечка, куда ты ушел? Простынут блиночки».

МУХОДОЕВ (за дверью). Я тут, Шушочка, с товарищем. О социализме разговариваю… (К Варьке.) В одной, конечно, стране{253}. Это, видите, моя Шуша Карапетовна, редкостная, знаете, женщина. Сама армянка, а ярославские блины делае-е-ет… Черт-те что… Только что даже блины, коль на вашей головке я вижу этот красный платочек! (Варька укладывает что куда.) Это просто… я не могу его видеть… Все мое сердце пташечкой так, пташечкой… К этим красным платочкам, и вообще к красному, я неравнодушен — припадочен, припадочен…

ВАРЬКА. Ну, это вы зря. Давайте деньги. Придется вам катиться колбаской.

МУХОДОЕВ. Фу, Варечка, какие слова, даже в ухо забуравило… Как это, по-вашему… по-революционному, сказать… Мировая вы моя революция, Варечка… Раньше монашки ходили в черном, а теперь вы ходите в красном. Раньше тянуло к монашкам, а теперь тянет к вам. Это раз…