Ленин - Дмитрий Антонович Волкогонов

массового террора и надгосударственности «органов» был, конечно, Ленин. Ведь он предлагает расстреливать «колеблющихся», притом «никого не спрашивая», быстро, без «идиотской волокиты»; становятся вполне понятны методы сталинской инквизиции, способной расстрелять человека на основании лишь одних подозрений.

Ленин явился не просто вдохновителем революционного террора, но и инициатором придания ему масштабного государственного характера. Когда был убит Моисей Маркович Володарский – комиссар по делам печати, пропаганды и агитации, Ленин ждал решительных действий петроградских большевиков. Но они были вялыми, «половинчатыми». Ленин быстро пишет хлесткое письмо:

«Тов. Зиновьев! Только сегодня мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы (не Вы лично, а питерские цекисты и пекисты) удержали.

Протестую решительно!

Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную.

Это не‐воз‐мож‐но! Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример коего решает.

Привет. Ленин»[178].

Можно приводить многие документы подобного характера, где Ленин, по сути, исподволь готовил государственный документ, нацеливающий партию, власть на «массовидный террор». Ленин не только разработчик «теории социалистической революции», «учения о партии», «о государстве» и множества других «теорий» и «вкладов» в марксизм, но и, безусловно, основоположник теории и практики большевистского терроризма.

По поручению Ленина ВЧК регулярно готовила планы борьбы с контрреволюцией на различные периоды. В июне 1921 года заместитель Председателя ВЧК Уншлихт докладывает Ленину (сделаю лишь некоторые извлечения):

«– В первую очередь ВЧК предполагает продолжать свою интенсивную работу по разрушению организационного аппарата партий эсеров и меньшевиков, вылавливая как отдельных подпольных работников, так и руководителей организаций. Необходимо провести массовые операции по указанным партиям в государственном масштабе…

– ВЧК развивает усиленно агентурную работу за границей среди означенных партий.

– Всякого рода беспартийные, рабочие, крестьянские и другие конференции созываются с сугубой осторожностью…

– Разработать план в 2‐недельный срок разоружения крестьянского населения во всех губерниях…

– Осуществить учет и регистрацию всех бывших помещиков, крупных арендаторов, бывших полицейских, бывших офицеров…

– Провести чистку государственного и экономического аппарата…

– Особая чистка в Самарской, Саратовской, Тамбовской губерниях и области немцев Поволжья…»[179]

Я утомил читателя. Но, думаю, он теперь имеет представление о программе полицейских действий, которые выполняли не только Дзержинский и Уншлихт, но и Сталин с Менжинским, Ежовым и Берией. Этот документ, одобренный и завизированный Лениным, – наглядный пример формирования тотальной карательной системы.

Читая подобные документы и материалы, с трудом понимаешь, как человек, рассуждавший о музыке Бетховена, коллариях Спинозы, императиве Канта, любивший убеждать и Горького и Луначарского в том, как большевики ценят интеллигенцию, мог соглашаться с тотальной полицейщиной. Как мог Ленин, претендовавший на роль вождя «нового мира», собственной рукой писать слова: «повесить», «расстрелять», «взять в заложники», «посадить в концентрационный лагерь»… И это ведь не оставалось словами. И вешали, и расстреливали, и брали в заложники, и сажали в концентрационный лагерь…

Как мы знаем, когда большевики вошли в длинную и зловещую долину террора, правовым основанием расстрелов была лишь их «революционная совесть» и скороспелые декреты Совнаркома, поощряющие массовидный террор. Но когда эта большевистская практика стала повседневной, трагически обычной, временами – массовой, Ленин почувствовал необходимость теоретического и практического «обоснования» политики беззакония.

Можно было бы долго рассказывать о научных изысках вождя в этой области, однако достаточно привести один его «теоретический фрагмент». В ноябре 1920 года в журнале «Коммунистический Интернационал» была опубликована ленинская статья «K истории вопроса о диктатуре». Заявив привычно в начале статьи, что «кто не понял необходимости диктатуры любого революционного класса для его победы, тот ничего не понял в истории революций…»[180], Ленин формулирует ряд положений, призванных оправдать и обелить революционный террор. Чего только стоит его формула: «Диктатура означает – примите это раз и навсегда к сведению… – неограниченную, опирающуюся на силу, а не на закон, власть»[181]. Не на закон, заметьте… Как в шайке бандитов. Ленину очень нравится жонглировать идеей: диктатура – это власть силы, а не закона. В статье это повторяется многократно, говоря словами Горького, с «логикой топора». Поразительно, но Ленин просто любуется своим страшным научным открытием: «Неограниченная, внезаконная, опирающаяся на силу, в самом прямом смысле слова, власть – это и есть диктатура»[182]. Ленину так нравится теоретическая находка, которая сразу же все объясняет и оправдывает, что он дает даже свою дефиницию: «Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть». По Ленину, «революционный народ» непосредственно «чинит суд и расправу, применяет власть, творит новое революционное право»[183]. Расправа от имени диктатуры пролетариата и есть, по Ленину, «революционное право».

Даже если учесть, что мы судим о «научном» и политическом творчестве Ленина спустя многие десятилетия после того, как он писал эти строки, испытываешь содрогание от безапелляционной социальной жестокости вождя русской революции. Все правотворчество и «революционная практика» большевиков опирались и исходили из возможности власти, не ограниченной «никакими законами, никакими абсолютно правилами…». Глубочайший антигуманизм, извращающий все программы и цели, провозглашенные «идеалистами».

Немаловажная деталь: до революции Ленин, хотя и обладал решительностью делать необычные выводы («превратить войну империалистическую в войну гражданскую»), но никогда, за редкими исключениями, не опускался до «логики топора», палаческой методологии. Положив свои руки на штурвал российского большевистского корабля, Ленин едва заметным движением плеч сбросил плащ социал‐демократа, быстренько напялив на себя одеяние якобинца. Все его мировоззренческие и политические установки исходят из макиавеллистской посылки: удержать власть любой ценой! А эти «редкие исключения» до октября 1917 года все же были. То была, так сказать, теоретическая репетиция.

В 1905 году Ленин в своих заметках «О терроре» фактически оправдывает вооруженное насилие. Он пишет, что «при неслыханной жестокости правительственных преследований… политические убийства являются совершенно естественным и неизбежным ответом со стороны населения»[184]. Видимо, «неслыханные жестокости правительственных преследований» Ульянов испытал в Шушенском, где он оттачивал свое перо, отдыхал, охотился, занимался перепиской…

Но Ленин не ограничится теоретическим обоснованием «законности» террористической политики, он примет самое непосредственное участие в кровавом «творчестве». Его переписка с Дмитрием Ивановичем Курским, наркомом юстиции республики, например, весьма красноречива и показательна.

Ленин наивно надеется, что с помощью органов юстиции можно избежать начавшегося формирования огромного малоподвижного чудовища бюрократии. Особенно вождя волнует «волокита». Он предлагает Курскому придавать фактам волокиты политическую окраску: «…обязательно этой осенью и зимой 1921/22 года поставить на суд в Москве 4–6 дел о московской волоките, подобрав случаи «поярче» и сделав из каждого суда политическое дело…»[185]

Ленин продолжает надеяться, что комиссариат юстиции сможет