Рассвет пламенеет - Борис Беленков

Когда влезли на скалу, внизу увидели обширную низменность, извилисто разрезанную серебрившейся полоской незамерзшей горной реки. На противоположной стороне ее серели в беспорядке разбросанные постройки. Где-то там рвались мины. Порывами ветра сюда доносило глухое постукивание станковых пулеметов. Зябкие сырые сумерки навевали уныние. Симонову стало грустно. С тоскою глядел он на растоптанные виноградные плантации Горячего Ключа.

— Н-да! — произнес он, насупив седые брови. — Чертов ключ… А все равно как-то придется брать его!..

— Придется, — отозвался Рождественский и оглянулся.

Батальона все еще не было видно — он двигался где-то по закрытой лесом седловине. Но затем он показался, медленно взбирающийся вверх по просеке, которая спирально поднималась к огромному, с вырубленным лесом плато. Издали волнообразное движение длинной солдатской колонны многое говорило ему, хорошо знавшему, какими тяжелыми могут быть грязные сапоги и сырая, давящая к земле шинель. Правда, скорое его обрадовало то, что следом за первым батальоном показался второй и третий. И затем позади шли колонны других полков. С ними двигалась легкая артиллерия и минометные подразделения дивизии. Лишь артдивизион из-за непроходимости застряли вместе с обозами.

— Через эту речушку — раз, два — и вперед — не прыгнешь, — проговорил Симонов, спускаясь со скалы на тропинку. — Идем, комиссар, к своим навстречу. Надо, чтобы за ночь люди и обсушились, и отдохнули. Благо, тут сколько угодно дров. На вершине не будет видно огня, пусть разводят костры.

И они медленно зашагали вниз, поглядывая изредка в темнеющее небо. Уже исчезли последние лучи солнца, скрывшегося за висевшей над лесом свинцово-тяжелой линией горизонта.

* * *

На ночной отдых батальон расположился между швырковых штабелей. А дрова-то какие!.. Просохшие и горели они с треском и гулом. Люди толпились вокруг — кто выжимал портянки и развешивал их поближе к огню, кто просушивал шинель. Потянуло испарениями и знакомым душком подгоревшего сукна. В котелках уже бурлила вода. Одни готовили чай, а которые потерпеливей, — те крошили в кипяток брикетики пшеничной каши. Потом кидали туда мелко нарезанные кусочки бараньей солонины — пусть мясо проварится малость.

Тем же занимались и Магура с Леной. А Рычков, отломив с четверть буханки хлеба и наткнув на палку, поджаривал его над огнем, медленно поворачивая.

— Дымом же будет пахнуть, Коля, — заметила Лена, помешивая ложкой в котелке.

— С дымком, это не беда, — согласился Рычков, жмурясь от близости к огню. — Ку-уда там торт!.. Разве есть что-нибудь на свете лучше куска поджаренного хлебца? Эх, ржаной ты хлеб наш насущный… Сольцой припорошим его да с горячим чайком… И гляди-ка с каким вкусом повечеряем сейчас!..

— Вот только жаль, что у нас нечем кипяток заварить, — сказала Тамара Сергеевна. — А вообще, горяченький чаек — хорошее дело в таких условиях, как здесь, в этих проклятых горах.

— Как это — заварить нечем? — возразил Рычков. — Вот когда проходили по берегу моря, в Джгубге я наломал в заброшенном саду черешков от малины. Дома у нас, бывало, бабушка заваривала кипяток этими малиновыми стебельками. И ничего себе, попахивало вкусно.

Вепрев, с треском разжевывая бараньи хрящики, говорил ворчливо:

— Черт возьми, кусок бы свежей, хорошо прожаренной баранины, таковая снедь была бы сейчас как нельзя кстати!.. Как дома, бывало, в известную пору…

— Подобные воспоминания сейчас, товарищ Вепрев, лишены всякой практической ценности, — заметила Тамара Сергеевна.

— Ишь ты, — дуя себе в кружку на горячий чай, усмехнулся Рычков, — чего захотел человек. А сам, смотрите, работает зубами, точно тот волк, только косточки похрустывают!

— Избаловали тебя в госпитале, Митя, — вставил Серов. — Солонина, видите ли, не нравится. Раньше, как я помню, ты не заводил разговоров о бифштексах.

— Да что вы напали на человека, — заступилась Лена. — Признайтесь откровенно: ведь никто из вас не отказался бы от хорошего куска свежей баранины?

— А где же взять-то баранину? — пробурчал молчавший до сих пор Агеев. — Эх, ха-ха, — вздохнул он. Затем, тщательно собрав с полы шинели крошки хлеба и отправив их себе в рот, продолжал лениво: — Вот кабы вышли мы в Кубанскую степь, — там дело другое, там баранина будет.

* * *

Симонов и Рождественский в это время обходили расположение рот — нужно было проверить, как выставлены посты. Люди уже начали приспособляться спиной к спине, чтобы в сидячем положении уснуть на дровах. Еще кто-нибудь сгорит этак если не предупредить; сухие дрова потрескивали, стреляли искрами — достаточно одной крохотной, чтобы солдатская шинель осталась без полы.

— Смена постов через каждый час, Петелин, — предупредил Симонов.

Лейтенант качнулся и поморщился, отмахиваясь от дыма, его тень заколыхалась по снежному покрову, по которому плясали отблески огня.

— Есть сменять посты через каждый час.

Симонов и Рождественский пошли дальше, приглядываясь к каждой группе у огонька.

— Ветерок усиливается, и притом попутный. Прямо сдует он нас завтра с горы к Горячему Ключу, Андрей Иванович, — шутливо заметил Рождественский.

— Мы люди, а не соринки, дорогой мой. Незачем нам катиться навстречу полной неизвестности… — сумрачно возразил Симонов.

— Так ведь все равно же пойдем!

— Пойдем. Но как?.. Вот это вопрос, — вздохнул он и продолжал: — Мне не нравятся фронтальные подступы к этому чертову Ключу. Низменность вся простреливается. Если предварительно не осмотреться хорошенько, — много положим людей, комиссар.

Небо к этому времени опустилось так низко, что казалось, будто от него осталась совсем узкая полоска, и та вот-вот сольется с черневшей стеной оголенного, таинственно шушукающегося леса, такого же темного, как и соседние горные хребты с провалами между ними. Все здесь выглядело до того мрачно, так тяжко над этим затерянным уголком земли обвисали плоские тучи, что невольно сжималось сердце.

— Мне, Саша, вот еще что здесь не нравится: в этих горах у нас будут ведь совершенно другие, чем под Моздоком, условия боя, — снова заговорил Симонов. — Даже самому трудно ориентироваться. А что ж говорить про солдата!.. Тут не просто пересеченная местность, но черт знает что!.. Все позапутано и позакручего разными кряжами да лабиринтами. Все надо изучать заново: и тактику противника, и свои собственные способы будущих боев. О какой уж тут, слушай, планомерности может идти речь… как не о самой приблизительной. Ну какую тут можно спланировать атаку? В особенности будет трудно в первые боевые дни… Здесь не вдруг поднимешься и гаркнешь во всю глотку: вперед! Куда там к черту — вперед? Может, противник только этого и дожидается, отсиживаясь за камнем. Ну и стеганет по людям из пулемета… А нам еще сколько шагать до Берлина! Каждого человека жалко, он близкий тебе, родной.

— Конечно, — согласился Рождественский. — Но, Андрей, разговоры о трудностях должны остаться только между нами.

— Ну это само собой, комиссар, — тепло сказал Симонов. — Мало прежнего опыта, надо новый накапливать.

Так они разговаривали и потихоньку обходили лагерь, пока не очутились на правом фланге расположения батальона. Вдруг Рождественский отдернул занесенную было ногу, с испугом отшатнулся.

— Вот черт!.. — проговорил он, глядя вниз на незаснеженную, почти отвесную стену обрыва. — Чуть-чуть не шагнул!..

Симонов тоже отступил — постоял, послушал немного доносившийся снизу шум горной реки, с сердцем сплюнул затем в пустоту черной пропасти и решительно повернул обратно.

— Нужно будет предупредить Метелева еще и об этой опасности, — кивнул он через плечо. — Зайдем к нему, а потом и спать пора. Нам, Саша, тоже следует привалиться где-нибудь, чтобы отдохнуть до рассвета. Потребуются завтра и физические силы, и ясный разум.

* * *

Магура и Лена кое-как поужинали, затем прижались друг к дружке и сразу обе уснули, сломленные усталостью. Ведь все на ногах — сначала от Сухуми и до Гагр, затем от Туапсе и до Джгубги, потом этот изнурительный переход от Черного моря…

Но другие еще топтались и грелись у костра, чинили одежду, переговаривались. Звучнее других раздавался насмешливый и в то же время добродушный голос Серова.

— Ты не вертись, говорю я тебе, — покрикивал он на Агеева. — И не скрипи, точно на того фрица, зубами на меня.

— Правду ж говорю — моченьки моей нету, — умолял Агеев краснофлотца, то и дело хватаясь рукой за те места на щеке, где Серов дотрагивался бритвой. — Дай ты мне свою железяку, я сам как-нибудь, Сенюшка!..

— Здорово живешь! — воскликнул Серов. — Как это можно передоверить выполнение боевого приказа? Да еще такому косматому дедку, как ты! Неужели ты такого дела уразуметь не можешь?