Ленин - Дмитрий Антонович Волкогонов

почти вся страна. Ведь революционной, большевистской доблестью было найти, разоблачить, пресечь, выявить, обезвредить, сокрушить…

Конечно, на Ленина охотились. Но после покушений 1918 года его стали лучше охранять. Вождь большевиков был более неуязвим по сравнению с остальными вождями и потому, что он редко покидал Кремль. Ленин никогда не выезжал на фронты, не посещал губернии, не ездил в создаваемые республики, предпочитая руководить из‐за стен московской цитадели. Правда, в 1922 году он совсем было уже собрался вместе с Чичериным поехать на международную конференцию в Геную. Но нездоровье помешало. К тому же ВЧК давала плохую информацию. Уншлихт докладывал: «…При сем препровождаются сведения, полученные из достоверного источника, о готовящемся покушении на тт. Ленина и Чичерина со стороны поляков.

Поляки готовят покушение на Ленина и Чичерина в случае их поездки на конференцию в Геную. Они заинтересованы, чтобы это случилось не на их территории…»[162]

В последующем не раз осуществлялись меры по усилению безопасности вождя. Например, Оргбюро ЦК 7 апреля 1919 года направило коменданту Кремля перечень дополнительных мер охраны Ленина:

«Уважаемый т. Мальков!

Оргбюро постановило:

1. При выездах тов. Ленина из Кремля необходимо сопровождение 2 автомобилей с охраной из 5 человек. Шофер – партийный, преданный. Рядом – вооруженный конвоир.

2. Охрана квартиры и кабинета – часовыми из коммунистов (не менее 1 года партстаж). У часовых – сигнализация; кнопка на полу (использовать в случае нападения).

3. Вход в квартиру В.И. – по особым билетам, выдаваемым т. Лениным.

4. Перенести канцелярию вниз.

5. Перенести кабинет рядом с квартирой В.И. Ленина (рядом Зал заседаний).

6. Провести основательную чистку среди сотрудников Совнаркома.

Секретарь ЦК»[163].

Покушения на Ленина – особенно связанное с именем Фанни Ефимовны Каплан – имели два глубоких исторических последствия, наложивших неизгладимый отпечаток на всю советскую историю.

Последствие первое связано с началом социального идолопоклонства. Покушение на Ленина породило уродливую форму «солидарности» с вождем, связанную с безбрежным восхвалением его заслуг, ума и воли. «Цвета» славословия носили псевдонародный характер, ибо были пронизаны идеологическими мотивами, проявлялись в пустой, малосодержательной, часто наивной риторике. Извечная приверженность в России феномену «доброго царя» быстро нашла новый объект своего выражения и приложения. На эту особенность дальнейшего общественно‐политического развития Советской России после покушения на Ленина обращают внимание в своих книгах Рональд Кларк и Нина Тумаркин[164]. Как писал Л.Б. Красин, один из самых проницательных большевистских руководителей, «попытка убить Ленина сделала его гораздо более популярным, чем он был до нее»[165].

Естественное сострадание, сочувствие простых людей, подогреваемое агитпропами и комиссарами, породило устойчивую форму идолопоклонства, которая затем получила уродливое выражение в культе Сталина при сохранении «божественности» Ленина. Земной бог, которого сделали большевики из Ленина, породил целую псевдокультуру поклонения со своими правилами, ритуалами, обычаями. Экзальтированный статус Ленина, справедливо пишет Н. Тумаркин, «позволил высшему партийному руководству присвоить себе исключительное право определять, в каких выражениях следует его описывать»[166].

Покушение на Ленина, таким образом, дало возможность создаваемой Системе быстрее оформить естественное для нее преувеличение роли своего лидера. Отсутствие у Ленина тщеславия не могло играть решающей роли в предотвращении этого идолопоклонства. Монополия на власть всегда ищет лицо, которое обожествляет. Это первое тяжелое последствие покушения. Оно дало простор для действия глубинных внутренних причин.

Другое последствие связано с массовым переходом к самому отвратительному социальному методу действия – неограниченному насилию. Еще до принятия декрета ВЦИК о терроре начались массовые расстрелы. Вскоре после покушения на Ленина в Петровском парке в присутствии публики расстреляли бывшего министра юстиции Щегловитова, бывшего министра внутренних дел Хвостова, бывшего директора департамента полиции Белецкого, бывшего министра Протопопова, протоиерея Восторгова и еще десятки людей. Белецкий, правда, пробовал, когда всех выстроили у стены, бежать. Но был застрелен. После расстрела команда расстрельщиков обобрала убитых…[167]

Дело не только в том, что глубоко безнравственно в государственной политике руководствоваться чувством мести, возмездия, кровавой расплаты. Самое печальное заключается в возведении бесправия в ранг закона. Ибо «революционное право» – это беспредел. И это не является случайным.

К осени 1918 года прочность советской власти упала до самого низкого уровня. Казалось, еще один толчок, даже собственное неосторожное движение, и «первое пролетарское государство рабочих и крестьян» рассыплется, как песочная детская фигурка. Но, как это ни покажется парадоксальным, покушение спасло большевиков, спасло режим «пролетарской диктатуры», вызвало второе дыхание у государственного организма. Весьма красноречиво об этом сказал «любимчик революции» Троцкий. «В эти трагические дни (после покушения. – Д.В.) революция переживала внутренний перелом. Ее «доброта» отходила на второй план. Партийный булат получал свой окончательный закал. Возрастала решимость, а где нужно – и беспощадность… Что‐то сдвинулось, что‐то окрепло, и замечательно, что на этот раз революцию спасла не новая передышка, а, наоборот, новая опасность…»[168]

Троцкий прав: перед лицом грозной опасности большевики взяли на вооружение самый отвратительный метод спасения государства – метод массового террора против собственного народа. Войну империалистическую, как и обещал Ленин, большевики превратили в Гражданскую. В этом деле им способствовали многие. В том числе и те, кто помог прогреметь выстрелам вечером 30 августа 1918 года у завода Михельсона, что в 3‐м Щипковском переулке…

Гильотина террора

Покушение на Ленина стало рубежом, когда террор индивидуальный сменился террором массовым, когда он стал важнейшим компонентом государственной политики. Ленин долго этого добивался. Троцкий вспоминал, что, когда обсуждали написанный им проект «Отечество в опасности», левый эсер Штейнберг решительно восставал против тезиса об уничтожении на месте всякого, кто будет оказывать помощь врагам.

– Наоборот, – воскликнул Ленин, – именно в этом настоящий революционный пафос (он иронически передвинул ударение) и заключается. Неужели же вы думаете, что мы выйдем победителями без жесточайшего революционного террора?

Ленин не пропускал ни одного случая, когда при нем говорилось о революции, о диктатуре, чтобы не заметить:

– Если мы не умеем расстрелять саботажника‐белогвардейца, то какая это великая революция? Одна болтовня и каша…[169]

Впрочем, подобное можно прочесть не только у Троцкого, но и у самого Ленина. В своей брошюре «Очередные задачи советской власти» Ленин с сожалением пишет, что «наша власть – непомерно мягкая, сплошь и рядом больше похожая на кисель, чем на железо»[170].

Ленин требовал, настаивал на решительных действиях, жестких санкциях, репрессиях как методе, с помощью которого можно было заставить людей бороться за его лозунги и призывы. Председатель Совнаркома был человеком, который умел добиваться поставленных целей. В самые напряженные моменты он мог, говорил Троцкий, становиться как бы «глухим и слепым по отношению ко всему, что выходило за пределы поглощавшего его интереса». Сила влияния Ленина заключалась в том, что он умел внушать и убеждать. К моменту покушения на